Доктор Есениус

— А что на это говорит Галилей?

— Ничего. Смеется. У него есть аргумент, который опровергает все доказательства Сицци: прибор для наблюдения за звездами. И каждый может убедиться собственными глазами в справедливости его утверждений.

— Вы думаете, что люди больше поверят своим глазам, чем Сицци или Мирандоле?

— Поверят, увидите, поверят! — решительно сказал Кеплер и отбросил книжку Сицци.

Мария и Барбора молча слушали этот спор, ибо не подобало женщинам вмешиваться в споры мужчин. Барбора потихоньку поднялась и пошла взглянуть, спит ли Зузанка. А пока она ходила, Мария с напряженным вниманием прислушивалась к беседе мужчин. При последних словах Кеплера она воскликнула:

— Как прекрасна, как восхитительна ваша вера в победу человеческой мысли! Ах, если бы вам удалось как можно скорее найти доказательства, которые вы ищете!

— Благодарю вас за поддержку, пани Мария, — горячо ответил Кеплер и, обернувшись к Есениусу, добавил. — Какой вы счастливый, Иоганн, что у вас такая жена!

Похвала Кеплера заставила Есениуса вновь испытать угрызения совести. Так ли он относится к Марии, как она того заслуживает? Уже не раз он убеждался, что во многом она разбирается лучше его. Но, к сожалению, он приходил к такому выводу только тогда, когда сталкивался с неудачей.

Когда они вернулись домой, Есениус с некоторой укоризной сказал:

— А почему бы тебе не давать мне такие же советы, как Кеплеру?

— И это говоришь мне ты, Иоганн? Неужели я тебе мало даю советов? Только ты всегда хочешь жить своим умом.

Мириам понемногу выздоравливала. Она уже ходила и, когда Есениус пришел ее проведать, встретила его, как старого знакомого.

Убедившись, что состояние здоровья девушки не вызывает опасений, Есениус сказал раввину, что дальнейшие посещения уже не нужны, и напомнил ему об обещанном:

— Когда бы мы с моим другом Кеплером могли прийти к вам, высокочтимый рабби, чтобы убедиться в ваших талантах?

Они условились о дне визита. Все это время Есениус и Кеплер гадали, чем удивит их раввин Лев.

Вступив в Еврейский город через ворота за Староместским рынком, они словно очутились в совершенно ином мире. Казалось, эту часть Праги от остального города отделяли не только внушительные ворота и стены, а какое-то бескрайнее пространство, преодоление которого требует длительного времени. Там, за воротами, — широкий, вольный мир. В гетто совсем другое ощушение. Кажется, что дома, выстроившиеся вдоль узких улочек вот-вот тебя раздавят. Улицы здесь кривые. Видны только первые два-три дома, а что там впереди, за ними, неизвестно.

В пестрой толпе снуют здесь и христиане и евреи. Богатые горожане идут рядом с виноградарями и влтавскими сплавщиками. А среди них мелькают местные обитатели с желтыми кругами на груди, приветствующие друг друга и разговаривающие между собой на родном языке, дабы не могли понять «неверные».

Чтобы не привлекать к себе внимание, друзья шли не спеша, делая вид, что не преследуют никакой цели. Они прошли через все гетто. В общем, вели себя так, как и сотни других, которые пришли сюда за покупками или просто так поглазеть.

Добравшись до кладбища, прилегающего к стенам гетто, они повернули обратно и, миновав синагогу, в которую не смеет ступить нога иноверца, остановились перед домом «У каменного льва».

Вежливость требовала прежде справиться у раввина о его здоровье. Потом Есениус порадовался быстрому выздоровлению Мириам. И только после того, как они поговорили о делах, которые в равной степени интересовали всех, Есениус обратился к раввину с вопросом, готов ли тот показать им «представление». Раввин ответил, что готов, и ввел их в небольшую комнату, всю задрапированную тяжелым красным бархатом. Окон в комнате не было. На столе в семисвечнике мерцали свечи.

Раввин предложил друзьям сесть. Посреди комнаты стояло два стула. Кроме стола со светильником и этих двух стульев, никакой другой мебели в комнате не было.

— Оцените сами результаты моего скромного искусства, — произнес раввин и стал гасить свечи одну за другой.

Комната погрузилась во мрак, и только кончики фитилей на двух свечах чуть-чуть искрились, постепенно тускнея. Потом и они погасли, наполнив комнату тяжелым, удушливым дымом.

Кеплер, у которого были слабые легкие, раскашлялся.

В темноте они не различали фигуры раввина, и только по его бормотанию определили, что он стоит перед ними и произносит что-то похожее на заклинание.

Есениус почувствовал неприятный озноб. В голове у него пронеслись слышанные им страшные истории о ритуальных убийствах, но он тут же постарался отогнать эти бесполезные мысли.

Впрочем, ему не пришлось долго размышлять, так как вскоре послышался слабый шорох и черная стена, стоявшая перед ними, стала постепенно сереть, как это бывает на рассвете, когда вдруг в темноте проступают переплеты окон.

Есениус решил, что раввин раздвинул тяжелый занавес и серая поверхность, представшая перед ними, — не что иное, как стена.

Вдруг из сосуда, стоявшего неподалеку от них — это была высокая, почти по пояс Есениусу, ваза с широким горлом, — показался столбик белого дыма, светившийся во тьме таинственным серебристым светом. Когда дым окутал почти всю стену, раввин снова повторил какое-то заклинание — или это было повеление, — и из клубов дыма постепенно стала вырисовываться многоцветная картина без четких контуров. Сперва трудно было разглядеть, что на ней изображено, но, когда дым рассеялся, постепенно обозначились и контуры. И гости сразу узнали Градчаны. Будто исчезла стена или распахнулось огромное, выходящее прямо на королевский замок окно. Все было видно так отчетливо, залито солнечным светом, что у зрителей создавалось впечатление, будто они стоят на Каменном мосту и со стороны Мостецкой башни смотрят на противоположный берег Влтавы. Все было как наяву: желтые и белые стены домов, красные крыши, зеленые сады и голубое небо… Удивляло только одно обстоятельство: нигде ни живой души, все было неподвижно, будто вымерло.

Но не успели они налюбоваться этим зрелищем, как из вазы снова стал подниматься пар или дым — они так и не смогли узнать точно, что это было, — дым этот постепенно заволакивал картину, а картина меркла, и наконец образы ее растаяли и исчезли.

Хотя Есениус и Кеплер были подготовлены к такому зрелищу, сейчас, увидев все собственными глазами, они испытали невольный страх.

Их удивление возросло, когда через минуту перед ними появилась другая картина. По странным контурам зданий они предположили, что перед ними какой-то восточный город.

— Иерусалим, — пояснил раввин, когда картина стала отчетливее.

И снова они увидели совсем рядом многие достопримечательности этого удивительного города.

— Как это ему удалось? — прошептал Есениус, наклоняясь к Кеплеру, который с большим интересом наблюдал за происходящим. Он пытался во что бы то ни стало разгадать тайну раввина.

— Думаю, что кое-что я уже понял, — тоже шепотом ответил Кеплер. — Потом я вам расскажу.

Но загадочное представление продолжалось. После того как были показаны города, стали появляться великие люди. Первым из мглы показался Моисей. Он строго посмотрел на сидящих. Рога придавали его взгляду еще большую суровость. После Моисея появился ветхозаветный царь Давид. Есениусу и Кеплеру показалось — и они даже невольно вздрогнули, — что он сделал Движение, как бы собираясь подойти к ним.

Но это продолжалось лишь мгновение. Не успели они хорошенько разглядеть, что происходит, как образ исчез в клубах густого белого дыма, и комната вновь погрузилась во мрак. Раввин в темноте направился в соседнюю комнату, вытащил из очага уголек и зажег от него кудель. Вернувшись с горящей куделью, он засветил все свечи.

Никаких следов от «представления» в комнате не было видно. Пока они сидели в темноте, исчезла даже огромная ваза.

— Не кажется ли вам, что все это выглядело как нарисованная картина? — шепотом спросил своего соседа Кеплер, пока раввин зажигал свечи.