Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание

В Мелитополе был дан ужин. Торжественная тишина, блеск погон, оголенные, точно стеариновые плечи дам, дипломатические, ничего не значащие тосты. Настроение у Врангеля оказалось испорченным еще до ужина, и теперь ощущение чего-то раздражающе-неприятного, вызывающего злость и бессилие, все более возрастало.

Настроение было испорчено и весь следующий день, когда гостей на автомобилях повезли на станцию Кронсфельд, где они осмотрели оттянутую в резерв Корниловскую дивизию, лучшую, пожалуй, часть белой армии.

...От края до края огромной утрамбованной площади выстроились войска. Красно-черные корниловцы выглядели впечатляюще. В центре каре — иконы в киоте, аналой, окруженный духовенством в блестящих на солнце, словно залитых золотом и серебром, ризах. Успокаивающе-умиротворенно звучало церковное пение.

После молебна Врангель вручил Корниловское знамя первому батальону имени генерала Корнилова полка. Дивизия отлично прошла церемониальным маршем. Настроение главнокомандующего выровнялось. На обеде в честь союзных гостей он заговорил с характерной для него самоуверенностью и напором:

— Я подымаю бокал за присутствующих здесь дорогих гостей — представителей военных миссий и печати дружественных нам держав Европы, Америки и Японии. Но прежде всего я горячо приветствую представителей нашей старой и испытанной союзницы — Франции. — Врангель, нарочито гиперболизируя, патетически играя голосом, стал перечислять все то, что сделано Францией для поддержки белого движения в России в политическом, экономическом и военном отношении, о великом значении дружбы, рожденной на полях сражений, дающей крылья орлам его армий, грудью обороняющих западную цивилизацию от большевистских варваров. Этим и заключил он свою речь: — При нашем поражении, господа, никакая сила не в состоянии будет сдержать волну красного интернационализма, который зловещим пожаром зажжет Европу и, может быть, докатится и до Нового Света.

Речь имела успех и была напечатана всеми газетами. Ночью изрядно уставших гостей усадили наконец в поезд и в сопровождении прибывшего специально к вчерашнему обеду Кривошеина отправили в Севастополь. Врангель с Шатиловым, задержавшись на станции Юшунь в частях и штабах 2-го корпуса, возвратились в Севастополь лишь к вечеру...

«Дала ли что-нибудь та поездка? — размышлял сейчас Врангель. — Принесет ли она конкретные результаты? Превратятся ли слова, речи, тосты — в пушки, танки, самолеты? В валюту, черт их побери?! Уж, конечно, не в солдат! Солдатиков, даже черномазых, они нам не дадут. Лишь броненосцы для защиты своих транспортов — на большее рассчитывать не приходится. Надо торговать. Не воевать, а торговать — в первую очередь. Продавать все, что можно, что купят. Деньги нужны на армию. Все для армии, для ее укрепления, для сохранения, в конце концов…»

Врангель вызвал порученца и приказал срочно найти генерала Шатилова. В доверительных беседах с начальником штаба всегда рождались перспективные идеи. Павел Николаевич умел, как никто, успокаивать Врангеля, внушать ему веру в свои силы.

2

...«Павлуша» Шатилов происходил из сугубо военной семьи. Была и ему уготована военная дорога, по которой он и зашагал ни шатко ни валко, достигнув определенного возраста. И дед, и дядья его тоже были в чинах, имели отличия, числились в боевых друзьях высокопоставленных генералов. Павлуша начал с пажеского корпуса, был произведен в камер-пажи и представлен императрице в Большом Царскосельском дворце. От тех времен остались в памяти придворные кареты, в которых их везли из Петербурга, каска с белым султаном, мундир с обильно расшитой золотыми галунами грудью, рукавами и фалдами, лосиные брюки в обтяжку, стесняющие каждое движение, и высокие ботфорты со шпорами. Государь подходил к каждому и вяло говорил что-то, глядя в сторону и теребя аксельбант. Следом шла импёратрица, давала холодную синеватую руку для beisemein^[9]... Да, помнится еще один стыдный случай, ставший отличным упражнением для придворных остряков: на одном крещенском выходе Павлуша ухитрился поскользнуться, наступил на платье государыни и порвал трен. Это, к сожалению, было фактом. И сразу превратилось в целую серию анекдотов, которые сопровождали Шатилова всю его жизнь.

Окончив корпус первым, он был выпущен в лейб-гвардейский казачий полк. Вскоре Академия, где он познакомился с Врангелем. Они часто встречались в лейб-гвардейском полку, на ежемесячных обедах. Оба были молоды. Случалось, появлялись трубачи, цыгане, лилось шампанское. Они симпатизировали друг другу. Оба участвовали в японской войне, служили в отдельном разведдивизионе при штабе командующего, участвовали в боевых разведках. Потом их пути разошлись. Шатилова отправили командовать сотней в 1-м Хоперском полку. В 1910 году он сдал сотню и перевелся в штаб Кавказского военного округа, где служил старшим адъютантом (поближе к семье, к отцу, который управлял штабом округа). Здесь же Павлуша женился. Свадьбу сыграли под Тбилиси — в Коджорах. Венчались в маленькой церквушке. Рядом, в саду, пел казачий хор конвоя наместника, гостей собралось много — возле дачи пришлось поставить два шатра. Невеста Софья Федоровна казалась всем трогательно симпатичной. Проведя медовый месяц в путешествии по Военно-Грузинской дороге, молодые поселились в богатом двухэтажном доме отца, в одном из крыльев, обставленном в восточном вкусе. За домом, в саду, почти круглый год цвели розы. В прихожей дежурили казаки. По вечерам, к чаю, собиралось знатное общество. И даже в местном театре семейство Шатиловых имело литерную ложу.

Начало войны с немцами застало Павла Николаевича в штабе верховного главнокомандующего. Предвиделась командировка в Париж, под начало военного агента, но офицер-патриот с оружием в руках хотел сражаться с врагом. Ему отказывают. Он обращается за помощью к отцу. Тот — к Сухомлинову, военному министру, по старому знакомству. В результате Шатилов направляется в... штаб Киевского военного округа заведовать службами связи. Да, не у каждого офицера так успешно складывается карьера. Правда, воевать все же приходится — в штабе 8-й кавдивизии генерала Зандера — 16 сентября под Моховом...

В середине декабря 1918 года Шатилов стал бойцом Добровольческой армии. Но только в самых последних числах получил назначение — его откомандировали в распоряжение старого друга командовать кавдивизией, которой еще недавно командовал сам Врангель.

...Встреча в селе Петровском близ Ставрополя была трогательной. Врангель быстро подошел, обнял Шатилова. Они расцеловались. Шатилов замялся.

— Что смущает тебя? — напористо спросил Врангель. — Ты справишься: дивизия имеет прекрасные части, подчиненные — храбрейшие и умелые кавалеристы.

— Опасаюсь, сам не оправдаю доверия. — Шатилов потупился.

— Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. — Врангель доверительно склонился к товарищу. — Твоя работа на Кавказе и деятельность во время революции мне хорошо известны. Одной нашей дружбы, поверь, было бы недостаточно, чтобы я вызвал тебя к себе и поручил столь ответственную роль. — И предупредил строго: — Смотри только, держи со мною связь всеми способами. Однако мы заболтались, тебе надо торопиться, чтобы к утру поспеть к своему штабу.

Новый начальник дивизии погрузил седло и чемодан в подводу и отправился в путь, отменно запомнив все наставления своего командира. Потом он вспомнит о той встрече: «Я понял — прежде всего для него была служба... Все остальное словно проходило мимо». С тех пор они служили вместе. Шатилов стал «Павлушей» — начальником штаба Врангеля и его доверенным лицом.

В военных кругах, правда, он не пользовался популярностью. Его считали легкомысленным в стратегии, беспечным по отношению к противнику, исповедовавшим тактику «шапкозакидательства» — когда на фронте дела шли хорошо, и быстро впадающим в панику при малейшей опасности. Упрекали в том, что Шатилов вообще мало обращает внимания на вверенный ему штаб главкома, больше — на пополнение своих средств и на открытое приобретение нефтяных бумаг. Впрочем, ни один из больших начальников никогда не вызывал общей привязанности. Так уж повелось на Руси...