На пороге трона

Граф Разумовский провёл императрицу по широкой лестнице, украшенной античными мраморными статуями, в довольно большую гостиную, по стенам которой, обитым тёмными бархатными обоями, стояли на высоких постаментах бюсты Александра Македонского, Цезаря и Петра Великого. Там и сям на столах виднелись развёрнутые книги, географические карты, чучела животных, а главное — большое количество заботливо рассортированных и разложенных камней и минеральных руд как в неотделанном виде, так и с тщательно отшлифованными углами и изломами. Одна из боковых стен сплошь была занята искусно сделанной моделью рудника, где подъёмные корзины, а также человеческие фигуры в шахтах, двигались с помощью механизма, приводимого в действие посредством коленчатой ручки. Граф Разумовский подвёл императрицу к дивану; она села и, осматриваясь кругом, заговорила, не выпуская руки молодого князя:

   — Всё книги да книги! Право, эта комната больше похожа на келью учёного, чем на жилище молодого кавалера, который со временем должен занять место у моего трона между первейшими и самыми блестящими сановниками. Оружие, ещё недавно украшавшее стены, исчезло. А герои древности вон там, как и мой державный отец, вероятно, с удивлением смотрят на твою библиотеку. Уж не хочешь ли ты сделаться учёным или пойти в монастырь, Алексей Алексеевич?

При всей нежности взгляда, устремлённого императрицей на молодого князя, её слова отзывались некоторой насмешливой досадой.

   — Цезарь, — возразил князь, поднимая свои выразительные глаза на мраморные бюсты, — много читал в своей жизни и написал сочинения, которым мы дивимся ещё до сих пор; Александр Македонский хранил песни Гомера в золотом ларце, как величайшую драгоценность; а великий и благородный император Пётр объездил свет, чтобы познакомиться со всеми изобретениями человеческого ума и заимствовать лучшее из них для своего народа; если бы он не прославился далее блестящими победами, то всё же остался бы для потомства великим государем, могучим основателем российской мощи. На него хотелось бы мне походить более всех в моей ограниченной сфере деятельности, в его духе хотел бы я выслеживать источники богатства, чтобы изливать их плодотворным потоком на наш народ!

   — Ребёнок говорит, как профессор, — с усмешкой сказала Елизавета Петровна, тогда как Разумовский с гордостью посматривал на мальчика. — Предоставь это другим, — продолжала императрица, качая головой, — ты рождён носить шпагу, чтобы идти во след твоим предкам и вот тем великим образцам древности.

   — О, я умоляю мою всемилостивейшую императрицу, — с живостью воскликнул молодой князь, — предоставить мне идти своим путём! Может быть, я охотно выступил бы в поход на завоевание мира, если бы, подобно Александру Македонскому, был государем воинственного народа; может быть, я вместе с Цезарем простёр бы руку к владычеству над громадным государством, которое мог бы вырвать из-под власти лицемерных трусов; но я — не царь Македонии, предо мною не простирается Римская мировая империя, как соблазнительная добыча наиболее смелого и храброго: я рождён для повиновения: я — подданный...

   — Подданный императрицы, — перебила Елизавета Петровна, — которая вместе с тем — твой самый преданный друг... которая поднимет тебя так высоко, как только может мечтать человеческое честолюбие.

   — И всё-таки я останусь подданным, — возразил молодой князь, — и да простит мне моя всемилостивейшая императрица — пожалуй, с моей стороны это — дерзость — у меня нет охоты обнажать оружие, если моя рука должна повиноваться чужим приказаниям. Пожалуй, мне удалось бы совершить великое, — продолжал юноша с загоревшимися глазами, — если бы я мог поднять в своей руке меч царственного вождя. Но для того, чтобы рисковать собственной жизнью и ставить на карту тысячи других человеческих жизней, нужно быть царём, нужно по собственному решению и опираясь на свободную силу, стремиться всё выиграть или всё потерять. Да в тысячу раз охотнее пронзил бы я себе грудь, чем обнажать свою шпагу или сдерживать её по приказу других! Если бы сегодня, — воскликнул юноша с гневно трясущимися губами, — я был при армии моей всемилостивейшей государыни на прусской границе, то не стал бы слушаться фельдмаршала, не стоял бы в бездействии на одном месте и, будь у меня под командой хоть сотня людей, я бросился бы с этой сотней на неприятеля и предпочёл бы пасть со славою, чем вяло влачить жизнь в грустном подчинении. Между тем, — продолжал Алексей Тараканов, склонив голову, — мне пришлось бы повиноваться, если бы я был там, ведь с моей стороны было бы преступлением поступать иначе. Фельдмаршал Апраксин, может быть, тысячу раз прав в своей предусмотрительной сдержанности, но я не выдержал бы этого; а так как я не могу действовать мечом подобно Александру Македонскому и Цезарю, то и предпочитаю предоставить оружие тем, которые могут принудить себя повиноваться чужим приказаниям и спокойно и равнодушно соглашаются превращать свою шпагу в рабочий инструмент.

   — Вы видите, ваше императорское величество, — вполголоса заметил Разумовский, — что кровь, текущая в его жилах, создана не для повиновения. Другие думают иначе, — прибавил он со вздохом, — другие проводят свою жизнь в недостойных забавах, а между тем они едва ли имеют более прав господствовать и повелевать, чем этот ребёнок.

Некоторое время императрица задумчиво смотрела на молодого князя, стоявшего перед ней с потупленным взором, и не говорила ни слова.

   — Я потолкую с тобою потом, Алексей Григорьевич, — сказала она наконец отрывисто и повелительно, обращаясь к Разумовскому.

Он со вздохом поклонился.

   — Ну, что же ты хочешь делать? — кротко и приветливо спросила Елизавета Петровна молодого князя. — Что хочешь ты делать, странное дитя, если не желаешь действовать шпагой по приказанию других, даже по приказанию твоей императрицы, которая в то же время — твой лучший друг?

   — Я хочу трудиться, — ответил князь, — потому что труд приносит свободу и господство! Если я знаю и могу, чего не знают и не могут другие, то я становлюсь повелителем, и благодать и слава творчества принадлежат мне. Я учился и хочу учиться всё больше и больше, чтобы сделать богатой и могущественной страну великого императора Петра Алексеевича и моей милостивой, дорогой повелительницы. Великий царь научил русский народ возделывать своё поле и перевозить плоды земли с одного места на другое, тогда как раньше люди кочевали сами, отыскивая эти плоды. Но и под земной поверхностью лежат бесчисленные сокровища, которые должны принести России неисчерпаемые богатства: железо, которое нужно, чтобы пахать землю и отражать врагов, золото и серебро, на которые можно купить великолепие всех стран и знание целого мира, — вот что хочу я добыть в государстве моей всемилостивейшей императрицы; я изучаю то, что лежит под полями, лугами и в недрах гор; изучаю наслоения земель и металлоносных руд, рассматриваю, как образуется река металлов в дивном сочетании, как можно соединять их и снова плавить и разлагать. Вот тут, — сказал юноша, указывая на коллекции камней и образчиков руды, — тут моё царство; в нём хочу я господствовать и открывать таинственные недра природы, чтобы золотить корону императрицы всё новым блеском.

   — Он собирается делать золото? — сказала Елизавета Петровна, почти с испугом. — Дитя, дитя, — продолжала она, грозя пальцем, — это — нехорошее дело; на этом пути уже не одна душа отвратилась от неба и подпала под власть сатаны.

Государыня боязливо перекрестила голову юноши.

   — Делать золото! — повторил тот, качая головой. — Нет, ваше императорское величество, я знаю, что это — вздор, что это невозможно и что лишь безумие или обман пускаются на такие попытки. Я же хочу искать золото в недрах земли; хочу очищать его от грязной оболочки, в которой оно заключается, и всё, что погребено внутри русских гор, я хочу вызвать на свет Божий ради благоденствия страны! О, я прошу, ваше императорское величество, — с живостью продолжал он, — позволить мне привести сюда профессора Лемана, моего превосходного наставника. Он объяснит моей всемилостивейшей государыне вот это произведение искусства, выписанное им из Германии и представляющее правильно устроенный рудник, благодаря которому достают металлы из земных глубин, чтобы потом отделять их от шлаков.