Солнце над Бабатагом

Ласковая улыбка засветилась на лице Абду-Фатто. Но скорбное настроение не покидало его. Он был под впечатлением того, что видел и слышал на базаре. А видел он выставленные для устрашения народа головы казненных и слышал глашатая, который объявил, что Ибрагим-бек поднял Локай на священную войну против неверных.

— Ну, ата, скажите, почему вы такой грустный? — говорила Лола, ласкаясь к отцу. — Ну, скажите же! Ведь вы всегда мне все говорите.

Абду-Фатто вздохнул.

— Ах, доченька, — сказал он, положив руку на голову Лолы. — Много крови прольется на Сурхане. Ибрагим-бек обманул Локай…

Лола недоумевающе посмотрела на отца, как вдруг до ее слуха донеслись какие-то странные и вместе с тем волнующие звуки. Она почувствовала, что у нее вспыхнули щеки и часто забилось сердце.

А чудесные, задушевные звуки все лились и лились, наполняя окрестности.

— Что это? — спросила она, разгоревшимися блестящими глазами глядя на отца.

— Это кизиласкеры, — сказал Абду-Фатто взволнованным голосом.

Лола забила в ладоши, подбежала к дувалу, с легкостью козы взобралась на него и, придерживаясь рукой за ствол дерева, посмотрела на дорогу.

Между тополями мелькали всадники. Они казались совсем маленькими отсюда. Но все же Лола хорошо видела их. Впереди за красно-синим значком ехали всадники на серых лошадях. За их плечами сверкало Что-то. Оттуда и доносились звуки, так поразившие девушку. Потом показались кизиласкеры на рыжих лошадях, потом на гнедых, вороных и снова на серых. К спинам лошадей были привьючены какие-то длинные предметы с колесиками.

Дойдя до крытого камышом базара, колонна свернула вправо и направилась вдоль горы, на которой в древние времена стояла крепость юрчинских беков.

Звуки оркестра все удалялись и наконец смолкли. В синем небе высоко вился серый столб пыли…

Солнце палило. Тяжелый зной стоял над раскаленной землей. Но, несмотря на жару, вдоль узкой улицы, где в глубине была видна крытая камышом галерея базара, шумно двигался пестро одетый народ. В толпе мелькали чалмы, цветные халаты, войлочные малахаи и обшитые мехом островерхие тельпаки.

По обе стороны улицы тянулись чайханы и лавчонки. Тррговцы сидели в ряд, поджав ноги. Люди двигались навстречу друг другу, продавали и покупали, торгуясь до ожесточения. В толпе сновали полуобнаженные водоносы в лохмотьях. Проезжали арбы со снопами люцерны и клевера.

По мнению чайханщика Гайбуллы, базар был на редкость удачным, и он, расторговав весь свой кишмиш, который продавал к чаю, уже два раза бегал возобновлять запас в соседнюю лавчонку.

«Хвала аллаху! — думал Гайбулла, в волнении трогая бородавку на щеке. — Если каждую пятницу будет такая удача, то я смогу прикупить второй самовар». Думая так, он настолько расщедрился, что бесплатно угостил чаем старого Назар-ака, отца юноши Ташмурада, того самого Назар-Ака, который, поверив дервишам и побоявшись, что неверные — кяфиры — отнимут у него жену, добровольно записал сына в отряд помещика Мустафакул-бека.

Напившись чаю, Назар-ака стал смотреть на базар. Мимо него непрерывным потоком шли люди. Слышались узбекская и таджикская речь.

— Ой, Ташмурад! Ташмурад! — крикнул Назар-ака, приметив в толпе сына.

Юноша поднял руку и сделал приветственный жест. Но тут вдали внезапно грянули странные, незнакомые звуки. Это были те самые звуки, которые ранее услышала Лола.

Все вокруг замерло и насторожилось.

В глубине улицы народ хлынул в стороны. Там ехали несколько всадников на гнедых лошадях.

Разъезд прошел рысью до базара, свернул вправо и остановился у мостика через арык.

Вдали на мершадинской дороге появилась большая колонна конницы. Высокие камыши скрывали всадников… Были видны лишь знамя в чехле и острые, уже выгоревшие летние шлемы с нашитыми на них большими синими звездами.

61-й полк на восьмой день похода входил в город Юрчи.

Петр Дмитриевич Седов ехал рядом с Ладыгиным, посматривая по сторонам. Он видел загорелые лица стоявших молча дехкан, которые с любопытством и ужасом глядели на бойцов. «Почему они так смотрят? — думал Седов. — Видимо, запуганы здорово». Повернув голову, он встретился со злобным взглядом Назар-ака, блеснувшим из-под чалмы… Еще при первых звуках оркестра Назар-ака хотел бежать, но потом любопытство победило страх. Ему очень хотелось посмотреть на хвостатых и рогатых людей. Все-таки интересно, и жене можно будет рассказать, пока ее не отобрали. В это время полк спешился. Присмотревшись, Назар-ака убедился, что у красноармейцев нет ни копыт, ни хвостов. Рогов тоже вроде не было видно. «Постой, да как же так?»— подумал Назар-ака. Он протер глаза и опять посмотрел. Нет, это были самые обыкновенные люди — молодые рослые парни и, видимо, очень веселые, потому что не успели они слезть с лошадей, как к Назар-ака подошел белокурый красивый казак и, хлопнув его по плечу, сказал весело: «Здорово, бабай!» Назар-ака в ужасе привскочил, думая, что его сейчас поволокут пилить деревянной пилой, но казак, улыбаясь, отошел и заговорил о чем-то с товарищами. Аскеры повели лошадей в поводу. Одна часть колонны свернула вправо, другая прошла под крышей базара, направляясь к видневшемуся вдали большому двору караван-сарая.

Но обоз задержался при переправе через сломанный мостик. Пара рослых рыжих лошадей ввалилась в арык и билась запутавшись в постромках.

Невыспавшийся писарь Терешко стоял на берегу в тени камыша, не принимая участия в спасении лошадей, и, покачивая бритой головой, повторял с осуждающим видом:

— Хуже нет, как в арыке!

Наконец дружными усилиями ездовых лошади, были вытянуты, и обоз двинулся к месту стоянки…

— Всеволод Александрович, я думаю, надо воспользоваться базарным днем и провести митинг, — предложил Бочкарев. — Видел, как здесь люди запуганы?

— Проведем. Обязательно проведем, — подхватил Лихарев. — Только знаешь что? Давай сначала помоемся. Смотри, какие мы пыльные.

Они присели на корточки над арыком, умылись и уже было собрались пойти со двора, когда к ним подошел негодующий Федин.

— Ты что, Андрей Трофимович? — тревожно спросил Бочкарев.

— Муж жену убил, — сказал Федин.

— Убил?! За что? — в один голос воскликнули Лихарев и Бочкарев.

— Да ни за что! — И Федин рассказал, как жены бая Рахманкула вылезли на дувал послушать музыку. В это время мальчик-бача предупредил их, что идет хозяин. Жены кинулись кто куда, а одна задержалась, зацепившись шарфом за ветку. Бай тут же убил ее, ударив ножом прямо в сердце. — Прямо на глазах у меня это все произошло. Подбегаю, а она уже и не дышит. Павел Степанович, товарищ комбриг, разрешите арестовать этого бая? — с трудом сдерживая волнение, спросил Федин.

— Нельзя, — твердо сказал Бочкарев.

— Так он же убийца!

— Да, ты прав: он убийца, — подтвердил Бочкарев. — Но надо учитывать обстановку. Ведь их закон — шариат — дает право убивать жен. Наш долг — положить конец всем этим проявлениям бесправия и дикой жестокости. Вот подожди, организуем ревком, укрепим Советскую власть… У ревкома широкие полномочия.

Федин с удивлением посмотрел на него.

— Ревком? — спросил он, — Так ведь вы же и будете его возглавлять.

— Нет. По утвержденному положению, я вхожу в ревком как военпред, а председатель избирается местным населением.

— Ну, Павел Степанович, нам нужно идти, — сказал Лихарев, взглянув на часы.

— Разрешите вопрос, товарищ комбриг? — спросил Федин.

— Пожалуйста.

— Когда нам выступать?

— Я говорил сейчас Кудряшову: два дня стоим на месте — отдыхаем, высылаем разведку, а там будет видно, — сказал Лихарев.

Глашатай ездил по базару, бил в медные тарелки и громко кричал:

— Одамлар! Дехканлар! Масджитка келинглар! Катта командир гапыраджак!

Народ валил к мечети. Даже Гайбулла закрыл на замок свою чайхану и вместе с Назар-ака поспешил к месту сборища.

У портала мечети, где уже находились Лихарев и Бочкарев, распоряжался аксакал, тучный бородатый старик с блестящим красным лицом.