Шапка Мономаха

– Хочу наградить моих храбров поцелуем прекрасной девы!

– Я не твой храбр, князь! – выкрикнул Олекса.

Чествование на княжьем пиру в стольном граде было исполнением грез поповича. Но затем на душе у него стало темно и пакостно от того, что Евпраксия, при виде которой в нем все встрепыхнулось, выставлена на бесчестное обозрение и посмеяние. И от новой шутки, предвещавшей новое поругание княжны, душа вскипела.

Святополк Изяславич его не услышал.

– Где ж ты, князь, деву-то возьмешь? – возник среди бояр глумливый вопрос.

– А сестра моя – чем вам не дева? – грозно поинтересовался Святополк. – Сам латынский папа признал перед своими епископами ее невинность! Апраксеюшка, – умильно обратился он к княжне, – одари витязей лобызаньем твоих чистых уст.

Евпраксия Всеволодовна не шелохнулась.

– Сделай милость, сестрица, – лебезил князь, – награди храбров медом губ твоих.

Княжна подняла на него взгляд, полный гордой темени.

– Целуй храбров! – грохнул Святополк чашей по столу.

Евпраксия поднялась, держа стан прямее прямого.

– Много я терпела насилия над собой от моего мужа, ибо сказано: покоряется жена мужу. Но от тебя, брат мой, не потерплю принуждения к сраму. Вольно тебе удерживать меня силой на твоем пиру, а больше того не требуй, потому что не одну меня тем позоришь, но и себя самого.

– Вона как заговорила… – изумленно протянул князь, оглядываясь на бояр.

Те уткнули взоры в чаши, понимая, что шутка не задалась. Евпраксия опустилась на скамью и снова стала гордо неподвижна. Но тут вскочил Олекса Попович, молвил с обидой:

– Что же, княжна, даже не взглянешь на храбров, которых чествуют ныне за ратные подвиги? Или для тебя, королевы латынской, и взором русских воинов почтить – тоже срам?

Евпраксия повела головой, встретилась взглядом с поповичем и взяла в руку чашу, полную вина. Олекса, побагровев, и рад был бы отвести глаза, в которые заглянуло слепящее солнце, но не сумел.

– Напрасна твоя обида, воин. Славу Русской земли и ее храбрых сыновей я берегу в моем сердце. Эту чашу я пью за то, чтобы земля наша рожала много витязей, которые будут вершить подвиги мечом ратным и мечом духовным. Честь и слава сынам русским!

Звенящий голос Евпраксии потонул в восторженном реве дружины. Святополк Изяславич, осушив свою чашу, предпочел забыть о княжне.

– А где мой воевода? – вдруг опомнился он.

Путята Вышатич и впрямь не явился на пир, и никто не знал, какие дела он счел более важными, чем пированье с князем.

– Подать сюда немедля моего Путяту! – выкатив глаза, потребовал князь. – Ежели болен, так принести, мои меды его живо исцелят!

Княжий бирич пошел снаряжать отроков для поиска воеводы, а пока искал таких, чтоб еще крепко держались на ногах, Путята Вышатич сам явился на пир.

Поглядев на него, Святополк выронил из руки недоеденный пирог. Воевода был темен лицом, всклокочен и без шапки, в грязной рубахе, заляпанной бурыми пятнами.

– Князь… – хрипло прозвучало посреди водворившейся тишины. – Помощи прошу, князь. Забава… дочь… пропала. Третий день как… Нужно погоню… за половцами. Отбить мою Забавушку…

– Как отбить?.. Зачем пропала?.. Почему половцы?.. – также отрывисто посыпались вопросы князя. Святополк Изяславич недоумевал. Бояре тоже.

– Я провел розыск, – тяжело говорил воевода. – Холоп из дворовых сознался, что помог похитить девицу. В корчме на посаде нашли двух отроков из дружины, там они и сговорили моего холопа. Этих отроков я подвесил у себя в подклети и допытал, как выкрали Забаву. Они в мешке вывезли ее из города и отдали поганым.

– Каким? – пролепетал князь, бледнея.

– Боняковым людям. Тем, что сговорились с отроками о похищении девицы. Их было около трех десятков, в лесу за Предславином.

– Три десятка сыроядцев, тайно стоявших у Киева! – попытался разгневаться Святополк.

– Получив Забаву, они ушли. Князь…

– А зачем степнякам девица?

– Будто не знаешь, князь, для чего девки… – повесил голову воевода. – Позарились на красу… О моей Забавушке молва небось и до степи дошла.

– Отроков, говоришь, пытал… – Святополк задумчиво разглядывал бурые пятна на боярине. – Если живые остались, смерти предай, а трупы – псам.

– Сделаю, князь… Только бы Забаву вырвать у поганых.

– Так ведь они далеко уже, верно, ушли, – размышлял князь, крутя в пальцах бороду, – за три-то дня. Не догнать…

– Дозволь младшую дружину взять – я догоню.

– Да как же я сейчас дружину соберу, – развел руками Святополк Изяславич. – Сам видишь, веселы мои дружинники, на коня не сядут… Повременить разве… А может, девицу для выкупа похитили? – осенило князя. – Тогда не надо дружины, хватит и десятка кметей.

– Дашь дружину, князь? – угрюмо упорствовал воевода.

– Жалко мне тебя, Путша, а дружину дать не могу, – нехотя сказал Святополк. – Половцы взяли свою добычу. Если хочешь спасти девицу, собирай выкуп. Только сам в степь не лезь. Твоя голова мне дорога.

– Службу мою ценишь, князь, – мрачно изрек воевода, – а меня самого… Мне-то Забава дороже моей головы. Ничего не пожалею ради нее.

– Не пожалей серебра, Путша, – покивал Святополк, сделав вид, что не услышал упрека. – Поганые на серебро жадны, обменяют на него твою дочь.

Снова поднялся Олекса Попович.

– Я пойду в степь. Привезу в Киев девицу.

При этом косил взглядом на Евпраксию. И дождался-таки награды. Княжна посмотрела на него и слегка улыбнулась. Но улыбка была исполнена грусти.

– Я тоже пойду, – встал рядом Добрыня.

– Я князь или не князь? – внезапно осерчал Святополк Изяславич. – Что значит «пойду»? А у меня разрешения спросить? Совсем распоясались. Одни отроки боярских девиц крадут, другие без спросу по степи шастать едут. Распустил ты отроков, Путша!

Тут и Добрыня учудил. Снял с шеи дружинную гривну и сказал:

– Отроков в Киеве много, а Медведь один. Понадоблюсь, князь, присылай гонца в Гончарный яр.

Гулкими шагами он вышел из палаты. Бояре неприязненно смотрели ему вслед.

– Откуда он вообще взялся? – пожимали плечами.

– Из смердов, вестимо. Не по чину ты ему честь оказал, князь, за один стол с собой посадивши.

– Умом тронулся от такой чести! – решили единодушно.

– Какой это медведь в Киеве? – не понимал князь.

Незаметно для всех исчез с пира и попович. А когда вспомнили про воеводу, его тоже не оказалось в палате.

13

Найти в летней степи кочующую орду – дело хоть и не безнадежное, но долгое и утомительное. Давно осталась позади порубежная река Рось со своими крепостями, где несли службу русскому князю бывшие враги Руси торки. Полсотни конных затерялись среди высокой, в рост человека, травы. Не только заметить издали кочевников – не могли увидеть даже друг друга на расстоянии полета стрелы.

– Так всю степь поперек изойдем, – бурчал отрок из посланных воеводой со своего двора.

Поскакав вперед, чтобы сбить ветром назойливых мух и слепней, он взлетел на холмик и заорал:

– Е-есть! Нашли-и!

Там, где земля смыкалась с небом, темнела жирная полоса. Половецкое войско, отягощенное добычей, возвращалось к вежам.

Выкупщиков с Руси куманы встретили холодными улыбками. Долго держали поодаль, окружив парой десятков стрелков, присылали сведчиков, дознававшихся, от кого посланы русы, и сколько серебра, а может золота, при себе имеют, и сколько пленников хотят выкупить. Наконец позволили шести пешим русам прийти в стан, осмотреть полон.

Увидев пленников, Олекса содрогнулся. На земле сидели и лежали сотни три несчастных – полуживых, битых, измученных, оборванных, с почерневшими лицами и истерзанными ногами. Веревки спутывали ноги на ширину шага и руки на ширину плеч. Над изможденными, кровоточащими телами вились жирные мухи и оводы.

– Не на продажу ведут, – с ненавистью пробормотал попович. – В своих вежах рабами оставят.