Последние Горбатовы

Он даже взял руку Софи и поднес ее к своим губам, а потом прибавил:

— Умница!

Кончилось тем, что он перестал совсем стесняться с нею, высказывался при ней так же откровенно, как и при Марье Александровне.

В начале января, в день рождения Марьи Александровны, когда Софи уже непременно ожидала увидеть князя, он не приехал и прислал кузине записку, где говорил, что простудился в Крещение во дворце, и, по настоянию доктора, должен несколько дней просидеть дома.

«Сегодня мне лучше, — писал он, — я принялся за работу, но меня дальше моего кабинета не пускают».

На следующее утро Софи спросила тетку, свободна ли она после завтрака.

— А я тебе разве нужна?

— Да, ma tante, мне пришла в голову мысль, я хотела предложить вам вместе со мною навестить нашего милого князя.

— Я непременно к нему поеду, — сказала Марья Александровна, — но не раньше как завтра. Сегодня, сейчас после завтрака у меня соберутся члены нашего общества.

— Очень жаль! Так знаете что? Я поеду к нему одна.

— Подожди до завтра. Завтра я целый день свободна.

— Нет, я поеду сегодня и одна… это даже лучше! Он это оценит. Je pense, il n'y a rien d'inconvenant? [59]

— Certainement, non! [60] Что же тут такого? Он старик, и при этом… наши отношения… Да, ты права, ему это будет приятно, поезжай, мой друг!

Во втором часу карета Софьи Сергеевны остановилась у подъезда дома, где жил князь Сицкий. Посетительница даже не послала своего человека узнать, принимает ли князь, а прошла прямо в его приемную и послала дежурного курьера, растерявшегося от неожиданности, доложить о себе. Через минуту ее провели в обширную комнату, всю заставленную шкафами и книгами. У старого огромного стола, заваленного бумагами и папками, в кресле, согнувшись в три погибели, сидел князь, быстро подписывая что-то.

При ее входе он бросил перо и пошел к ней навстречу с протянутыми руками.

— Mais vous êtes bonne, bonne comme un ange! [61] — закричал он, целуя ее руку. — Ваше посещение — это для меня праздник! Я от одного этого выздоровлю.

— Да вы совсем и не больны, князь, — весело говорила Софья Сергеевна. — Смотрите, у вас такой здоровый, цветущий вид!

Князь был страшно желт. Его крупный нос покраснел от насморка, а сухие горящие руки указывали на лихорадочное состояние.

— Так это вы меня наэлектризовали! — крикнул он и засуетился, пододвигая ей кресло, усаживая ее.

— Пыльно у меня, нехорошо, простите! — говорил он. — Эта комната для работы, для черной работы.

— Нет, у вас хорошо! — сказала Софи, оглядываясь. — Комната, в которой всегда живет человек, это… это верное изображение и объяснение его внутреннего мира, и ваша комната говорит мне о большом труде целой жизни, о работе серьезной и важной, до того важной, что некогда думать о том, чтобы ее, так сказать, ну хоть бы вставлять в блестящую золотую рамку. Некогда, и не надо! Она ценна сама по себе, не нуждается в украшениях.

— А все же пыли, пыли много и в комнате, да, пожалуй, и в работе! — серьезно сказал князь.

— А пыли много оттого, что нет заботливой женской руки, которая бы ее вытирала! Вы очень одиноки, князь, неужели и всегда так были?

— Всегда, конечно! — проговорил он, быстро проглотив последнее слово, так как почувствовал необходимость чихнуть.

Он чихнул и долго сморкался. Его насморк в этот день сильно его беспокоил.

— И вам никогда не было и не бывает холодно в этом одиночестве?

— Привычка!..

Он опять чихнул.

— Привык… но как не бывает! Иной раз и делается холодненько. Прежде я в таком случае отогревался у покойницы тетушки, у графини Натасовой, вот у нее! (Он указал на большой портрет старушки, висевший над его письменным столом.) Теперь отогреваюсь у моей милой кузины Марьи Александровны… да вот с вами.

— Бог не без милости, не без милости! — вдруг крикнул он. — Не без милости!

Софи сделала совсем грустное лицо и задумалась.

— Что это вы так? — заметил князь, пристально взглянув на нее из-под темных стекол очков. — Уж не меня ли жалеете?

Он едва заметно улыбнулся кончиками губ.

— Отчего же мне и не пожалеть вас? — произнесла Софи.

— Не стоит, голубушка, не стоит! — перебил ее князь, слегка прикоснувшись к ее руке. — Чего меня жалеть, да и поздно… Моя песенка уже спета.

— И это говорите вы?! — внезапно оживляясь, воскликнула Софи. — Вы, полный сил, энергии… с вашим светлым умом… и в то время, как ваша деятельность так необходима, так благодетельна… когда именно вы… вы так нужны!

Он опять едва заметно усмехнулся и опять взглянул на нее из-под очков.

— И вы говорите, что ваша песенка спета? — между тем продолжала она. — Да именно теперь она должна звучать громче, чем когда-либо, князь.

Ее голос оборвался, и она остановила на нем взгляд, в который постаралась вложить как можно больше нежности и ласки.

— Князь, прошу вас, не говорите мне так никогда. Мне слишком тяжело и больно вас слушать!

Он зачихал.

— Х-ах! — вдруг крикнул он и вскочил с кресла. — Что же это я, уезжайте, уезжайте скорее, Софья Сергеевна!

Она глядела на него в изумлении.

— Что такое? Зачем? Зачем вы меня гоните?

— Да помилуйте, голубушка, ведь это у меня грипп… Это заразительно… никогда себе не прощу, что впустил вас! Вы так добры, так милы, а я отплачу гриппом…

Он замахал руками.

Она засмеялась.

— Вы меня испугали, право! Я не знала, что и подумать. Я не боюсь вашего гриппа, и если б была уверена, что вам со мной не скучно, то готова хоть на целый день у вас остаться.

— Не найду и слов благодарить вас! — повторял князь. — Не стою я вашей доброты, совсем не стою!.. Хорошо было бы посидеть и побеседовать с вами, вместо того чтобы исписывать эти листки!.. Но болен, здоров ли, а работать надо… к вечеру вот должен кончить, к вечеру-с!

Он указал на свою работу.

Раздался звонок. Князь быстро зашаркал к двери, приотворил ее и кому-то крикнул.

— Сейчас, батюшка, сейчас, к вашим услугам!

Затем, обратясь к Софи, кланяясь, потирая руки и качая головою, он объяснил:

— Вот видите, не смею быть больным… текущие дела… Прошу вас, Софья Сергеевна, простите великодушно… Вот сюда-с, сюда-с, простите… — указал он ей дверь. — Эх, задержат меня! — прибавил он с видом величайшей досады.

Софи вышла в красивую, но несколько мрачную комнату, что-то среднее между приемной и гостиной.

— До свиданья, князь! — говорила она, протягивая руку хозяину. — Поправляйтесь скорей. Je dirai à ma tante que vous allez bien, que nous aurons le plaisir de vous revoir bientôt, n'est ce pas? [62]

— Certainement, èa peut durer encore tout au plus deux, trois jours… [63] Видите — не смею быть больным, не смею! А уж как я вам благодарен, что посетили, — и выразить не могу!

Он начал раскланиваться и проводил ее до передней, в дверях которой она заметила какого-то лысого господина в вицмундирном фраке.

— Пожалуйте, батюшка, Петр Семенович! — крикнул ему князь, пропустил его к двери, а сам остановился и ждал, пока Софи подавали ее шубку.

Когда он возвращался в кабинет, по его тонким губам блуждала усмешка.

— Вот-с, батюшка Петр Семенович, — шутливо объяснил он господину в вицмундире, стоявшему перед его письменным столом, — на старости лет дамы молодые навещать меня стали, о здоровье моем беспокоятся… вот мы теперь как!

— Как себя изволите чувствовать, ваше сиятельство?

— Благодарствуйте, Петр Семенович, понемножку, понемножку, батюшка… присядьте… Что у вас нынче?

Господин в вицмундире поместился в кресло, на котором перед тем сидела Софи, и стал выбирать из портфеля бумаги.

XIV. ПОСЛЕ КОНЦЕРТА

В этот раз Груня пела удивительно.