Дорога на Берлин

«Целые округи были опустошены, в других были прерваны торговля и ремесла. Вся дальняя Померания и часть Бранденбурга уподоблялись пустыне. Другие области не дошли еще до столь гибельного положения, но в них или совсем не находилось жителей, или не было мужчин. Во многих провинциях женщины пахали поля, в других нельзя было найти даже плугов. Дикие американские пустыни Огио и Ориноко представляли верную картину полей Германии. Один офицер, проехавший семь деревень в Гессене, нашел в них только одного человека, который нарыл бобы, чтобы пообедать».

Так выглядела Пруссия после войны, в которую вовлек ее ненасытный ее король.

— Посмеялась лиса мужику, кур покравши, да посмеялся и мужик лисе, шкуру снявши, — говорили между собой русские солдаты, проходя по обезлюдевшим прусским деревням.

Семилетняя война закончилась неожиданно. Стечение благоприятных для Фридриха исторических обстоятельств дозволило ему сохранить на голове корону, а Пруссии — избежать полного разгрома. Однако русская кровь была пролита в этой войне не напрасно. Семилетняя война явилась свидетельством военной мощи России, выдвинула ее в ряд влиятельнейших европейских держав. Эта война явилась источником для дальнейшего бурного роста политического влияния России, для ее блистательных войн во второй половине XVIII века.

Прошло столетие. Гениальный мыслитель, касаясь Семилетней войны, написал, что по окончании ее «лицом к лицу с… распадающимися пограничными странами, с… великими державами…, запутавшимися в бесконечных распрях, постоянно старающимися перехитрить друг друга, — лицом к лицу с ними стояла единая, однородная, молодая, быстро растущая Россия, почти неуязвимая и совершенно недоступная завоеванию».

Эти слова Энгельса могут служить эпитафией тем, кто в тяжкую годину, живя в неустроенной, закрепощенной России, сражаясь зачастую без хороших командиров, утвердили на полях Пруссии честь русского оружия и достоинство своего народа.

Глава пятая

Мирович

Война была закончена, но жизнь в стране, подобно выплеснувшейся из берегов реке, не входила в прежнее русло. По кривым улочкам городов, по зеленым просторам полей, по усадьбам и селам струились слухи, один другого удивительней, один другого чудесней. Говорили, что пора дать мужикам волю, что сидит в государевой крепости за тридевятые замками законный император, которому когда-то присягали, и он, мол, не обошел бы простых людей, если б ему оказаться на троне.

Откуда пошли эти толки, никто не знал. Но приближенные Екатерины всполошились.

В первые дни после свержения Петра III предполагалось заточить его в Шлиссельбургскую крепость.

В связи с этим решено было перевезти Ивана VI в другое место. Стороживший нецарствовавшего императора генерал-майор Савин получил указ: «Ежели можно того же дня, а по крайней мере на другой день, имеете безымянного колодника, содержащегося в Шлиссельбургской крепости под вашим смотрением вывезти сами из оной в Кексгольм».

Было около полуночи, когда Савин, исполняя приказ, выехал с колодником и двенадцатью солдатами из Шлиссельбурга. Путь в Кексгольм лежал через Ладожское озеро. Дул свирепый ветер. Черные волны вспухали на поверхности озера, вздувались у бортов рябчика и щерботов [47], обдавая холодными брызгами всех находившихся в этих суденышках.

Иван, сидя на корме за занавеской, притих и, вцепившись в мокрую скамью, вглядывался в непроглядную темь ночи, изредка прорезавшуюся полыхавшими молниями. Он не испытывал страха; впервые в жизни был он близок к природе, и эти несколько часов заслонили в его воображении двадцать лет заточения в четырех стенах. Солдаты забыли о нем и громко роптали:

— Погибать приходится! Вишь, как пророк Илия гремит. В экую непогодь по Ладоге рази мыслимо ездить!

— Из-за дурачка всем пропадать, видно. Сдался он начальству…

— Молчать! — заорал Савин. — Еще раз услышу, так всю шкуру на берегу спущу.

Он подкрепил свои слова длинным ругательством, ко не успел докончить его. Набежавшая мощная волна швырнула рябчик на внезапно возникшую из темноты скалу. Послышался оглушительный треск; дно рябчика раскололось, в пробоину шумно хлынула вода.

— На берег! — закричал Савин. — По каменьям прыгай! Тут саженей шесть будет, не больше. За арестанта головой отвечаете, черти. Да щерботы кличь, пущай тоже высаживаются.

Солдаты боязливо совали ноги в холодную бурливую воду. Один из них тронул за плечо Ивана.

— Вылазь, кум. Не чуешь нешто: смертушку встречаем…

Иван спокойно поднялся, но в тот же миг Савин, хлюпая ногами по заливавшей лодку воде, подскочил к нему:

— Постой, постой! Вяжи ему голову, чтоб лица видно не было.

Солдаты оторопели.

— Чего уж тут вязать, вашество? — сказал один из них. — Все, может, сейчас у бога в раю будем.

Санин вместо ответа обернул вокруг головы Ивана кусок темной материи.

— Как же по каменьям в эту темь с завязанными глазами лазать? — ворчали солдаты.

Савин выругался.

— Бери его за руки и за ноги и волоки тако на берег.

Вспыхнула ослепительная молния, яростно ударил гром. Низко нависшая туча прорвалась потоками ливня. Солдаты последними ударами весел подвели суденышко поближе к берегу и с решимостью выбросились за борт, сразу погрузившись в воду по горло. В тот же момент Савин толкнул колодника; тот с легким возгласом, в котором сквозило скорее изумление, чем испуг, упал в расступившиеся под ним волны. Его тотчас подхватили солдаты и поволокли к берегу. Иван ощупью перебирал ногами; мокрая повязка тяжело стягивала лоб и затылок; почувствовав под ногами гальку, он удовлетворенно замычал и, опираясь на руки своих провожатых, вскарабкался на сушу. Дождь лил не переставая; сгрудившиеся солдаты остервенело бранились.

— Кто край знает? — спросил выбравшийся из воды и отряхивавшийся Савин. — Какая деревня тут ближайшая будет?

— Морья, — ответил кто-то. — До нее, почитай, версты четыре.

— Пойдем: нам торопиться нужно. Да гляди у меня, чтобы лицо у колодника закрыто было; ежели замечу непорядок, всех перепорю, сукиных детей!

Только через десять дней добрались до Кексгольма. Савин сутки шнырял по городу, отыскивая подходящий дом. Ивана перевезли туда в закрытой карете. Дом окружили наборами, расставили посты, понастроили частоколов, а тут из столицы пришел новый указ: «Вывезенного вами безымянного арестанта из Шлиссельбурга паки имеете отвезти на старое место в Шлиссельбург».

Савин даже плюнул с досады и помчался в Петербург выяснить, что за притча приключилась.

Там он узнал, что Петра III постигла внезапная смерть и в связи с этим колодника возвращают на старое место.

…Для Ивана VI опять потекли однообразные, унылые дни. В его бедном, ущербном уме гнездилась теперь уверенность в том, что он всеми забыт и обречен навеки остаться в крепости. Бродя по узкому тюремному дворику, в котором даже солнечные лучи казались тусклыми и чахлыми, он не раз задавал себе вопрос: есть ли хоть одна живая душа, интересующаяся им?

Как удивлен был бы он, узнав, что прусский король теперь энергичнее, чем когда бы то ни было, требует от своего агента организации бунта, чтобы посадить его на престол! И еще больше выросло бы его удивление, если бы он узнал, что человек, которому поручено освободить его из-под стражи, находится тут же в крепости, за оградой внутреннего дворика.

Мирович в последнее время чувствовал себя, как в лапах спрута: Таген — или, вернее, Шлимм — не давал ему покоя, просил, бранился, грозил даже донести на него: сколько времени прошло — и никакого результата! Но и помимо настояний Шлимма, Мирович сам не мог дольше ждать. Мозг его не выдерживал страшного напряжения, каждую ночь его посещали кошмары: он подымал бунт, в него стреляли солдаты, и все заволакивалось дымом.

Нет, больше ждать было невмоготу! Какой-нибудь, только конец!