Салават Юлаев

Лук Ш'гали-Ш'кмана лежит на дне сундука, и кто из вас натянет его?! Кто избавит народ от беды и неволи?!»

Юлай замолчал. Молчали и окружавшие, словно тяжёлым камнем, придавленные рассказом о жестокой корыстной лжи хана.

Старший сын Юлая, Ракай, вынул курай из рукава, послюнявил камыш у клапанов и, приложив его в угол рта, загудел медлительную, как мёд, и дикую, как степной табун, бессловесную песню.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Светало. Из горной теснины, где рвалась и клокотала между камнями речка, подымался клочьями бородатый туман, цеплялся за скалы, тянулся по кривым лапам сосен и ползал огромной змеёй по долине правого берега.

Лошадей не было видно. Если бы не знать, что по берегу ходит табун, то их можно было принять за сказочных чудищ, обросших туманом, как шерстью.

В высокой росистой траве нырнула собака. Почуяв знакомый запах, жеребец, вожак табуна, фыркнул и спокойно сощипнул из-под ног пучок росистой сочной травы. За собакой появился из тумана человек. Но запах его вожаку табуна был тоже знаком, как запах собаки, и жеребец, не тревожась больше, махнул хвостом и густо, бодро заржал. Молодые жеребчики в табуне вторили ему весело и крикливо. Вожак табуна потянулся мордой к пришедшему человеку, ожидая привычной подачки.

— Ай ты хитрый какой — догадался! — засмеялся человек, протянув жеребцу половину лепёшки, которую тот осторожно взял из рук одними губами.

Другой половиной лепёшки человек подманил молодого гнедка, и как только тот доверчиво потянулся к приманке, так тотчас тугая петля волосяного аркана обвила его шею. Жеребчик рванулся, попробовал вскинуться на дыбы, но, затянув ещё крепче петлю, растерянно остановился, и не успел он опомниться, как тотчас был ловко взнуздан, и всадник, уже вскочив ему на спину, свистнул… Жеребчик попробовал снова вскочить на дыбы, но, осаженный крепкой привычной рукой, опустил передние копыта, сделал несколько капризных скачков и, дрожащий, разгневанный, присмирел…

— Пошёл! — крикнул всадник.

И, подчиняясь узде и спокойному, уверенному голосу, жеребец ровно а глухо забарабанил нековаными копытами, мчась в сторону гор, мимо кочевья, которое раскинулось по туманной долине возле подножия скалистой горы, возвышавшейся над рекой. Оставив кочевье позади и поднимаясь крутой тропинкой в гору, всадник чуть придержал коня и прислушался. Впереди топотала другая лошадь, скрытая за извилистыми поворотами горной тропы.

— Кинзя-а! — крикнул всадник.

— Эге, Салават! — отозвался его товарищ, ехавший впереди по тропинке.

Над ухом жеребчика повелительно свистнула плеть, он рванулся, замелькали навстречу кусты, посыпались камни из-под копыт под кручу, и вот уже всадник нагнал второго. Обоим товарищам было лет по четырнадцать. Они были почти одинаково одеты, в сермяжные чекмени, обшитые красной тесьмой, в лисьи шапки и белые с сермяжными голенищами сапоги. За плечами у того и другого было по луку и по полному колчану стрел, но ехавший впереди Кинзя был не по-юношески толст и приземист, а Салават строен и не по возрасту высок и широкоплеч.

— Ты засоня и суслик, а, видно, сон потерял сегодня — так рано вскочил! — сказал Салават. — Совсем не ложился, что ли?

— Хамит ещё раньше вскочил. Я давно уже слышал, как он впереди поёт.

— Слишком рано приехать тоже ведь не годится, — возразил Салават. — Старики орлы увидят опасность да вовсе не вылетят из гнезда.

— Хами-ит! — закричали товарищи.

Третий друг откликнулся сверху пронзительным свистом. И вот вдогонку за ним поскакали они по извилистой горной тропе.

Туман остался теперь далеко внизу, скрыв от глаз всадников родное кочевье. Солнце ещё не взошло, но утро уже светилось в траве и на листьях деревьев ожиданием праздничного мгновения, когда на вершины гор брызнет первый сверкающий луч. Радость грядущего дня, его безмятежное ликование отражались и в юных взорах друзей. «Какая весёлая и хорошая жизнь!»

Скачки на незасёдланных лошадях, купание в стремительных горных речках, охота за барсуками, травля соколом тетеревиных выводков и перепёлок по степям и погоня на лошади за лисицей только с одной плёткой в руках — все это были их общие забавы. По обычаю, каждый из этих мальчиков в трёхлетнем возрасте посажен был своим отцом на седло, а в семь лет умел уже сам вскарабкаться на лошадиную спину, без помощи взрослых.

Сегодня задумали мальчики ещё неизведанную охотничью потеху, которая в обычае была только у взрослых жягетов: они отправились охотиться на орлов. Ребята сами выследили в расселине между скал гнездо хищников, которые несколько раз в последние дни уносили из стада только что родившихся барашков, таскали кур и гусей. За убитого ястреба или коршуна удальцу охотнику с каждого коша давали в подарок яйца. За убитого орла полагалось давать гусей и барашков. Ребята не раз видали в прошлые годы, как взрослые юноши, собравшись гурьбой, отправлялись, бывало, на опасную охоту по скалам, а возвратясь, возили по всем кочевкам добычу и получали за то в награду барашков, которых тут же кололи, чтобы отпраздновать удачу, сварив бешбармак на целый аул.

Брат Салавата Сулейман дня два назад намекнул, что он с товарищами собирается через несколько дней накормить бешбармаком все кочевье. Салават тотчас решил со своими друзьями опередить старших в этой опасной, но удалой охоте.

Всем троим друзьям до смерти хотелось, кроме того, добыть живыми орлят, чтобы смолоду приручить их и сделать охотничьей птицей. То, что орлы так обнаглели, таская в гнездо ягнят, доказывало, что у них уже подрастают птенцы, которые сами могут клевать добычу. Это была самая подходящая пора, чтобы начать приручение дикой птицы, с которой потом можно охотиться не только на уток, гусей и дроф, но даже на зайцев, на молодых горных козлят, на куниц и барсуков.

К тому же приближались дни сабантуя, весёлого весеннего праздника «свадьбы плуга», когда устраиваются игры молодёжи и взрослых, состязания в скачках, борьба, джигитовка, стрельба из лука. Принять участие в состязаниях было мечтой Салавата, а доказать своё право считаться взрослым можно было, только добившись победы, которая стоит жягета. Такою победой должна была стать удача в орлиной охоте.

Двое друзей догнали опередившего их товарища.

— Ты чего так рано вскочил, Хамит?! — окликнул толстяк Кинзя. — Опять муравьиное масло искал? Не нашёл?

Хамит раскопал не меньше двухсот муравейников, руки его распухли от муравьиных укусов, а «муравьиное масло», по поверью — чудесное средство разбогатеть, скрытое на самом дне некоторых муравейников, все никак не давалось…

Хамит был щупленький, с острыми скулами, узенькими колючими глазами, юркий и ловкий. Он и по возрасту был моложе своих товарищей, а дружбой с ними двоими он был обязан тому, что был сыном лучника, делавшего превосходные луки и верные стрелы. Одет он был небогато и рядом с товарищами выглядел оборванцем: ведь Салават был сыном старшины, а Кинзя сыном муллы — сыновьями самых знатных людей.

— А если бы ты нашёл муравьиное масло, то что бы сделал? — спросил Салават Хамита.

— Купил бы новые красные сапоги, малахай и белый бешмет, купил бы седло с серебряными стременами, отцу купил бы у русских в Муратовке новый топор и хороший стальной нож, тётке платье, сестре купил бы в приданое алмизю из одних золотых и ещё… зарезал бы жирного жеребёнка и накормил бы всех мясом.

— А ещё?

— А ещё я отцу поставил бы кош из нового войлока и купил бы четыре подушки, четыре кошмы, четыре одеяла…

— А ещё? — подзадорил и Кинзя.

— А ещё я купил бы… — Хамит задумался. — Да ну вас совсем! Вот пристали! — воскликнул он. — Как найду, так увидите сами… А ты бы что сделал? — спросил он Кинзю.

— Я бы купил себе сто табунов лошадей, сто тысяч овец, три красивых жены, семь бочек мёда, триста кошей — на целый юрт, построил бы сто мечетей, завёл бы себе десять шуб — три на соболях, три на белках, три на лисицах, три на горностаях…