Салават Юлаев

— Большой рахмат передай отцу. А пока останься и подкрепись бишбармаком.

Увидев моего коня, хан покачал головой, а когда узнал, откуда рана у него на брюхе, засмеялся.

— Ты ловкий жягет, Юлай, — сказал он. — Я много скакал, но ни разу не раздавил волка!

Мы уже поели, когда в дом прибежал пастух с криком, что по дороге едут солдаты.

Безносый батыр засмеялся, выходя в конюшню.

— Отдай им наши объедки, — сказал он, — пусть пожирают, и скажи, что хан оставил им угощение.

Мы вышли во двор и уехали через задние ворота дома.

Всюду рыскали солдаты, искали хана. Но аллах помогал ему. Много раз солдаты доедали ещё не остывший ханский бишбармак. Много раз нюхали тёплый помёт его жеребца.

С первой снеговой водой с гор прилетел ветер, развернувший зелёное знамя восстания.

С громом первой весенней грозы шарахнулись табуны от выстрелов.

С первыми каплями дождя пролилась первая кровь урусов, с первым горячим проблеском солнца горячей засияла сталь оружия.

В дом моего отца приехал Зиянчур-батыр. Он призвал жягетов следовать за собой, туда, где царица хотела строить новый каменный город на реке Орь. Травы ещё не было, местами ещё лежал снег, и зелёное знамя, вздетое на конец копья, стало первым вестником зелёной поры в степях.

Мы мчались подряд три дня — из степей в горы, из гор в степи. На четвёртый день у нас болели ляжки и чесались зады, но слезать с сёдел было не время.

В долине возле Урал-тау, в большом ущелье, мы застали жаркое лето. Здесь уже не было снега. Из ущелья от множества людей поднимался пар, смешанный с дымом костров. Со всех сторон сюда съезжались удальцы.

Возле белого утёса, в конце ущелья, стоял ханский кош. У коша были привязаны кони. Спешенные всадники толпились тут же. Небольшие отряды воинов куда-то в возбуждении уезжали, толпы конников приезжали из разных юртов, с разных дорог.

Ущелье стало сердцем Башкурдистана.

К вечеру того дня, как мы приехали в долину, когда ещё не пришла пора совершать намаз, но уже склонялся день, хан вышел к народу. Широкое лицо его было украшено чёрной бородой, нос обрезан наискось и левое ухо срезано прочь, но он был велик и страшен. Одет он был поверх шубы в белый сермяжный санша, в лисью шапку с зелёным верхом; на ногах его были белые сапоги. Он сказал:

— Башкиры! Вы не собаки. Гяуры держат вас как собак. Они отнимают у вас земли и вырубают ваши леса. Вы хотели бы сойтись, обсудить все свои дела, но не смеете собираться вместе, потому что начальники боятся бунта. Среди вас нельзя жить кузнецу, потому что царица боится, что кузнец сделает стрелы; вам не велят торговать с соседями: ни с татарами, ни с чувашами, потому что гяуры страшатся мятежной заразы. Вам запрещено родниться с другими народами, потому что собаки царицы боятся, не стали бы другие народы с вами вместе воевать за свою свободу. Царица велела строить на вашей земле крепость. Здесь вас много сотен жягетов. Слушайте! Ваши старейшины нарекли меня ханом, — хотите ли вы идти со мной против гяуров? Царица воюет сейчас с турецким султаном в не сможет послать против нас много войска.

Народ закричал страшно. Кони взвизгнули от испуга. Горы откликнулись воинам и животным. Хан рукой остановил крики.

— Здесь вас сотни, — сказал хан. — У моего отца на Кубани тысячи воинов и десятки тысяч. Я — брат зюнгорского хана, у него тысячи воинов. Каракалпаки мне союзники; у них тысячи воинов. Кайсацкий Джанбек-батыр — мой кунак; у него тысячи воинов. В Ногайской орде, по реке Атынтурка, под горой Чугакас, стоят восемьдесят тысяч воинов. Они ждут, когда откроются летние дороги, и придут нам на помощь. На небе аллах — тоже с нами! Разрушим новую крепость и разобьём солдат!

Снова все закричали. Хан помолчал, погладил бороду и сказал:

— У кого есть ружья, подымите их кверху!

Воины подняли ружья. Было тихо. Хан считал правой рукой, и видно было, что у него не хватает мизинца.

Поднявшие ружья были горды и довольны собой. Хан сосчитал и сказал вслух:

— Сто пятьдесят ружей.

Он задумался.

У остальных были луки и стрелы, копья, секиры, палицы, топоры, косы, вилы, кинжалы, и у всех была ещё смелость.

— Все остальные должны достать ружья у убитых солдат и у тарханских собак, продавшихся русской царице, — сказал хан и ушёл в кош.

Той же ночью Зиянчур собрал всех, у кого были ружья и надёжные дальнобойные луки. Таких собралось пятьсот человек. Я был с ними — у меня был хороший лук.

— Сегодня вскроется река, — сказал Зиянчур, — солдаты не смогут прийти на помощь «верным» тарханам, и мы сегодня же в ночь нападём на изменников. Уже семьсот человек их со старшиной Буларом идут на нас. У Зелёной горы мы завлечём их в ущелье и там одолеем.

И мы поехали. Половина людей с ружьями отделилась, и с ними человек пятьдесят с луками. Они поехали вперёд, и вскоре за Зелёной горой мы услыхали выстрелы. Наши помчались в тесное ущелье, а собаки Булара бросились за ними. Когда Булар вошёл в теснину, мы замкнули выход из неё, а наши передовые укрепились у входа.

Тогда Зиянчур с сотней воинов занял соседние скалы, и из-за каждого камня сверху на головы бешеных тарханских свиней падала смерть.

Больше двухсот человек из них осталось лежать в теснине. Большой табун осёдланных лошадей пригнали мы в своё становище, много хлеба отбили и двадцать ружей.

Многих из нас Зиянчур разослал по аулам собирать воинов. Каждый день приходили новые сотни людей. И вот всюду пронёсся клич: «За Башкирию! За хана!»

Я ехал с набранной мною сотней воинов, когда нас догнал татарин на рыжей кобыле. Кобыла упала, ожеребилась и тут же издохла. Татарин рассказал, что гяурский начальник, князь Урусов, несмотря на половодье, перешёл реку Сакмару и идёт на Сакмарск и к новой крепости.

Когда это известие привезли мы Кара-Сакалу, он полсуток совещался с Аланджянгулом и Зиянчуром. Потом он приказал свернуть коши и выступить в путь.

Река бушевала и разливалась; каждый ручей становился рекой, и каждая лощина превратилась в поток. Жижа скользила, хлюпала и быстро утомляла коней.

Травы было ещё мало, и усталых коней нечем было кормить.

Деревья и кустарники, ещё не покрытые зеленью, не укрывали нас от глаз лазутчика и неприятельских выстрелов.

Мы шли вперёд.

Ветер стегал наши лица дождём и слезил наши взоры.

Мы шли.

Прослышав о наших подвигах издали, потому что слово человека, несущее славу воинов, обгоняет и стрелу и молнию, люди оставляли жилища и шли со своих мест.

Гяурские собаки — тарханы со своими ублюдками — собирались вместе, чтобы отбиваться от нас. Честные воины приносили нам свои богатства, свою смелость и силу.

Хан ехал впереди нас под зелёным знаменем, высоко развевавшимся над ордой.

Сзади тянулись тяжёлые гурты ленивых баранов. Их жир порастрясся во время похода, и они жалобно кричали от усталости. Многие овцы ягнились в пути, и мы их частью тут же убивали для пищи, частью же оставляли в добычу волкам — не было времени возиться с ягнятами.

Многие юрты, куда мы ещё не дошли, сами подняли наше знамя и, собрав оружие, ушли в горы. Они так же расправлялись со своими «верными» баями, как мы со своими.

Мы ожидали подкрепления с Кубани. Восемьдесят тысяч воинов, идущих к нам в помощь, стали для нас надеждой, они стали нашей храбростью и, ещё не успев прибыть, удесятерили наши силы. Русская царица испугалась нашего мятежа. Она сказала своим начальникам:

— Кто будет мало жесток с башкирами или кого они победят, будет наказан.

И царские солдаты, врываясь в наши селения, если кого заставали, того по приказу начальников убивали, а деревни сжигали.

Мы платили им, как велел пророк: изловив солдата, мы с него сдирали кожу, мы его истязали и мучили. Мы жгли их живьём, вешали за шею, секли головы, ломали кости живым и отрезали уши и носы.

Заводы, построенные на наших землях, мы сжигали. Рабочие люди с заводов бежали от нас прочь, едва только мы подходили близко, но наши стрелы и пули их настигали в лесах и ущельях.