Салават Юлаев

Юлай был достаточно проницателен, чтобы понять, что писарь поставлен при нём соглядатаем. Он разумел, что Рысабай его враг, но ни одно угощение в доме Юлая не могло обойтись без Рысабая и его сына. Ни один праздник в доме Рысабая не обходился без старшины. Враги были вежливы и приветливы между собой, и если смотреть со стороны, то их можно было принять за близких друзей.

Салават проскакал по степи, перевалил через небольшую гору и с вершины её над рекой близ опушки леса увидел кочевье в несколько кошей из белого войлока, бродивший вблизи табун лошадей, пасущихся невдалеке овец и множество войлочных и камышовых кочевок. Это был стан Рысабая с его огромным семейством, с его пастухами, слугами и богатствами…

Спустившись с горы, Салават подъехал к богатому кошу хозяина, сошёл с конька и задержался у входа, чтобы приготовить торжественные, витиеватые слова, не хуже тех, какие мог произнести Бухаир, если бы был послан пригласить Юлая в кош своего отца.

Полог коша был чуть откинут и позволял видеть, что происходит внутри. Ровесница Салавата, сестра писаря Амина, стояла среди коша, закрыв ладонями лицо, и с плачем причитала, шевеля большим пальцем босой ноги, который сиротливо выглядывал из-под длинного, до земли, платья, и косясь на отца сквозь щёлку между ладоней.

— Не отдавай меня за Юнуса. Не хочу я за старика. Такой пузатый… Какой он мне муж!.. Не отдавай за Юнуса! — твердила отцу Амина.

«Девчонкам везёт! И не просится замуж, а её отдают! А я попрошу, чтоб женили, — отец раскричится, что рано», — подумал, слушая Амину, Салават.

Рысабай сидел на подушке с чашкою кумыса в руках. Его нисколько не трогал плач дочери. Судьба её была для него решена. Ей давно пора идти замуж. Он слушал её причитания, как нудный писк комара. Но для порядка покачал головой.

— Ай-бай! Девчонка совсем позабыла, с кем говорит!.. Отцу говорит такие слова!.. Не ты ли учишь её непокорности, жена Золиха?!

Золиха была старшей женой Рысабая. Она держала в руках весь дом, все хозяйство, детей, младших жён и даже старшего сына, писаря Бухаира. Салават не видал её, но услышал её раздражённый голос:

— Сам вырастил, набаловал своевольную девку!.. Меня за тебя выдавали, так я не скулила — «пузатый», а ведь был ещё хуже Юнуса… По мне, её за косы оттаскать — вот тогда и не станет реветь!.. «Не хочу, не пойду!» Да кто ты такая, что можешь хотеть — не хотеть?! — прикрикнула она на девчонку.

Салават шагнул в кош.

— Салам-алейкум! — приветствовал он.

— Алейкум-салам! — отозвался отец писаря. — Что скажешь, жягет? Не невесту ли сватать приехал? — с насмешкой спросил он.

Все заранее приготовленные торжественные слова от его насмешки выскочили вдруг из головы Салавата, как будто старик угадал его тайные мысли… Но, чтобы не выдать смущения, Салават приосанился и молодецки обвёл взглядом кош. «Невеста» ему показала при этом язык.

— Ну, с чем же приехал? — спросил Рысабай.

— Мой отец просил тебя приехать к нему на угощение. Он варит сейчас бешбармак. К нему прибыли гости с дальних кочевий, — сказал Салават с поклоном.

— Мулла не велел ведь играть сабантуй! — возразил Рысабай.

— Мулла Сакья сам поехал сейчас к отцу, — возразил Салават.

— Ну, рахмат. Скажи, я приеду, — ответил важный Рыса.

Салават вышел из коша.

— Может, тебе такого сопливого мужа найти, как этот малайка? — обратился к дочери Рысабай, не стесняясь того, что Салават за пологом коша услышит его слова.

— Небось и сама постыдилась бы стать женою такого слепого крысёнка! — подхватила жена Рысабая.

Салават вскочил на своего жеребчика, взмахнул плетью и помчался домой. Он не замечал уже больше сверкающего и радостного знойного дня, украшенной цветами богатой степи, не соблазнился прохладой реки, чтобы искупаться в её холодных струях.

— Сопливый малайка! — с обидою повторял Салават. — Слепой крысёнок!.. Возьму ли ещё я от вас невесту!..

Салават решительно вошёл в кош отца. Кроме Юлая, его старшего брата с двумя сыновьями и старших братьев Салавата в коше сидело ещё несколько человек, съехавшихся с соседних кочевок. Оказалось, что весь юрт был встревожен: ко многим к празднику приехали кунаки из соседних и дальних юртов, к иным даже с других дорог, и вдруг мулла обрушился со своим запрещением.

Башкиры жаловались. Один из них, жирный, как выхолощенный баран, Муртаза, говорил тонким, плаксивым голосом:

— Я барашков резал, кобылу резал, мёд варил, гостей звал… Как я теперь гостей буду гнать?

Юлай качал головой, разводил руками.

— А я что знаю! Моё дело — сказать, что русский начальник велел, моё дело — чтобы ясак все исправно платили, моё дело — закон знать, а что повелел аллах, мулла знает лучше меня…

Салават улучил мгновение, шагнул вперёд и обратил на себя внимание отца.

— Позвал? — спросил сына Юлай.

— Позвал…

— Погодите. Мулла приедет ко мне, тогда его вместе уговорим, — пообещал Юлай.

Он взглянул на Салавата, заметил, что тот не уходит и хочет, но не решается что-то сказать.

— Ты что? — спросил старшина.

Салават колебался ещё мгновение и вдруг словно ринулся в омут:

— Атай, дай мне десять коров, табун лошадей, триста овец и бобровую шапку, — выпалил он и почувствовал, как будто огнём обожгло его щеки.

— Уж не жениться ли хочешь? — спросил старшина.

Салават стоял среди коша, потупясь. Взоры всех обратились теперь на него. Он не решился вслед за отцом повторить это слово и вместо ответа лишь мрачно кивнул головою.

Общую тишину разорвало как громом. Смеялись все: сам старшина, его брат, сыновья Юлаева брата, пришедшие в гости соседи, а пуще всех — родные братья Салавата. Салават мог простить ещё старшему брату Ракаю, но не Сулейману, бывшему всего на два года старше его самого. Тонкий, визгливый хохот брата взметнул в душе Салавата бурю вражды. Кровь отхлынула от его щёк. Он подскочил к Сулейману, поднял его и бросил о землю, как рысь скакнул опять на него и вцепился, словно клещами, ему в горло. Сулейман покраснел и беспомощно дёргал ногами. Руками старался он оторвать руки брата.

Салават ослаблял свои крепкие пальцы настолько, чтобы не задушить брата, но как только тот силился вырваться, он снова сжимал его горло, и Сулейман хрипел.

Видя, что драка пошла не в шутку, Юлай попробовал оттащить Салавата и решительно приказал:

— Отпусти Сулеймана!

— Не пущу! — прошипел Салават, снизу взглянув на отца сузившимися злыми глазами.

Возмущённый непослушанием и дерзостью сына, старшина ударил его по голове.

В Салавате вскипела лишь пуще обида и злоба. С визгом вскочил он на ноги и, нагнувшись, ткнул отца головою в живот. Старшина пошатнулся и тяжело плюхнулся наземь.

Не помня себя, Салават пустился бежать к табуну, взнуздал своего жеребчика и стремглав поскакал в горы, словно спасаясь от стаи рассвирепевших волков…

Он промчался мимо каких-то чужих кочевий, мимо чужих табунов и овечьих стад, переехал вброд десяток ручьёв и горных речушек, а сердце его все ещё продолжало гореть обидой, стыдом и злостью…

Салават давно уже потерял знакомые тропы. Лес вокруг становился все дичее и глуше. Усталый конь несколько раз останавливался, и Салават, больше не подгоняя его, ехал медленно по лесу без дороги. Только тут он подумал, что, кроме ножа на поясе, при нём нет никакого оружия.

«Хоть бы попалась какая-нибудь кочёвка!» — подумалось Салавату.

Сквозь густые ветви мелькнул тонкий серп луны. Над головою зажёг огни Едыган. Салават устал, и гнев, распаливший его, притих. Он въезжал на горы, спускался в лощины, переезжал ручьи, расщелины и уже не знал, в какой стороне лежит кош Юлая…

Он спустился с горы в долину какой-то реки и отпустил повод. Жеребец остановился, пощипывая траву и фыркая.

Сам Салават тоже давно чувствовал голод, но у него не было с собой ничего. Дремалось. Салават клюнул носом в седле и очнулся. Надо было выбрать место ночлега, но стояла темень. С трудом он нашёл наконец приземистый, склонившийся набок дуб и в развилине двух широких сучьев лёг, сжавшись от холода, как щенок.