О, юность моя!

— Этот город не дал миру ни одного генерала!

Действительно, с генералами в Евпатории было плохо. Зато ей везло на капитанов.

Совсем недавно гимназический кружок выбрал капи­таном Бредихина. Случилось это очень просто: Артур за­болел брюшным тифом, потерял половину веса, и врачи запретили ему заниматься спортом до весны, а весной восьмиклассники окончат гимназию, и кружок распа­дется. Поэтому Артур сам отказался от капитанства и указал на Елисея как на своего преемника.

Леська испытал такой прилив радости, что даже скон­фузился перед самим собой. Бывший красногвардеец, революционер, который вез в свое время сапную ло­шадь, — и вдруг это мальчишеское звание... А ему при­ятно и немного стыдно, как если бы он решил поиграть в оловянных солдатиков. Но раз уж выбрали... Он ведь не сам. Дело общественное.

Новый год Леська встречал в женской гимназии. Он уже почти забыл о своем прошлогоднем позоре, когда Розия просто выплеснула его со сцены брызгами своего лимона. Пристегнув к петлице серебряный значок, изо­бражавший античного дискобола, Елисей вступил в ка­зенное серое здание, где гремела музыка. Он предвку­шал сплошные радости. Во-первых, увидит Гульнару в бальном платье, во-вторых, Гульнара увидит его капи­танский значок, в-третьих... Но уже вестибюль сразу же его охладил: сюда набилось офицерья больше, чем гим­назистов. Когда Леська попытался пройти в рекреацион­ный зал, это оказалось нелегко. Взявшись за руки и оттеснив гимназистов, офицеры образовали круг и в этом кругу танцевали с одной-единственной девушкой, постро­ившись к ней в очередь. У Леськи упало сердце: девуш­кой этой была Гульнара.

Евпатория знала ее как девочку, которая обещала стать красавицей, но сейчас... Синие волосы ее забраны серебряной сеткой. Белое платье с бледно-розовыми лен­тами придавало ей облик невесты.

Корниловец в черных бархатных погонах, покружив с Гульнарой один тур, передает ее марковцу в малино­вых погонах, тот — шкуровцу, щеголявшему изображе­нием волчьей головы, шкуровец — дроздовцу, дроздовец — снова корниловцу. Гульнара летала из объятий в объятия. Все остальные девушки оказались за кругом вместе со своими кавалерами.

Вначале эта сценка выглядела довольно красиво, но вальс перешел в венгерку, венгерка — в мазурку, мазур­ка — в падеспань, а Гульнара продолжала переходить из рук в руки. Игра перешла уже во что-то явно неприлич­ное. Наконец девушка почувствовала это сама. В какой-то момент, когда корниловец собирался передать ее шку­ровцу, она наклонила головку в знак благодарности и направилась к матери и сестре, сидевшим за кругом. Но шкуровец ухватил ее за руку и с силой потащил к центру. Гульнара стала упираться, на лице ее появилась грима­ска, но шкуровец тащил.

Леська не выдержал. Он ринулся вперед. Плечом по­тащив за собой цепь офицеров, которая тут же распа­лась, он пролетел по паркету к шкуровцу, поднял его приемом «задний пояс» и акуратно, точно шахматную фигурку, переставил на другое место. Затем, поклонив­шись Гульнаре, Леська предложил ей руку и проводил ее к Айше-ханым, которая все это время просто умирала от страха.

Гимназисты зааплодировали.

— Как он его в воздухе! Как Геракл Антея.

Но шкуровец уже пришел в себя. Выхватив нагайку, он сзади кинулся на Леську и принялся хлестать его, как ломовую лошадь. Елисей обернулся, вырвал нагайку и швырнул ее через весь зал. Тогда на Леську бросились офицеры.

Но тут, приседая на своих ревматических ногах, из буфета прибежал директор. Он был в мундире с шитыми золотом пальмовыми ветвями и при шпаге. Не помня себя, не понимая, что делает, Алексей Косьмич блеснул шпагой и, со страшной силой стуча ею по пюпитру, за­кричал:

— Смир-рно!

Офицеры, привычно подчиняясь команде, замерли.

— Я действительный статский советник, по-вашему — «его превосходительство»! Так называемые господа офи­церы! Вы ведете себя как в завоеванном городе. Немцы так себя не вели. Приказываю: немедленно покинуть зал! Всем составом. Иначе перепишу ваши фамилии!

— И в кондуит? — иронически бросил кто-то из офи­церов.

— Не-мед-лен-но! — снова приказал действительный статский. И лихо взмахнул шпагой.

— Ну что ж, — произнес тот же офицерский голос буд­то бы в шутку. — Приказ есть приказ. Валентин, я лично ушел в «Дюльбер». Ищи меня там.

Звеня шпорами, офицер вышел из зала. За ним осталь­ные.

— Бал продолжается! — объявил директор, пряча в ножны шпагу. — Музыка, вальс!

Приседая на ногах, как на резиновых шинах, старик подкатился к Мусе Волковой и, поклонившись ей, про­шелся полтура под овации всего зала.

— Ура Алексею Косьмичу! — закричал кто-то из гим­назистов.

— Ура-а!

На улице Артур, хоть он уже не был капитаном, объ­явил приказ:

— Отныне прекратить песню про Алешку!

Дома Леонид покрасил йодом алые полосы на Леськином теле, но хуже было то, что офицер исполосовал также и пиджак.

— Слушай, Бредихин, — сказал, посмеиваясь, Лео­нид.— Если ты будешь так себя вести, я не смогу тебя экипировать. Я ведь не миллионер.

— Ничего. Бабушка заштопает.

— Заштопанных пиджаков не бывает,

— Не бывает, а у меня будет.

Потом Леська сидел на скамье под яблоней, укутан­ной в рогожку, и подсчитывал потери: белогвардеец высек его публично, но общественное мнение не на стороне офи­цера. Во-первых, я вступился за девушку, во-вторых, вы­рвал у него нагайку и забросил черт знает куда. Для мужчины, тем более для кавалериста, это большая обида...

И вдруг он увидел на дорожке легкую девичью фигуру. Гульнара шла к нему, как парусная яхта, — бы­стро и как бы недвижно. Леська вскочил, потом снова сел, снова вскочил и побежал к ней навстречу.

— Здравствуй, Гульнара!

— Здравствуйте, — сказала Гульнара, переходя на «вы».

— Садитесь, пожалуйста, — пробормотал Леська.

— Нет-нет. Я на минутку. Мама сказала, что я долж­на вас поблагодарить за вчерашнее. Так вот: спасибо вам. Папа говорит, что вы вели себя как настоящий ры­царь. Но папа говорит, что этот офицер в конце концов не понес никакого наказания. Алим вызовет его на ду­эль. А когда Алима убьют, стреляться с ним будет папа.

Она стояла в голубом берете, слегка сдвинутом на­бок, в белой горностаевой кофте и ярко-синей шерстяной юбке: небо, парус и море. Леська глядел на нее и пы­тался увидеть такой, какой она была в начале прошлой весны, — и не мог. Что-то изменилось в ней непоправимо.

— А как вы живете, Гульнара? Что у вас хорошего?

— Что хорошего? Не знаю. Меня сосватали одному турецкому принцу.

— Все-таки сосватали? А какой вы будете у него же­ной: второй, седьмой, десятой?

— Как? Разве там еще многоженство?

— А почему бы и нет? Ведь среди мусульман много­женство даже у нас, в Евпатории.

Личико ее приняло испуганное выражение.

— Об этом я не подумала... А вдруг и вправду? А? Леська! Ты это серьезно?

Принцесса впервые назвала Елисея на «ты» и по имени, да еще так интимно: «Леська».

— Боже мой... А вдруг и вправду?

Она резко повернулась и почти побежала, забыв по­прощаться.

20

С пятнадцати лет Леська — убежденный атеист. Но шкуровец исполосовал его пиджак, надо покупать новый, а брать у Леонида деньги он постеснялся. По всему по этому пришлось пойти в собор, к настоятелю отцу Але­ксию.

— Завтра, кажется, крещение? — спросил Леська.

— Да. Крещение господне, — подтвердил настоятель.

— Я хотел бы участвовать в ловле креста.

— То есть на Иордани, хотите вы сказать?

— Да, да.

— Что ж. Похвально. А вы наш прихожанин?

Я гимназист, — уклончиво ответил Леська.

— А-а! Похвально, очень похвально. Однако обязан вас отговорить: за крестом пыряют греки, они — народ, к морю привычный, а вы, юноша, можете получить воспа­ление легких.

— Я внук и сын рыбака. Ну, и сам, конечно, рыбак. Очень прошу вас, батюшка.

И батюшка разрешил. А дело это платное.

Утро шестого января выдалось суровое. Море кипе­ло, ветер бил порывами и был таким пронизывающим, что толпа, стоявшая у пристани Русского общества па­роходства и торговли, даже в пальто и шубах продрогла, как в папиросной бумаге.