Дорога на Берлин

К. Осипов

Дорога на Берлин

Часть 1

Глава первая

Рыцарский турнир

В королевском дворце Сан-Суси был назначен праздник. Король хотел показать гостям рыцарский турнир в том виде, как он происходил полтысячелетия назад, во времена крестовых походов.

Через весь Потсдам до Сан-Суси тянулась вереница экипажей. Все торопились: король не любит, чтобы на его праздники опаздывали; будь благодарен за то, что тебя пригласили, и являйся во время.

Был тихий, прохладный апрельский день. В бледной синеве неба возникали и таяли пушистые сизые облака. Внезапно налетавший ветерок чуть покачивал верхушки деревьев с аккуратно подстриженными ветвями.

В королевском парке били фонтаны; одни выходили из уст мраморных младенцев, другие — из грудей русалок или из-под хвостов диковинных зверей. Серебристые струи воды стремительно взлетали вверх и, помедлив, словно в раздумьи, падали вниз, искрясь мириадами брызг на солнце. Еще покойный отец короля, Фридрих-Вильгельм I, питал пристрастие к фонтанам, а его величество Фридрих II, отстраивая Сан-Суси, обратил особое внимание на фонтаны и статуи.

Гости чинно шли по усыпанным гравием дорожкам, громко, наперебой восторгаясь тем, что представлялось их взорам: изящными беседками, интимными гротами, заморскими птицами, привязанными к ветвям деревьев, и мраморными статуями, толпившимися на поворотах аллей.

Но по мере приближения к большому плацу, на котором была устроена арена, разговоры затихали. Мужчины приосанились, дамы приняли величавый, немного безучастный вид. Еще поворот — и, пройдя между шпалерами королевских великанов-гвардейцев, гости увидели арену. С трех сторон ее окружали широкие скамьи и ложи, пестревшие яркими платьями женщин, разноцветными камзолами штатских и мундирами военных. Четвертая сторона была почти пуста: отсюда въезжали участники состязаний и здесь же возвышалась королевская ложа. Самого Фридриха еще не было, и центром внимания была находившаяся в ложе среди приглашенных знаменитая танцовщица Барберина. Француженка родом, она лет пять назад приехала на гастроли в Берлин, пленила здесь своим искусством короля и по его предложению поступила в берлинский театр. Король ценил в ней не только балерину. Острый ум, меткость и независимость суждений, изящество речи и обворожительная внешность делали ее украшением любого общества. Впрочем, с ней боялись водить дружбу: она была уж чересчур независима, часто критиковала порядки при дворе, а всякий знал, как не любит этого король.

Барберина сидела, небрежно облокотившись на барьер, словно не замечая восхищенных мужских и ревнивых женских взоров, рассеянно лаская маленькую болонку, прикорнувшую на ее коленях. Только одну женщину удостоила она своим вниманием, отвесив ей низкий, преувеличенно почтительный поклон. Когда-то она, еще начинающая балерина, знала эту женщину, как принцессу Елисавету Брауншвейгскую; теперь это была прусская королева. Фридрих-Вильгельм I не очень спрашивал своего сына, женя его на представительнице Брауншвейгской династии. Зная нрав своего отца, Фридрих и не спорил, но так и не простил своей жене подневольного венца. Принцесса стала королевой — несчастной женщиной. «Правда, — думает Барберина, — король неизменно корректен с ней; но как он умеет оскорблять, даже оставаясь вежливым». Она вспоминает недавнюю фразу Фридриха: «В моем присутствии ни у кого не должно быть самолюбия». Королеве дозволяется появляться на официальных приемах, а в остальное время она сидит в одиночестве в своих апартаментах, в обществе столь же скучающих фрейлин, в то время как ее муж проводит досуг в салоне Барберины, играет здесь на флейте, ведет остроумные диспуты с философами и соревнуется с поэтами в сочинении экспромтов. Впрочем, Барберина кое-что знает об этом — одну маленькую тайну, которую никогда никому не доверит: король пишет свои экспромты заранее и хранит их в портфеле, а в нужный момент достает их оттуда. Недавно кто-то восторгался способностью его величества сочинять стихи в самых трудных обстоятельствах, видя в этом проявление невозмутимости его духа. Король улыбался, и она, Барберина, тоже невольно улыбнулась. Фридрих тотчас заметил это. «Над чем вы смеетесь?» спросил он строго. Она не растерялась. «В присутствии вашего величества мне всегда радостно», ответила она со всей обворожительностью. Сердце ее трепетало при этом: она заметила, как в глубине выпученных глаз короля вспыхнули злобные искорки. Но все окончилось благополучно. Король растянул губы в улыбку и пробормотал учтивый комплимент. Она же сочла это первым своим промахом и, зная злопамятность Фридриха, не сомневалась, что он…

Собачка на ее коленях глухо заворчала и ощетинилась. В тот же момент резкий, скрипучий голос произнес над ее ухом:

— Ваш маленький Цербер все так же неприязнен ко мне. Видимо, завоевать его расположение мне так и не удастся.

Барберина присела в церемонном поклоне.

— О, ваше величество! Разве для завоевателя Силезии есть что-либо невозможное?

— Иногда маленькие победы труднее больших, — возразил король. — Приобретение Силезии я осуществил в результате двух войн, а вашей благосклонности, мадам, не достиг, хотя веду осаду уже пятый год.

Она подняла глаза и посмотрела на короля. Он стоял, опираясь на всегдашнюю длинную трость с набалдашником из слоновой кости. Его потертый мундир от долгого употребления лоснился на локтях. Она знала эту его манеру скупца — носить мундир до полного износа, как знала и то, что; выходя из кабинета, король, опасаясь потерять табакерку, насыпал нюхательный табак прямо в карманы, из-за чего одежда его всегда была неопрятна.

— По-моему, — тихо сказала она, — ваше величество не придает особого значения благосклонности женщин. Вы поглощены иными, более высокими стремлениями.

— Вы одарены проницательностью, скажу больше: чутьем, — усмехнулся король, и опять ей почудились злобные искорки в глубине его выпуклых, рыбьих глаз. — Даже Биша не может сравниться с вами в этом. Неправда ли, Биша?

Он потрепал за ухо стоявшую подле него любимую борзую, и та в ответ потерлась влажным носом об его ногу.

Что это? Неуклюжий комплимент или намеренная дерзость? Но она не имела времени размыслить об этом. Загремели трубы, и под громкие крики зрителей на арену въехали участники турнира. Король, сделав приветственный жест, повернулся и пошел на свое место рядом с королевой. Герольд объявил первую пару.

Закованные в латы всадники со спущенными забралами понеслись навстречу друг другу. Раздался звон копий о медные щиты, кони со ржанием взвились на дыбы. «Рыцари» разъехались и снова устремились друг на друга. На этот раз один из них с такой силой ударил копьем, что выбил щит из руки противника. Следующий удар он нанес ему в грудь, заставив зашататься в седле и выпустить поводья; тогда он отбросил копье и, выхватив из ножен меч, высоко занес его над головой противника. Тот поднял руку, прося пощады.

Трибуны ревели от восторга. Победитель подъехал к королевской ложе и приподнял забрало.

— Зейдлиц… Полковник Зейдлиц… — прошелестело по рядам.

Сидевший рядом с Барбериной только что приехавший из Франции виконт Леруа спросил:

— Кто этот Зейдлиц?

— Неужели вы не знаете? — отозвалась Барберина. — Это один из любимцев короля. Сорви-голова, который в юности проскакивал, забавы ради, между крыльями ветряной мельницы. Отчаянный ловелас. Но и отважен, особенно, когда он на коне. Как-то на прогулке Зейдлиц, ехавший в свите короля, заявил, что пешему воину иногда приходится сдаться, но всаднику — никогда. Услышав это, Фридрих, когда переезжали мост, остановился, подозвал Зейдлица и, велев вынуть несколько досок спереди и сзади, сказал ему: «Вот ты на коне, а мой пленник». Зейдлиц заставил коня прыгнуть через перила в реку и затем выбрался на берег. Королю так понравилась находчивость и смелость Зейдлица, что он произвел его из корнетов прямо в ротмистры, а теперь это начальник его кавалерии. — Барберина вдруг умолкла. — Погодите… Что там происходит?