Разомкнутый круг

Дамы просто млели возле героя, томно глядя в его серые холодные глаза, и, жалея, слегка дотрагивались до висящей на черной перевязи раненой руки. Но княжеские глаза теплели в одном лишь случае, когда взгляд их падал на любимую жену – княгиню Катерину.

Теперь Рубанов реже посещал Голицыных, так как их трудно стало застать дома, а если и заставал, то им было не до него.

– Что, юнкер, скоро корнетом станешь? – спрашивал князь, трепля его здоровой рукой за плечо.

Но Рубанов видел, что мысли князя были рядом с женой, и, чтобы не мешать им, уходил в казарму либо вместе с Оболенским навещал «храброго гренадера» или Мойшу, который радушно принимал их, всякий раз похваляясь, как здорово сэкономил на вывеске.

– Пгедставляете, господа! Стег нехогошее пегвое слово… и получилось пгекгасное название тгактига – «У Мойши». Мне нгавится, – радовался он. – И какая экономия на кгаске и маляге! Окна бы еще как покгасить?! – намекал он.

Оболенский бесился от подобных разговоров, вспоминая проигранное пари.

– Вся гвардия смеется! – хмурился он. – А ему радость – задарма вывеску намалевали…

Завидев кавалергардов, он теперь обходил их стороной, дабы избежать насмешек.

– Рубанов! Придумайте что-нибудь, – просил он Максима, обращаясь к нему на «вы».

Весь этот месяц у юнкеров только и было разговоров, как бы смыть позор…

«Позор-позором, – рассуждал Рубанов, – а скоро день рождения, и пора свои рублики возвращать!» – усиленно стал размышлять над проблемой, и, наконец, его осенило…

Низко склонив головы над столом, конногвардейские эстандарт-юнкера о чем-то воодушевленно шептались. Если один из них вдруг повышал голос, другие его тут же одергивали. Не слыша привычного шума за юнкерским столом, из кухни выглянул заинтригованный Мойша. «Чего-то пгидумывают! – подергал себя за правый пейс. – Надо сгочно газнюхать…» – подумал он и тихим шагом, стараясь быть незаметным в полумраке трактира, двинулся к друзьям.

Но разнюхать ему ничего не удалось.

Нарышкин заметил рядом с собой на стене огромную тень – это отразился нос трактирщика, и тут же сделал знак замолчать. Повернувшись, увидели безразлично протиравшего стол еврея.

– Господин жид! Быстро исчез на кухню, – велел ему Оболенский.

«Точно! Что-то задумали», – уверился трактирщик и загундосил:

– Это мой тгактиг, где хочу, там и нахожусь! – но увидев грозно поднявшегося князя, решил все-таки смотаться поближе к котлам и кастрюлям.

– На этом, друзья мои, и порешим! – подвел итог Рубанов, убедившись, что соглядатай захлопнул за собой кухонную дверь. – Ты, Серж, – обратился к Нарышкину, – доведешь до сведения кавалергардов суть пари – спор на триста рублей, что до утра просидят в склепе. Тебе, Григорий, ехать на кладбище и подобрать мрачный склеп, в котором покоится старуха. А я, судари мои, поищу ожившую копию почившей старой ведьмы.

На том и расстались.

Взяв у князя денег на извозчика, Рубанов до вечера объезжал церкви, внимательно приглядываясь к нищенкам. Но ни одна из них не вызвала в нем дрожи отвращения. Наконец, случайно, в рядах Никольского рынка, обнаружил нужный объект, от одного взгляда на который у неподготовленного человека стыла в жилах кровь. Это была седая, сгорбленная старуха с большим одиноким зубом во рту. Ее гноящиеся глаза таили мрачную угрозу, а дубленой, в глубоких складках и морщинах желто-серой коже позавидовал бы любой мертвец… И пахло от нее, как от разложившегося трупа.

Она была пьяна, и Рубанов, с трудом сдерживая брезгливость, целый час объяснял найденной ведьме, что от нее требуется.

– И выпивка будет? – шамкала она, недоверчиво всматриваясь в конногвардейца.

– Будет, бабушка! – устало твердил он. – Только не спеши, дождись, когда они бутылки достанут, а после выпить и спроси! – в сотый раз объяснял бестолковой старухе. – Да гляди не проспи!

– Што я, дура, што ли, выпивку прошпать?!

– Сиди и жди меня здесь, – велел ей Рубанов и отправился к Мойше на встречу с друзьями.

Довольный Нарышкин ждал уже там, а Оболенский еще не приехал.

– Ну что? – поинтересовался у друга Максим.

– Все нормально! – радостно ответил тот. – Клюнули… И знаешь, где их встретил? В «Гренадере», – задал вопрос и ответил на него Нарышкин. – Нам Бог помогает, а может – дьявол, – уточнил он, – сегодня ночью они как раз свободны…

– А вдруг Гришка склеп не подберет, – заволновался Рубанов.

– Легок на помине! – воскликнул Нарышкин, увидев входившего князя.

– Всю ночь спать не будет, – кивнул Максим на вившегося возле них трактирщика.

– Запросто может лопнуть от любопытства, – поддержал его Нарышкин.

– Не знаю, как сам, а нос-то – точно… – рассмеялся Рубанов.

Подошедший Оболенский, отогнав шпионистого еврея от стола, сообщил, что всё в порядке.

– Кавалергарды по соседству пьют! – махнул рукой в сторону «Храброго гренадера» Нарышкин.

– Сейчас им склеп и покажем, – обрадовался князь и поглядел на опять суетившегося рядом еврея. – Как муха, вьется жид! Мойша! Скажи: кавалергарды… – и заржав, направился на выход.

К двенадцати ночи закутанную в белую простыню старуху поместили в склепе, хорошо замаскировав ее в темном углу, и отошли за памятник суворовскому генералу.

– Ну и бабуленция! – вздрогнув, покачал головой Серж.

– Ежели у кого из них запор, – кивнул в сторону воображаемых кавалергардов Максим, – то точно вылечится… – И закрыл рот собравшемуся заржать князю, услышав крадущиеся шаги и мягкий звон шпор.

– Господа! Похоже, здесь!.. – услышали они неуверенный голос Волынского, остановившегося перед входом в склеп.

Тяжело вздохнув, Шувалов огляделся по сторонам: бледный лунный свет, слабо освещавший кресты, мрамор памятников и шумевшие под ветром деревья не особо обрадовали его. «С нами крестная сила!» – незаметно перекрестился он и, стараясь подбодрить друзей, встряхнул загремевший бутылками саквояж.

– Сейчас и выпьем с покойницей! – пошутил юнкер, заметив, как от его слов побледнели Волынский и Строганов.

Губы их беззвучно шептали молитвы.

Еще разок на всякий случай перекрестившись, Строганов шагнул к двери и надавил на нее плечом. Заскрипев несмазанными петлями, дверь с трудом распахнулась, и юнкера уловили затхлый запах подземелья. Запалив толстые свечи, спустились по скользким ступеням вниз, осветив полустертую надпись и овал женского лица.

– А-а-а-п-ч-хи! – медведем рявкнул Строганов и услышал, как кто-то из друзей испуганно лязгнул зубами.

– Ха-ха-ха! – развеселился Шувалов. – Будьте здоровы, бабушка! – произнес он и охнул от чувствительного тычка локтем под ребра.

– Не шути с покойниками! – испуганно зашептал Волынский.

– А почему шепотом? – потирая ребра, храбрился Шувалов. – Мы здесь никого не разбудим. – Поставил он саквояж на пол и стал доставать и раскладывать на плоском выступе под надписью бутылки и закуску. – До четырех утра продержимся, не замерзнем. – Побултыхал водкой и поднес к свету часы. – Первый час, господа! – сообщил он друзьям.

– Еще разок проучим зазнавшихся конногвардейцев! – протянул руку к стакану Строганов.

– И правда, судари! – расправил плечи Волынский. – Второе пари проиграть – вся гвардия смеяться будет.

Поддержав себя морально приятными мыслями и водкой, кавалергарды несколько успокоились, зато занервничали их противники.

– Уснула! Уснула старая ведьма! – переживали подошедшие к склепу конногвардейцы.

Хотя мороз был не сильным, он все же щипал щеки и острыми иголочками впивался в ноги.

Отойдя от склепа, юнкера стали скакать вокруг памятника.

– А они, черти, там водку пьют! – завидовал Оболенский, прыгая перед генералом.

– Неужели, опять проиграем? – расстроился Нарышкин.

– Не может этого быть! – высказал свое мнение Рубанов, охлопывая себя руками. – Такая мегера не может подвести…

Между тем в склепе все было тихо, не считая звона стаканов и осмелевших уже голосов.