Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание

Жизнь все с большей остротой и настойчивостью ставит перед нами сакраментальный вопрос: что дальше?.. Мы живем, как плывем по течению — куда вынесет... С одной стороны — родина и все, что с ней связано (но то, чего мы лишены, от чего оторваны). С другой — эвакуация, чужая земля — terra incognita. А в центре — мы, русские интеллигенты. Мятущиеся, растерянные. Склонность наша предаваться колебаниям, сомнениям, душевному самоанализу делает нас неспособными понимать действительность и тем самым сдерживает развитие русского общества в социальном и политическом аспекте...

Страшно слышать это от вас, властитель дум молодежи, преподаватель истории (истории!) в университете. Виталий Николаевич Шабеко! И хотя современная история русского общества никогда не занимала вас особенно — формирование русской государственности и восемнадцатый век были вам несказанно ближе, — пора бы и перестроиться. Пора бы перестроиться! Nie mortalibus ardui est!... — нет ничего слишком трудного для смертных».

Глава десятая. МОСКВА, БОЛЬШАЯ ЛУБЯНКА, ДОМ 11, ВСЕРОССИЙСКАЯ ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ КОМИССИЯ

Артур Христианович Артузов кончал отчет.

В двенадцать он должен был докладывать Дзержинскому и членам коллегии ВЧК.

Артузов был молод, красив. Сын швейцарского сыровара, приехавшего в Россию за сорок лет до революции, он с детства отличался недюжинными способностями: хорошо рисовал и пел, любил музыку, в совершенстве знал несколько языков. Артузов окончил новгородскую классическую гимназию и Петроградский политехнический институт. Он получил диплом инженера, но стал революционером, а позднее — чекистом, одним из руководителей советской разведки...

Артур Христианович отложил досье и задумался. Был он плотный, невысокий. Пышные волосы открывали высокий смуглый лоб, серебрились на висках. Аккуратно подстриженная мушкетерская бородка, короткие черные усики над верхней губой, стоячий белый воротничок с темным галстуком делали его похожим на совершенно штатского человека, типичного представителя технической интеллигенции... До встречи с Дзержинским оставалось десять минут.

Артузов прошелся по кабинету, «мобилизовываясь», как он говорил, толкнул двустворчатую раму. За окном бывшего дома страхового общества «Якорь», где помещалась ВЧК, гудела летняя Москва. В городе было малолюдно, душно и пыльно. На улицах между булыжниками росла трава. Многие дома стояли полупустые. Во внутреннем дворе ВЧК два перепачканных маслом механика чинили бронеавтомобиль. В дальнем конце двора занимался шагистикой взвод солдат караульной службы. Сильно отощавший першерон, запряженный в телегу с колесами на резиновых шинах, доставивший, по-видимому, хлеб в столовую, мотал беспрерывно головой, крутил подрезанным накоротко хвостом, стараясь отогнать мух. Картина, представившаяся Артузову из окна кабинета, была настолько идиллической, что он с трудом заставил себя перестроиться и думать о том, что должен в самом сжатом виде доложить Феликсу Эдмундовичу, приехавшему в Москву с фронта на несколько дней.

Артузов быстро пересек коридор второго этажа и вошел в кабинет Дзержинского. Здесь, вокруг длинного стола, стоявшего впритык к столу председателя ВЧК, занимали места все приглашенные: Лацис, Менжинский, Мессинг, Ксенофонтов, начальник московской ЧК Трилиссер. Дзержинский сидел за простым двухтумбовым столом, под портретом Карла Маркса. На стене — большая карта страны. В углу — ширма, отгораживающая железную койку. Дзержинский поднял узкое лицо и проводил цепким взглядом вошедшего. Сказал глуховато:

— Все в сборе. Начнем, товарищи. Осложнявшаяся ситуация в Крыму всем хорошо известна. Товарищ Ленин подчеркивает: Польша и Врангель — две руки французских империалистов. Нужно до зимы возвратить Крым... Командование Юго-Западного фронта, который я сегодня, как начальник тыла, одновременно представляю, полно оптимизма и веры в победу, но давайте трезво, как политики и военные, взглянем на обстановку и проанализируем все ее аспекты. Первый — оперативный. — Дзержинский легко встал, точно взлетел, и, чуть горбясь, подошел к карте. Указка, вспорхнув, уперлась в Украину. Дзержинский заговорил коротко и отрывисто: — Запад: Пятнадцатая и Шестнадцатая армии после майского наступления у Витебска сковывают большие силы пилсудской Польши. Юго-Запад: Первая Конная, совершив почти тысячекилометровый бросок с Северного Кавказа, при поддержке войск Двенадцатой и Четырнадцатой армий прорвала фронт противника в районе Житомира, Бердичева, Казатина, наступает на Украине. Франция нажимает на Врангеля, требует его наступления. Оно началось седьмого июня. Войска Тринадцатой армии, не в силах сдержать превосходящие силы белогвардейцев, отходят. Днепр разделил Тринадцатую армию. Врангель создает угрозу тылу Юго-Западного фронта...

Второй аспект — политический. На нем мы остановимся. Говорите, Артур Христианович. Вам пятнадцать минут. Уложитесь? Артузов ведет «Баязета» и его группу, — напомнил Дзержинский. — Докладывайте.

— Связь с «Баязетом» устойчивая, информации поступают регулярно. — Артузов поднялся, навис над столом, над раскрытой папкой, потряс отпечатанными на машинке страницами, сказал, глядя поверх голов на карту: — «Баязст» доносит: корпуса Кутепова и Слащева ведут наступательные бои с частями Тринадцатой армии, стараясь выйти из «крымской бутылки» в Северную Таврию. Генерал Фостиков по заданию Врангеля старается объединить разномастных самостийных атаманов, мобилизовать казаков. Французы, да и англичане выпихивают Врангеля в Донбасс. Он понимает, силы его слабоваты... Его задачи: укрепиться на Дону, Кубани, Тереке, поднять — несмотря на всю борьбу с настроенной самостийно верхушкой — казачество, добиться признания и самой широкой помощи союзников, войти хотя бы в демонстративный контакт с поляками. Его план-максимум: Северный Кавказ, Таврия, Екатеринодар, так называемая «Независимая Северо-Кавказская республика». Дополнительные ресурсы: казачество, недовольное продразверсткой; положение на польском фронте, требующее отозвания наших резервов; разгром подполья в Керчи, Симферополе, Севастополе, представляющийся господину Климовичу полным; чистка тыла и формирование новых частей; усиление авторитета «болярина Петра». Наши союзники: распри между англичанами и французами (кубанская нефть и донецкий уголь); набирающие определенную силу кубанские самостийники (Букретов, Иванис — кубанское правительство в Тифлисе); усиливающееся недовольство крестьянина нерешенным земельным вопросом; ослабление белой армии из-за принудительных мобилизаций и мобилизаций попавших в плен красноармейцев. — Артузов на миг замолчал. — Подтверждаются слова Владимира Ильича о том, что поголовная мобилизация погубит Врангеля так же, как она погубила Колчака. Крестьянские массы снова приносят белым армиям полное разложение.

— А все-таки Врангель прорвался через Перекоп, — сказал с сильным латышским акцентом пышнобородый Мартин Янович Лацис. — Буржуазия живет в Крыму в свое удовольствие, а народ ходит голодный и босой.

— Да, — согласился Артузов. — Врангелевцы хлынули в степи Таврии. — Он заглянул в свои бумаги: — Кутепов с «цветными» и бронепоездами действовал на Перекопском направлении, Писарев — на Чонгарском мосту. Слащев из Феодосии десантировался в район Геническа, соединился с Кутеповым. Взяты Геническ, Мелитополь, Верхний Токмак... Ставка переводится в Мелитополь. «Баязет» доносит: намечен к десанту и отряд в район восточнее Мариуполя. Отряд полковника Назарова будет высаживаться западнее Таганрога, на Кривой Косе. Цель — сигнал для широких антисоветских наступлений казачества и объединения разрозненных банд.

— Так. — Нахмурившись, Дзержинский сделал пометку в блокноте. — Врангель имеет плохую репутацию и на Дону, и на Кубани, его не любят. Но для нас он все же еще опасен в казачьих районах: там — громадные людские ресурсы, кони, фураж, пшеница. — И повторил: — Появление барона на Дону, Кубани и Тереке — вот самое опасное. Армия его может начать расти, как снежный ком. А попытка захвата Таврии — дело подчиненное, продиктованное зависимостью от союзников. Тремя корпусами наступать в двадцатом году на Россию — бред, смешно! Одной губернией не завоевать Россию. — Дзержинский помял в кулаке бородку. — Врангель понимает: тут не военная — политическая авантюра. — Он побарабанил тонкими пальцами по бювару, посмотрел на Менжинского.