Предтеча

Извиняться перед Абашевым Ценковский не стал и подал прошение о переводе в Харьков, куда его давно звали. Следом начал искать себе другое место и Мечников. Новороссийский университет стремительно терял лучших ученых.

Сбылись и мечты Соколова о возвращении в Петербург, но произошло это неожиданным и трагическим образом. Началось «дело о крамоле в Лесном».

Либеральный устав 1863 года был строг в одном: безусловно запрещались любые студенческие корпорации и объединения, а также сходки. Разрешались танцы. И Александр Энгельгардт, исполнявший в Лесном должность декана, получил разрешение на устройство студенческих вечеров с танцами. А явившись на вечер, студенты были вольны танцевать или заниматься чем иным. На танцевальных вечерах устраивались диспуты, обсуждались зажигательные статьи, а во время праздничных обедов (и такие бывали) в открытую провозглашались тосты за революцию и Российскую республику. Декан на собраниях неизменно присутствовал, но мер к пресечению не принимал никаких, лишь иногда добродушно журил, причем не самых радикальных, а всего-лишь самых шумных.

Слава энгельгардтовских вечеринок росла, иной раз, кроме своих студентов, до двух сотен набиралось гостей из университета и всех институтов столицы. Беспорядков не было ни малейших, и, строго говоря, даже устав не нарушался, ведь и оркестр и буфет имели место, значит, собрание было законным, а нигде не сказано, что во время танцев нельзя беседовать о Марксе.

И все же, когда сведения о сборищах в Лесном дошли «куда следует», приказано было разорить гнездо крамолы, Александр и Анна Энгельгартды, помощник профессора Павел Лачинов и несколько студентов были арестованы и препровождены в крепость. Следствие проводилось поспешно, и так же стремительно закончилось. Поскольку состава преступления найти не удалось, то не было и суда. Был только приговор. Высочайшим указом Александра Энгельгардта, учитывая общее вредное направление его деятельности, сослали под гласный надзор полиции в родовое имени – сельцо Батищево, Смоленской губернии. Анна Энгельгардт и Павел Лачинов были освобождены «по недостатку улик», а все оказавшиеся под подозрением студенты, исключены без права поступления в университеты и столичные институты. «Дело в Лесном» благополучно завершилось.

Власти старались, чтобы оно прошло незаметно, громкий процесс казался нежелательным, поэтому ни одна газета словом не обмолвилась о событиях, и если бы не письма Любавина и Меншуткина, то Соколов бы не скоро узнал, почему перестал писать Энгельгардт. В письмах сообщалось, что химическая лаборатория закрыта, вольнослушатели по курсу химии – отчислены, сам курс прекращен, и что станется дальше – неведомо.

Соколов сидел на веранде своего дома. Неделю назад у него родилась дочь, которую он, в честь Энгельгардта назвал Александрой, и теперь он много времени проводил дома.

– Господин Соколов! Вам депеша! – из-за угла, пыля по земле босыми ногами, выскочил мальчишка-разносчик.

Соколов сунул ему двугривенный, быстро развернул