Унтовое войско

В улусе Киже готовились к аба-хайдаку [7]. Время выбрано совсем необычное для облавы на дзерен. Грех выходить на охоту до новолуния. Но что поделаешь? Во многих семьях кончились запасы мяса, а коровы доились так, что впору прокормить лишь телят.

Старики, держа в руках по стреле, помолились, побрызгали тарасун, попросили у духов богатой охоты. Улигершин спел песню о метком стрелке Номошке. Этот Номошка когда-то руководил трехсотой облавой на вершинах трех падей, потом руководил четырехсотой облавой, окончившейся на вершинах четырех падей, и вот он стал руководителем пятисотой облавы на вершинах пяти падей. Много поразил он стрелой и рогатиной медведей, кабанов, лосей, изюбров, волков, лисиц, дзерен. Ни один зверь не смял и не задрал его лошадь, ни один зверь не прорвался сквозь цепь облавщиков, где стоял меткий стрелок Номошка.

Облавщики прослушали песню, мысленно прося духов, чтобы они послали зверей на кормежку поближе к берегу Хилка.

Возле охотников скулили и повизгивали от нетерпения собаки, натасканные на зверя.

Некоторые из облавщиков бросали берестяные чашки и смотрели, как они упадут. Если упадет чашка на дно, казак смеялся, вставал на стремена и пел на радостях. Быть удаче! Если чашка падала вверх дном, казак хмурился, плевался и под хохот улусников отъезжал прочь. Его ожидала неудача на охоте.

Главным облавщиком был единодушно избран старшина. Он отобрал самых доброзрячих разведчиков и, разделивши их на две группы, велел им скакать на сопки Малый Зандин и Большой Зандин. В какой долине или пади будут высмотрены дзерены, в ту сторону уговорились поворачивать морды лошадей, чтобы облавщики знали, куда им трогаться.

Со старшиной увязался и маньчжурский подданный Бадарша, заявившийся в Кижу рано утром на Ошировом коне. Правду говорят, что на чужом рысаке всякий сутулится, и Бадарша не очень-то спокойно чувствовал себя. Беда могла быть. Вдруг этого коня кто опознает… Но Бадарша родился в год льва и считал себя сердитым и смелым человеком. И еще он помнил слова отца: если взял в руки лук и натянул тетиву, знай, что стрела назад не возвращается. Если будешь постоянно трусить и выжидать, поручения амбаня не выполнишь. Ничего… обойдется. Он съездит на охоту, выведает кое-что у этого старшины, а завтра днем будет в юрте хоринского главного тайши.

Облавщики выехали на берег льдистого Хилка. Вот уже видны лысые вершины Малого Зандина и Большого Зандина. На них пусто — ни души. В расщелинах каменных отрогов — снеговые змейки, как вышивки на женском халате. Обветошавший ковыль торчал кустиками там и тут по степи, голые ветки ивняка припорошены снегом.

— Какие же тут козы? — развел руками Бадарша. — Мышьих следов, и тех нет.

Старшина промолчал, будто не расслышал. Гость давеча по приезде в Кижу сказывал, что он переводчик из таможни. А о чем толковать с переводчиком на охоте за козами?

— Вот у монголов дзерен много, — продолжал Бадарша. — Там бы поохотиться. Я, бывало, ездил в Маймачен, вот там охота! Позавидуешь.

— Дзерены! Дзерены! — раздались крики облавщиков.

Бадарша посмотрел в степь, никого не увидел. Те же кустики ковыля отрешенно покачивались на ветру, по буграм бежала поземка, завиваясь и тихонько посвистывая.

— Где же козы? — спросил он старшину.

Тот показал плеткой на Большой Зандин. Там под каменными отрогами, спешившись, стояли двое разведчиков. Они держали коней мордами к пади, разделяющей сопки.

— Дзерены в Зандинской пади!

По команде старшины облавщики поехали в обход сопок выгонять зверей в степь. Вот уже передние достигли подножия сопок. Вместе с разведчиками они вот-вот погонят козье стадо под стрелы…

Старшина сидел в седле весь настороженный, поминутно оглядывал степь и рассыпавшихся по ней облавщиков.

— Велика ли в этой охоте доля урядника? — поинтересовался Бадарша, вспомнив страхи зверолова Ошира.

— Доля урядника? Он теперь к нам не приедет.

— Почему?

— Его забирает тюремное ведомство. На реку Кару. Добывать золото.

— Рады, что он оставляет вас?

— Он сам рад.

— А что?

— Убить его наши казаки хотели.

— Чего-о?

— А чего… Возвращался из Кижи лесом. Ну и пустили над его тарантасом парочку свистунов [8].

— Ай-я-яй! Чего только на свете не бывает!

Бадарша перевел разговор на то, что его интересовало прежде всего, — не бегут ли буряты от казачьих тягостей, не возмечтали ли жить, как в старину.

— А в старину как жили? — Бадарша улыбнулся. — Платили казне ясак — ни о чем не думали.

— Про то и мы были наслышаны, — отвечал старшина. — Но под ясак не хотят идти даже пограничные и городовые казаки, а уж у них-то служба обременительна для хозяйства. Это все знают. А у станичных казаков какая служба? Пока войны нет… Кое-когда посылают с казенной почтой, за ту гоньбу казаку платят. Податей же нет никаких. Чего еще?

— А живете бедно.

— Ясачные не лучше проживают. Казне плати, зайсану, главному тайше.

Старшина вытащил из хадака стрелу.

— Дзерены, — прошептал он.

Бадарша прищурился из-под ладони, вглядываясь о далекую гриву чернолесья. Что-то там шевелилось. Мелькнуло вроде. Вот еще и еще. И сразу ветром принесло сюда, на берег, лай и визг собак, крики облавщиков и конское ржание.

По степи мчались к реке еле зримые отсюда звери. А наперерез им и позади скакали всадники. Одна коза ткнулась в траву с торчащей стрелой в боку. Другая с пробитой шеей подпрыгнула и рухнула рядом.

Маньчжурский подданный зацокал часто-часто. Он никак не ожидал, что облавщики, скачущие в намет по буграм и ложбинам, смогут поразить зверя, который стелется желтой молнией среди неприметных кустиков ковыля и харганы.

Бадарша и трубки не докурил, как облаве был просигнален отбой. Охотники волокли на арканах туши. Собаки, огрызаясь и кусая друг друга, жадно лизали кровь на снегу.

Пошел дележ мяса… Заполыхали костры: Из вьючных мешков вынимались котлы, берестяные и деревянные черпаки, чашки и ложки.

Жена старшины протянула Бадарше шубу, когда-то попорченную рысью. Кожа была зашита белым конским волосом. Шов «волчий шаг» почти не выказывал рубца. Бадарша удивился и радостно заулыбался.

Глава третья

Главный тайша Хоринского ведомства Бумба Юмсараев, пожилой, с тройным подбородком, маленькими глазами, кривоногий, сидел в своей конторе, на лавке, покрытой ковром, и читал предписание от иркутского генерал-губернатора. Читать не хотелось… Сейчас, бы крикнуть родовых шуленг да и затеять картеж на всю ночь. С аракушкой, с песнями. А тут бормочи малопонятные слова и думай. Иной раз такое попадется слово, хоть лопни, а не уразумеешь, что с ним делать. Так тянется рука зачеркнуть в бумаге то слово, да толку-то что с того? От долгого сидения с бумагой голова словно чужая.

Главный тайша отложил бумагу, достал шелковый платок и вытер вспотевшую лысину. Перед глазами, на стене, в раме — его императорское величество. Страшно. «Уж не донес ли кто на меня?» — подумал Бумба.

Отец, покойный Дамба, не щадил тех, кто на власть главного тайши посягал. Да и чего щадить? Бывало, до смерти доводил… Но и сам пожил мало. Почему так? Чем прогневал бурханов?

Днем как-то в грозу лег спать со второй женой, а дети сидели в юрте и играли. Они видели, как из дымохода упал на одеяло желто-синий огонь, величиной с бараныо голову, покатился но одеялу, слетел на пол, ушел под кровать, там затрещал, лопнул и исчез. Тот огонь умертвил спавших. А все, видать, от того, что в день свадьбы со второй женой Дамба-тайша забыл совершить поклонение огню. Ая-яй! Кто хочет жить, тот должен поклониться огню, уважать созвездие Семи Старцев [9].

После смерти отца Бумбе досталось тридцать табунов лошадей и пять горшков серебряных денег, зарытых в земляном полу юрты.