Зеленые яблочки (СИ)

— Да вон чуть не поубивали друг друга! Хахаль, да муж Дашки Даниловой.

— Да какой там хахаль? — заступилась за Дашу Нинка Чернышева, вечно стоящая за правду и вечная защитница всех сирых и убогих, появлявшихся в деревне. Не могла она терпеть напраслины: — Все знают, что Дашка честно живет с Харитоном, — громко, чтобы перекричать Машку, кричала она.

Ее поддержала Любка Орлова, Нинкина соседка:

— Тебе, Мань, язык укоротить надо, несешь все, что по улице соберешь. За своей Зойкой смотри!

Манька подавилась собственным языком. Чтобы ей перечили? Не иначе, волки в степи издохли! Давно ее никто не одергивал. Разочарованная толпа расходилась, так и не насладившись очередным скандалом.

Харитон сидел в избе у матери, как на иголках; видал, какая она, любовь, не отпускает Егора. Не забыл он Дашку! И не забудет никогда! Ревность разъедала душу. Ведь Дашка не полюбит его, Харитона, законного своего мужа, никогда, никогда! Гонимый ревностью, Харитон вскочил и попрощался с матерью. Та поджала губы: ишь отпустил на час, а сам изошел весь… Дашу он встретил на дороге. Она не подозревала о скандале. На окраину еще не донесся его отголосок, приправленный домыслами и переживаниями. Зато в доме Евсея Григорьевича случился переполох. Прибежавшая батрачка, запричитала с порога: «Ой зятя вашего там убивают!» Паранька выскочила из своей комнаты с бешеными глазами, пуговицы на кофте были расстегнуты. Она кормила грудью сына и теперь пухлые розовые груди торчали в обе стороны. Она кинулась к работнице. Но та не могла толком объяснить, в чем дело. Через несколько минут в двери ввалился Егор. Весь растрепанный, он перешагнул через порог и уселся на сундук. Паранька бросилась ему в ноги.

— Егорушка, живой!

Егор непонимающе посмотрел на нее. Увидев выпяченные груди, он недовольно поморщился:

— Убери, чего выставила напоказ? — Паранька смущенно прикрылась рукой: «так я…»

Она быстро прошмыгнула в свою комнату. И уже оттуда послышался ее плач и причитания: «так я и знала, опять с ней встречался!» Егор поморщился и вышел в сени. Тоскливо оглядевшись, он пригладил волосы, заправил рубашку и направился к своему закадычному другу. Даша так и не узнала о драке между Харитоном и Егором. То ли пожалели ее деревенские сплетницы, то ли уж слишком оберегал ее покой Харитон, но она и не подозревала об их встрече.

В Троицу работать не полагалось, грех большой. А уж если кто согрешит, не видать тому ни урожая, ни хозяйства. Мор найдет на подворье. Вот и пили, гуляли в деревне. Харитон с утра не находил себе места. Пойти к соседу, как раньше, он не мог. Конечно, Михаил добрая душа, встретил бы его с «колыванихиной», но вот теща! Харитон знал, не простит она ему Дашку. Хоть та и не жалуется, но живут-то рядом! Да и бабка Авдотья, зуб единственный на него давно наточила. Заказана дорога в соседний дом. Не посидишь, как бывало, с соседом за столом, не поговоришь по душам. Не будут потом валять их, еле стоящих на ногах, Окаянный да Валяй. Харитону казалось, что даже эти огромные кобели настроены против него. Ворчат, когда он мимо проходит. Харитон заскучал. К полудню он не находил себе места. Неожиданно его посетила удачная мысль: ведь в деревне есть небольшой шинок. Правда, хозяин открывает его не каждый день, но уж в честь праздника народ там соберется. Харитон повеселел. Он принарядился и запряг недовольного Ваську в телегу. Никак не объяснив жене своего отъезда, выехал за ворота. Даша не лезла с расспросами. Ведь говорят, что хорошая жена не будет учинять мужу расспросы: где был, да что делал? На улице солнце ласково сеяло теплые лучи. Было тепло и спокойно. В оставшемся после половодья ручейке за хутором дружно квакали лягушки, всплывая на поверхность, они вытягивали лапки и грели под летним солнцем изумрудные спинки. Серые головастики стаями кружили на поверхности ручья. Харитон с неприязнью подумал, что этим летом ночами не уснешь от лягушачьего пения. Но отъехав подальше от хутора, оставил за ручьем свои тяжелые думки. Теперь он думал о том, что скоро окончится в церкви служба и мужики попрут в шинок. Ведь открывает хозяин свое заведение в аккурат после церковной службы, в воскресные дни, да по церковным праздникам. Шинок неприметно стоял сбоку от церкви, ничем не выделяясь, хата как хата, плетнем обнесенная. Но местному попу, отцу Никодиму, он был как бельмо на глазу. Отец Никодим, человек благочестивый, всякий раз вскипал, когда видел, что мужики, перекрестив лоб, бегут из церкви в шинок. В проповедях он ни один раз напоминал прихожанам, что надо быть воздержанными, особенно по бражной части. Но прихожане согласно осенявшие себя крестом, после церковной службы наперегонки спешили из церкви в шинок. Отец Никодим в конце концов примирился с таким положением и после проповеди прибавлял: «ну а теперь идите вкушать зеленого змея, только головы не теряйте».

В небольшой деревне мужики находили отдушину в своеобразных посиделках в шинке. Бабам легче, они возле колодца соберутся, или вяжут у кого дома, да кости моют друг дружке. А мужики не будут стоять лясы точить, перебросятся словечком, вот и все общение. Но уж когда шинок открыт, да в кармане гремит, а особливо если кто еще угостит, как тут не поговорить? Хозяин шинка, маленький кудрявый мужик, именем Семен, как и все занимался крестьянским нелегким трудом, пахал да сеял хлеб. Но по воскресеньям он давал себе отдыхать и тогда двери шинка открывались настежь, рекой лилась «колыванихина», да из дверей несся запах свежих пирогов. Такие пироги, как печет Домна, жена шинкаря, в деревне не пек никто. Были они высокие, румяные, начиненные жареной капустой или сухофруктами, яйцами с зеленым луком или рисом с изюмом. А как Домна жарила капусту, так тоже не умел никто. Бабы допытывались у нее, когда она сахар в сковороду кладет? Уж такая нежная и сладкая была капуста. Домна только улыбалась: «какой там сахар, капуста да масло постное…» Бабы завидовали такому умению. Ведь Домна вон, какая бабеха, что вширь, что ввысь, а у печки ей равных нет, пироги как по волшебству в печку, из печки, и не видно ее неповоротливости. Зато по улице Домна ходит вперевалку. И тоже дивятся бабы: ну прям как, колобок катится! Мужики смеялись исподтишка над Семеном: как спать не боится с Домахой своей? Он перед ней, что мышь перед горушкой, перевернется и не заметит, как придавила. Другие говорили, что Домаха сама не может повернуться, Семен ее всю ночь ворочает с боку на бок. Чего только народ не наврет! А Семен любил свою жену, ласково называл ее Домнушкой. Народ и на это потешался: Домнушка, пудов в пятнадцать! [6] Но как говорят, каждому свое; жили Семен с Домахой дружно. Гостей встречали радушно, вот и тянулся народ в шинок.

У Харитона слюнки текли, когда он ехал по улице, ведущей к шинку. Запах свежеиспеченных пирогов невидимым ручейком растекался по всей деревне. Харитон привязал лошадь у коновязи. Сидевшие в шинке дружными возгласами приветствовали его; не частые гости в шинке хуторяне. Вроде и пьющие, но пьют у себя на хуторе. Про Михаила говорили, что там Катерина за ним как за своими чапельниками следит, чтобы всегда на месте был. Только тот до ветру, она со скалкой на пороге: куда? Разве будет настроение ехать в деревню? Петр, тот жену стережет, как безумную одну оставишь? Правда на хуторе живет еще Васька Модельный… Но тот даже в церкви не часто бывает. Нелюдим он, семьей большой обременен, вот и некогда ему пировать. Да и ноги у него нет до колена, за что и прозвали его Модельным. Ходит, вертухается всем туловищем, на своей деревяшке. Вот и выходит, что некому из хутора ездить бражничать в деревню. Харитон в редкие времена в шинок захаживал, а тут от молодой жены припожаловал. Но если и был удивлен деревенский народ, вида никто не подал. Никто не подвинулся на лавке и особого внимания приехавшему никто не уделил. Кукан, сидящий за дальним столом, вяло махнул в знак приветствия рукой, да Федька Киселев кивнул головой. Но Харитон и не ожидал особо радушного приема. Он осматривал стоящие в хате два длинных стола, ища себе место.