Держава (том третий)

Тот достал наган и стал палить в потолок, случайно попав в лампочку.

В темноте, под вой, свист и ругань, большевики выбрались на улицу, лицом к лицу столкнувшись с меньшевиком Муевым.

— Вот кто собирается к царю идти, — ахнул ему со всей дури в глаз Северьянов.

Муев сделал эсдекам доброе дело, задержав бренным своим меньшевистским телом выскочивших из дверей трактира мстителей.

— Вот ещё одна гнида антиллехентская, — съездил кулаком в нос медленно приходившему в себя инженеру рабочий в пузырящихся штанах. — Так и шастают здеся, приблуды. Вынюхивают всё, — горестно поглядел вслед исчезнувшим в морозной дымке социалистам.

«Идея идти с петицией настолько овладела умами, что бороться с ней невозможно», — доложили по инстанции пострадавшие большевики.

Биты в этот день были и другие их однопартийцы. ЦК РСДРП в ночь на 9 января принял решение: «Большевики должны участвовать в шествии к Зимнему дворцу, чтобы быть с народом, по возможности руководить массой».

8‑го января Гапон надумал предупредить петербургского градоначальника Фулона о намечающемся шествии к Зимнему дворцу и даже дал одну из копий петиции в эсеровском её варианте.

Прочтя оную, генерал пришёл в ужас:

— Но это, батенька, настоящая революция! Вы угрожаете спокойствию столицы. Я вам верил… А теперь думаю, что вас следует арестовать как подстрекателя к бунту.

Не дослушав генерала, Гапон покинул его кабинет, направившись на встречу с министром юстиции Муравьёвым.

Пролёткой правил вооружённый наганом телохранитель Филиппов — громадина с неимоверной физической силой. Навстречу попался казачий разъезд, до колик в животе напугавший Гапона: «Вот ведь как может быть. Через полчаса с самим министром юстиции встречаться буду, а еду от его превосходительства генерала Фулона, на порог дома которого жандарм этих чубатых бестий и близко не пустит. Зато они могут запросто вытащить меня из саней, если чем–то не глянусь, и за здорово живёшь отхлестать нагайкой. Тут даже Филиппов со своей медвежьей силой не поможет», — опасливо косился на казаков с винтовками за плечами, при шашках и с наглыми глазами верных защитников царя–батюшки.

— Ежели что станут гуторить, ты, Филиппов, с ними не спорь, — велел телохранителю, с облегчением вздохнув, когда казаки, покачиваясь в сёдлах, миновали их.

Священника сразу пропустили к министру.

— Вот, сын мой, — обескуражил министра таким к нему обращением, — одна из копий нашей петиции. Страна переживает политический и экономический кризис… Настал момент, когда рабочие, жизнь коих очень тяжела, желают изложить свои нужды царю…

— Я согласен с пожеланиями об улучшения экономического положения рабочих, но к чему эти дерзкие требования политического свойства? — разорвал петицию министр, швырнув обрывки под ноги Гапона. — Не вашего ума, отче, политика. Вы понимаете, что замахнулись на самодержавие…

— Да, ваше превосходительство, — взяв пример с казаков, нагло уставился на министра юстиции. — Это ограничение царской власти на благо самого самодержца и народа. А рвать петицию не следует… Ибо одна копия отдана корреспонденту английской газеты. «Молодец Рутенберг… Или, как его сейчас величают, Мартын. Правильно, что не послушал меня, — гордо хлопнув дверью, покинул приёмную министра юстиции. — Будет кровь», — проезжая мимо греющихся у жаровни солдат понял он.

— Останови–ка, братец, — велел Филиппову и громко поинтересовался, глядя на серые шинели. — Дети мои, неужели станете в народ стрелять, коли командиры прикажут…

Те мрачно молчали и лишь один, с нашивками, буркнул сидящему на козлах Филиппову:

— Трогай подобру–поздорову… А то неровён час — по шее схлопочешь, несмотря на свой важный вид.

«Эти будут стрелять, — покрылся испариной, несмотря на мороз, Гапон. — Будут, будут, — с ужасом твердил он. — Но отменить шествие невозможно… Ведь потом во всём обвинят меня, — застонал от охватившей его безысходности. Надо остановить кровопролитие… Но как? Пусть этим займутся другие. Интеллигенты, например», — велел ехать на квартиру к Максиму Горькому, адрес коего дал ему Муев.

— Нет, поезжай лучше в Нарвский отдел, — передумал он: «Пошлю оттуда кого–нибудь к писателю».

Посланец Гапона рабочий Кузин на квартире Горького не застал.

Открывшая ему дверь молодая красивая женщина: «Горничная, наверное, или поварёшка, — определил её жизненный статус пролетарий, не слишком ласково направила его в редакцию газеты «Сын Отечества». — Да, а чё мне? Деньгами батька снабдил, катайся на ямщиках, — рассуждал он, попутно надумав посидеть в трактире. — Так, самую малость. На три мерзавчика водки с мороза. Горький, — понеслись его мысли в заданном направлении, — в честь водки кличку взял или от горькой житухи? — морщил в раздумьях лоб. — А поварёшка–то — вон какая у него… Сладкая…».

В редакции застал целую толпу «антиллехентов». Писателя узнал по портрету в газете и выложил ему просьбу священника — предотвратить ожидаемое кровопролитие.

— Ибо солдат в город нагнали видимо–невидимо.

— Это мы и так видим, без отца Гапона, — с плохо скрываемой иронией произнёс господин в очках и бородке. — Ещё бы немного, и вы нас не застали. Приглашаем вместе с нами посетить министра внутренних дел Святополк—Мирского. Потребуем убрать войска с улиц города, чтоб дать возможность рабочим поговорить с царём.

— Да нет императора в Петербурге, — перебил господина Максим Горький. — В Царском Селе от террористов с семьёй прячется.

— Говорят, его здорово напугали на Крещенье, — хмыкнул ещё один интеллигентного вида господин.

Целая вереница саней и пролёток направилась к дому министра.

В точь такая же поварёшка, по мнению рабочего, как и у Горького, объяснила прибывшей депутации, что его превосходительство отсутствует.

— Врёт прислуга, — кипел праведным гневом господин в бородке и очках. — Не желает с нами встречаться. А поехали, господа, к председателю Комитета министров Витте, — предложил он.

Сергей Юльевич делегацию принял и даже распорядился подать чай с печеньями.

— Погрейтесь с дороги, — делая добродушный вид, угощал прибывших, узнав по портретам почётного академика Арсентьева, писателей Анненского и Горького: «Остальные мне совершенно неизвестны. Особенно вон тот, в смазных сапогах и косоворотке, что громко прихлёбывает чай и лихо поедает печенье», — с трудом скрыл усмешку.

Вспомнив, что он послан отцом Гапоном — не чаи распивать, Кузин с набитым ртом пробубнил:

— Эта! Отче просил, дабы избегнуть великого несчастья, посоветовать государю — принять рабочих и выслушать их требования, — вытер ладонью мокрые губы.

Витте, глядя на прибывшую делегацию, отрицательно покачал головой.

— Господа общественники, я этого дела совсем не знаю и потому вмешиваться в него не могу. Им занимаются другие люди, вплоть до великого князя Владимира Александровича. Так что увольте, — расставил в стороны руки. — Рад бы помочь, да не в моей компетенции вопрос…

Обескураженная делегация, поздним вечером возвращаясь в редакцию, недовольно обсуждала прошедшую аудиенцию.

— Как же так, — горячился член городской управы, присяжный поверенный Кедрин. — Завтра может пролиться кровь, а к председателю Комитета министров… как он сказал… это дело совсем не относится. Правильно мы ему ответили, что в такое время он приводит формальные доводы и уклоняется от исполнения прямых своих обязанностей по предотвращению кровопролития.

— Царь Берендей в пьесе Островского «Снегурочка» говорил своему премьер–министру Бермяте: «Поверхностность — порок в почётных людях, поставленных высоко над народом», — задумчиво произнёс литератор Анненский.

— Это не поверхностность… Такое впечатление — чем хуже, тем для него лучше, — возразил Горький.

— Удивительное дело, — поддержал его историк Семеновский, — главе кабинета сообщают о назревающем кровопролитии, то есть о деле государственной важности, а оно его, оказывается, не касается… Дальше уже некуда. На окраинах империи идёт война, в столице назревает чуть не революция, а председателя Комитета министров это не касается…