Инквизитор

— Все?

— Раймон говорит «вымя». Ему нравится «большое вымя».

— Вот как?

— Была одна по имени Клара, — продолжал брат Люций. — Я запомнил ее, потому что я тогда еще подумал: как может женщина, носящая имя этой святой праведницы, быть вместилищем таких пороков?

— Да. Это великий грех.

— Но он не часто называет мне их имена, — закончил писарь. — Он любил описывать их внешность.

Я мог себе это представить. И посочувствовать. Мне было искренне и глубоко жаль брата Люция и не хватило духу более пытать его. Он и так уже стерпел достаточно надругательств, — подумал я. Иные монахи безо всякого смущения обсуждают соитие и женскую плоть, но брат Люций был не из их числа. Он был человек большой скромности, сын давно ослепшей вдовы, и жил в монастырском заточении с десяти лет.

— Ответьте мне, — сказал я, — вы видели Раймона вчера днем? Он как пошел в храм Святого Поликарпа, так и не возвращался сюда после моего ухода?

— Возвращался, отец Бернар.

— Ах, вот как?

— Да, отец мой. Он все еще был здесь, когда я пошел к вечерней службе.

— Говорил ли он вам что-нибудь? О библиотеке епископа? Где провел предыдущую ночь?

— Нет, отец мой.

— Совсем ничего?

Брат Люций снова покраснел. Он стал нервно перекладывать письменные принадлежности на столе, затем вытер руки о рясу.

— Он… он говорил о вас, отец Бернар.

— Да что вы? — Этого следовало ожидать. — И что же он сказал?

— Он был очень на вас сердит. Он сказал, что вы оскорбили его, что помыкали им, как слугой.

— Что-нибудь еще?

— Он сказал, что погибели предшествует гордость.

— Бесспорно, — согласился я и поблагодарил брата Люция за помощь. Решив дождаться Дюрана, я вернулся к своему столу и сидел праздно, перебирая в голове собранные мною сведения. Их набралось немного. В первый раз мне пришла в голову мысль, не Раймон ли донес моему патрону, что я не собираюсь следовать его советам в отношении допросов. Дюран, я был убежден, никому не повторил моего замечания насчет Бруны д'Агилар. А Люций ответил бы только на прямой вопрос; он никогда не заговорил бы об этом без принуждения.

Это наверняка дело рук Раймона. В пылу своего гнева, по пути в епископский дворец, он, наверное, зашел к старшему инквизитору и донес ему о моей вопиющей дерзости. Погибели предшествует гордость [89]. Гордость Раймона всегда была очень ранима.

Я все сидел и раздумывал, когда Дюран Фогассе с улицы постучал в дверь. Поднявшись, я пошел ему отпирать.

— Раймон Донат исчез, — сообщил я, когда он вошел.

— Я слышал.

— Вы видели его со вчерашнего дня? Потому что никто его не видел. Даже жена.

Вид Дюрана заставлял предположить, что его вытащили из постели, ибо взгляд у него был мутный, лицо помятое, платье в беспорядке. Он взглянул на меня из-под копны черных волос.

— Я сказал отцу Пьеру Жюльену, что его нужно искать в чужих постелях, — ответил он. — Вы знаете Лотара Карбонеля? Консула? На днях я видел Раймона с одной из его служанок.

— Подождите-ка, — меня поразило упоминание им моего патрона. — Когда вы говорили об этом с отцом Пьером Жюльеном?

— Только что. — Рухнув на скамью, Дюран вытянул свои длинные ноги и принялся тереть глаза и зевать. — Я прохожу дом Раймона по пути сюда, вы же знаете.

— То есть отец Пьер Жюльен сейчас дома у Раймона?

— Все у него дома. Сенешаль. Чуть ли не весь гарнизон…

— Сенешаль?

— Он и отец Пьер Жюльен как раз спорили на пороге.

Я опустился на скамью. Мои колена отказывались держать меня, ибо в тот день на мою долю выпало слишком много потрясений.

— Они спорили о реестрах, — продолжал Дюран с ленивым удивлением. — Отец Пьер Жюльен настаивал, что все реестры, какие бы ни были найдены, являются собственностью Святой палаты и должны быть переданы ему в руки, что никто не вправе до того открывать их. А сенешаль говорил ему, что никаких реестров не нашли, кроме личных рабочих реестров Раймона.

— Сенешаль искал реестры?

— О нет. Он искал труп Раймона.

— Что?

Дюран рассмеялся. Он даже похлопал меня по руке.

— Простите меня, отец Бернар, — сказал он, — но у вас такое лицо! Святой отец, я слышал, что когда мужчину или женщину убивают, то сенешаль прежде всего подозревает супруга.

— Но нет же доказательств…

— Что Раймон мертв? Верно. Я лично считаю, что он отсыпается где-то после попойки. Но, может быть, я ошибаюсь. У сенешаля больше опыта в таких делах.

Я затряс головой, увязая в глубоком болоте и находя точки опоры.

— Мы, конечно, должны задаться вопросом: где он спал с этими женщинами? — продолжал нотарий. — У него есть пара доходных домов, здесь в округе, но они полностью заняты.

Может, кто-нибудь из жильцов пускает его к себе, за скидку в оплате? Или он просто хоронится по навозным кучам, как всякий другой.

Мои мысли постепенно становились более связными. Я поднялся на ноги и сказал Дюрану, что я иду в дом Раймона. Но не успел я дойти до двери, как он окликнул меня:

— Отец Бернар, один вопрос.

— Да? Что такое?

— Если Раймон жив, в чем у меня нет сомнений, что будет со мной?

— С вами?

— При одном инквизиторе работы для двух нотариев будет недостаточно.

Наши взгляды встретились, и что-то в моих глазах или в складках губ подсказало ему ответ. Он улыбнулся, пожал плечами и развел руками.

— Вы оказали мне бесценную услугу, отец мой, — сказал он. — Эта должность делается мне не по вкусу кровавой.

— Оставайтесь здесь, — сказал я, — до возвращения инквизитора. Он специально вас вызывал.

И я ушел, терзаемый всеми теми вопросами, на которые мне хотелось найти ответы. Неужели Раймон Донат взял домой следственные реестры, прекрасно зная, что это запрещено всем, кроме инквизиторов еретических заблуждений? Знал ли Пьер Жюльен об этом нарушении устава? И какие реестры он отобрал? Ища просветления, я не шел, а на крыльях летел к дому Раймона, и только затем, чтобы еще в виду Палаты натолкнуться на взбешенного Пьера Жюльена.

— О! — воскликнул он.

— А! — сказал я.

Хотя мы стояли посреди улицы, под любопытными взглядами горожан, он принялся распекать меня голосом пронзительным, точно пастушья свирель. Он был еще бледнее, чем обычно.

— Да как вы смеете ходить к сенешалю без моего позволения? — заверещал он. — Как вы смеете обращаться к светским властям? Вы дерзки и непокорны!

— Я более не обязан покоряться вам, брат. Я оставляю Святую палату.

— Верно! Тогда, будьте добры, не лезьте в ее дела!

Он хотел пройти мимо, но я схватил его за локоть.

— О каких это вы делах говорите? — спросил я. — Может быть, о пропавших реестрах?

— Пустите.

— Дюран слышал, как вы говорили сенешалю, чтобы он уступил вам реестры, если таковые будут найдены среди вещей Раймона. Вы сказали, что они — собственность Святой палаты.

— Вы не имеете права допрашивать меня.

— Наоборот, я имею все права! Вы знаете, что Раймон заявил о пропаже двух реестров? Может быть, он взял их с вашего ведома? Неужели вы не знаете закона, установленного первым инквизитором Лазе, что следственные реестры не должны покидать пределов Святой палаты, если только не под надзором инквизитора?

— Я дал Раймону разрешение взять один реестр домой, — зачастил Пьер Жюльен. — Он был необходим для выполнения задания, которое я ему поручил.

— А где он сейчас? В руках сенешаля?

— Возможно, он лежит на столе Раймона. А может, он вообще его не брал.

— Вы доверили ему следственный реестр, а теперь не знаете, где он?

— Посторонитесь.

— Брат! — громко объявил я, не обращая внимания на слышавших нас людей. — Мне кажется, вы недостойны занимаемой вами должности! Попирать устав так откровенно, идти на такой риск…

— «Кто из вас без греха, пусть бросит камень!» — закричал Пьер Жюльен. — Вам едва ли подобает упрекать меня, брат, вам, чья слепота не позволяет вам видеть еретиков прямо у себя под носом!