Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

   — И напрасно ты так о великом князе. Если б знала, каково интересно его высочество об истории рассказывает, какие примеры приводит — заслушаешься.

   — Бог мой, час от часу не легче! Со скамьи институтской да на скамью школьную пожизненную! И как только ты успокоить себя хочешь, Катишь! Знаю, делать нечего, но хоть бы Потёмкин Григорий Александрович за тебя заступился — ведь и по сей день много может. Коли захочет — императрица ему ни в чём не откажет.

   — Не захочет. Да и я не захочу — ни Григория Александровича просить, ни с тобой расставаться. Разве что за двоих его просить — неизвестно, согласится ли. А мне бы только с тобой быть.

   — Прости меня, Катишь, не всё сразу решилась тебе сказать. Со мной может всё иначе сложиться...

   — Иначе? Как это? Если уж во фрейлины...

   — То-то и оно. Намёк мне от Анны Степановны был: жених мне отыскался. Коли будет со стороны государыни согласие...

   — Ташенька... Таша...

   — Подожди, голубушка моя, подожди отчаиваться. Разговор такой, будто жениху моему будущему назначение к малому двору последует. Ну, не будем мы с тобой в соседних комнатках жить, так хоть видеться что ни день станем — всё легче.

   — Утешить меня хочешь...

   — Упаси господь, не лгу и не придумываю. Анна Степановна так мне впрямую и сказала. Только с именем пока воздержалась. Мол, до апробации государыниной нет смысла зря болтать.

   — Как, поди, страшно-то тебе, Ташенька.

   — Катишь, помнишь, как нянюшка в первом-то нашем отделении говаривала: «Спите, голубоньки, утро вечера мудренее. Перемелется — мука будет». Вот и мне хочется так о будущем своём думать. Я ведь тебе ещё и любопытные новости приберегла. Думала, мы с тобой вместе ещё герцогиню Кингстон увидим.

   — А что, опять от этой авантюрьеры сведения какие?

   — Лучше сказать — ещё какие! Вообрази себе, в суде она дело по завещанию герцога Кингстона выиграла.

   — Как не помнить. Потому что её покойник девичьим именем назвал?

   — Ну конечно. Только наследники к ней с другой стороны приступили: процесс о двоебрачии начали.

   — А её супруг? Почему родственники, а не он?

   — Право, не знаю. Только суд признал её законной супругой лорда Хервея, лишил союз с герцогом Кингстоном силы. Вообрази, её должны были заклеймить — выжечь клеймо на плече.

   — Какой страшный конец!

   — В том-то и дело, что никакого конца не наступило. Почему-то никто герцогиню клеймить не стал. Больше того. Она продолжает пользоваться герцогским титулом. Вот только граф Бристоль решил потребовать с герцогини какое-то имущество её незаконного супруга. Так что ей пришлось вместо Рима, куда она собиралась ехать на встречу с папой Римским, отправиться в Мюнхен. Но, знаешь, я уверена, мы ещё увидим герцогиню в Петербурге, раз она сама так положила.

   — Мадемуазель Нелидофф, меньше всего ожидал вас здесь встретить. Я полагал, вас всё ещё удерживают в стенах монастыря.

   — О, нет, ваше высочество, императрица пригласила нескольких особ нашего выпуска, чтобы определить нашу судьбу.

   — И что же, решение состоялось?

   — Да, ваше высочество. Императрица была очень милостива к нам — нам всем предстоит придворная служба. Это совсем как в сказке.

   — Вам так нравится дворец императрицы?

   — Кто бы осмелился им не восхищаться, ваше высочество!

   — Вы это очень ловко сказали: осмелиться не восхищаться. Вы маленькая дипломатка, мадемуазель, или же вы нисколько не виноваты в простой оговорке? Как прикажете вас понимать?

   — Никакой оговорки не было, ваше высочество.

   — Ах, так. И тем не менее у вас такой сияющий вид.

   — Ваше высочество, вы не разрешите мне задать вам вопрос? Всего лишь один, ваше высочество. Я понимаю, насколько это нарушает этикет, но вы так милостиво говорите со мной.

   — Я был бы рад, если бы вы в разговорах со мной поступились этими надоедливыми правилами. И чувствовали себя так же свободно, как на сцене. Так задавайте же ваш вопрос, мадемуазель.

   — Почему вы улыбаетесь, ваше высочество? И почему в вашем взгляде, простите мне ещё одну вольность, столько... лукавства? Вы не гневаетесь за мою бесцеремонность, ваше высочество?

   — Нисколько, но вы очень наблюдательны, маленькая плутовка. Вы всегда отличаетесь таким качеством?

   — Только в отношении вас, ваше величество.

   — Только в отношении меня? Я не ослышался? Это значит, что я стал для вас объектом особого внимания.

   — Я не собираюсь этого скрывать, ваше высочество. Но, поверьте, это происходит помимо моей воли — совершенно непроизвольно. Я сама удивляюсь тому магнетизму, которым вы, ваше высочество, для меня обладаете. Моё уважение к вам и восхищение вами безграничны.

   — Вы меня повергаете в полнейшее изумление, мадемуазель Карин. Скажите, вас так зовут ваши друзья? И позволите ли вы мне присоединиться к их кругу? Этим вы доставили бы мне большую любезность и удовольствие.

   — Ваше высочество... ваши слова... впрочем... Нет, мои друзья произносят моё имя иначе. Для них я Катишь — так повелось с первых лет моего пребывания в Смольном институте.

   — Мадемуазель Катишь — какая прелесть! И вам необычайно идёт это кокетливое имя, необычайно!

   — Ваше высочество, в ваших глазах я становлюсь воплощением всех пороков. Вы определили меня как дипломатку, плутовку, а теперь ещё и кокетку. Мой Бог, с таким грузом недостатков мне не приходится рассчитывать на добрую славу на придворной службе.

   — Вовсе нет, мадемуазель Катишь. Как раз они и откроют перед вами все возможности службы при дворе. Впрочем, я хочу оговориться об одном исключении. Вы непременно должны сохранить своё кокетство, но только для одного человека. В отношении всех остальных я вам его запрещаю.

   — Одного лишь человека, ваше высочество? И кто же этот допускаемый вами избранник? Вы назовёте мне его?

   — Непременно. Это ваш покорный слуга.

   — Вы, ваше высочество? Вы разрешаете мне быть с вами кокетливой?

   — Как ваша прелестная Сербина.

   — Но...

   — И чтобы никто не замечал вашего милого кокетства.

   — Ваше высочество, вы вгоняете меня в краску. Такое исключение.

   — Оно вам неприятно?

   — Неприятно? Бог мой, напротив! Я просто растеряна. Вы, ваше высочество, такой серьёзный, такой...

   — Хмурый, хотите вы сказать, такой нелюдимый.

   — Нет-нет, именно серьёзный. Таким делают вас ваши мысли. И вдруг вы позволяете мне...

   — Не позволяю, если хотите, приказываю. А ведь вы знаете, что теперь я имею на это право.

   — Вы всегда его имели, ваше высочество, и я всегда с радостью выполнила бы любой ваш приказ или пожелание.

   — В силу простой вашей любезности, я понимаю. Но теперь, мадемуазель Нелидофф, вы принадлежите к моему штату. Вы знаете об этом? Вы теперь фрейлина будущей великой княгини.

   — Именно потому вы и поймали меня на улыбке, ваше высочество. Я не поверила своим ушам, когда императрица сделала своё определение. И простите меня, ваше высочество, я изо всех сил сдержала свою радость, чтобы приказ не был отменен.

   — Да, это было своевременно и очень умно. Императрица не желает, чтобы в моём окружении находились расположенные ко мне люди.

   — О, ваше высочество, я ещё не разбираюсь во всех хитросплетениях придворных расчётов, но тем не менее совершенно убеждена: у вашего высочества множество доброжелателей, до поры до времени скрывающих внешние проявления своей преданности.

   — Вы преувеличиваете, мадемуазель, я благодарю вас за добрые интенции, но правда куда более горька, и я её знаю. Императрица не благоволит наследнику и сочтёт предателем каждого, кто обладает симпатией к нему. Она заинтересована в моей изоляции. Поэтому всё назначение штата состоялось без моего ведома.