Солнце над Бабатагом

Энвер-паша смотрел то на одного, то на другого ишана. Его смуглое лицо побледнело. Он медленно встал. Солнечный луч упал на красную турецкую феску. Зеленым пламенем вспыхнули, засверкали изумруды на изогнутой шашке.

— Что я слышу? — заговорил он прерывистым голосом. — Кто вы — локайцы или трусливые шакалы? Или вы хотите отдать без боя земли отцов? Стыдитесь, мусульмане! Вы что же, хотите отдать свое имущество и пасти скот у неверных?..

Услышав это, сидевшие в юрте беки схватились за оружие. Послышались возмущенные возгласы.

— Я слышу голоса в защиту того, что благородно и свято, — подхватил Абдул-Рашид-бей. — Хвала аллаху! Значит, есть еще люди, готовые вступиться за эмират против безбожных мятежников… Я знал, что иначе и быть не может. Я хотел убедиться, есть ли среди нас достойные люди, способные встать во главе войск эмира. А силы мы найдем… — Он попытался подняться. Ишаны бросились к нему и подняли под руки. Опираясь на них, Абдул-Рашид-бей подошел к выходу и откинул занавеску. Котловина была полна народу.

— Вот та сила, которая поможет светлейшему эмиру возвратиться в священную Бухару, — сказал он, простирая руку вперед.

— Поднимется ли народ? — с сомнением в голосе шепнул один ишан другому.

— Народ слеп, — также тихо ответил ишан Исахан, оглаживая белую бороду.

Некоторое время длилось молчание.

— Мы объявим народу священную волю хазрета, — властным голосом заговорил Абдул-Рашид-бей, стуча посохом о пол. — А если кто-либо не выполнит его повеления и не выйдет на войну против неверных, то мы разрешим их кровь проливать, имущество предавать разграблению, жен их считать разведенными, а детей отнимать и продавать в рабство. Да! Только так можно будет заставить народ встать под знамена священной войны… Призовите ко мне дервишей, — распорядился он, обращаясь к ишанам. — Я объявлю им волю хазрета.

Народ прибывал. С Присурханья появлялись все новые люди. Вместе с ними джигиты Ибрагим-бека пригнали ослов, нагруженных мешками с рисом.

Последними подошли белуджи из города Юрчи. Большинство их — ремесленники. Вместе с ними, сидя верхом на одной лошади, приехали два брата-медника — Абдулла и Рахим. Это были здоровенные парни с загорелыми широкими лицами. Их изделия — тазы, кувшины, подносы и украшения для конской сбруи — славились на всю округу. Поэтому они были встречены пожеланиями доброго здоровья и долгих лет жизни. Братья, как и подобало обычаю, вежливо отвечали, разгружая хурджуны, в которых привезли свои изделия, надеясь воспользоваться большим стечением народа и выгодно продать что-нибудь. Они выложили на траву два подноса и большой затейливой чеканки кувшин. Но тут все обратили внимание на тощего старика, ехавшего верхом на осле. Его ишак был так худ, стар и мал, что, казалось, Назар-ака сел на него только с той целью, чтобы поддерживать хилое животное своими длинными босыми ногами, волочившимися по земле.

Общее внимание собравшихся привлек новый тиковый в полоску халат Назара-ака. Обычно все привыкли видеть на нем лишь лохмотья. Рядом со стариком шел красивый юноша, сын его Ташмурад. За ухом у него были заткнуты веточка мяты и роза — знак того, что он стал женихом.

Юрчинский чайханщик Гайбулла, пожилой уже человек, с большой бородавкой на толстой щеке, первым заметил Назара-ака.

— Привет вам и вашему дому, Назар-ака, — сказал он, делая два маленьких шага навстречу ему. (Гайбулла страдал ревматизмом, и хотя, по совету местного табиба, он дважды в день жег паклю на животе, ему почему-то не помогало). — Привет вам, Назар-ака! Говорят: «Если увидишь бая в новом халате, поздравь его, а если увидишь бедняка в новом халате — спроси, чей это халат».

— Поистине чудные дела стали твориться на свете, уважаемый, — отвечал Назар-ака, слезая с осла и здороваясь с Гайбуллой. — Благодать сошла на моего троюродного дядюшку, бая Рахманкула, у которого, как вам известно, я работаю пастухом уже более тридцати лет. Раньше он награждал меня за работу ударами палки, а вчера вдруг подозвал к себе, спросил, как мое здоровье, и подарил мне этот великолепный халат. Кроме того, он покупает жену сыну моему Ташмураду.

— Видимо, благодать снизошла не только на вашего бая, — заметил молчавший до сих пор Али-бобо, сморщенный старичок из Денау. — Сегодня утром мой хозяин велел прислать на внутреннюю половину мою жену, чтобы она позавтракала вместе с его женами. Откуда такая любезность? Называет меня акой, все время шутит со мной, смеется, будто мы с ним старые друзья или товарищи.

— А мой вчера пригласил меня в гости, — сказал чернобородый дехканин в рваной чалме.

Гайбулла в раздумье потрогал бородавку на щеке.

— Однако зачем нас созвали сюда? — спросил он, поглядывая на своих собеседников.

— Во всяком случае, не на той, — заметил старый дехканин. Он многозначительно кивнул на стоявших поодаль вооруженных нукеров Ибрагим-бека.

— Да, да, — вздохнул Гайбулла, — кто знает, что с нами случится сегодня?

— Не случится ничего, что не было бы предопределено судьбой, — мрачно сказал Али-бобо. Он достал из поясного платка тыквинку для табака — наса, насыпал на ладонь добрую порцию и только было собрался смахнуть ее в рот, как из юрты послышался шум. Все упали на колени, склонившись головами до земли.

Из юрты медленно выходила процессия. Народу еще не приходилось видеть такое пышное зрелище. Впереди всех важно выступал Абдул-Рашид-бей. Его накрученная репой белоснежная чалма с сверкавшими блестками, казалось, плыла в воздухе. Два ишана в халатах из серебристой парчи вели его под руки. Рядом с ним шел Энвер-паша. За ними в сверкавших парчовых халатах выступали беки, ишаны и прочая чиновная знать. Появившиеся невесть откуда странствующие монахи-дервиши в лохмотьях, обвешанных талисманами, с суковатыми посохами в руках и юродивые замыкали это пышное шествие.

Абдул-Рашид-бей взошел на устланное ковром возвышение, поднял руки к небу и, медленно опустив их, обратился к народу.

Народ понял, что Абдул-Рашид-бей хочет говорить, и стремительно хлынул к нему. Назар-ака схватил Ташмурада за руку и попробовал пробраться вперед.

Когда Назара-ака остановила толпа и он огляделся, Ташмурада рядом не оказалось. Увидев отца, Ташмурад стал расталкивать народ и вскоре пробрался к нему. Их теснили, толкали со всех сторон и чуть не сшибли с ног.

Когда он немного оправился и огляделся вокруг, то в нескольких шагах увидел Ташмурада. Юноша, видимо, как и он, отделался ушибами: ни розы, ни мяты у него, за ухом не было. Увидя отца, он стал расталкивать парод и вскоре пробрался к нему.

— Вы слышали, отец, что говорил Абдул-Рашид-бей? — спросил он взволнованно.

— Как же я мог слышать, когда меня, как мешок с соломой, мотали по всему полю? — сердито сказал Назар-ака.

— Война, отец!

— Война? — изумился старик. — С кем война?

Но Ташмурад не успел пояснить: послышались громкие крики. Поднявшись на холм, кричал калека дервиш.

— О шариат! О шариат! — кричал он, размахивая руками. — Люди, братья! Вы слышали, что сказал благородный Абдул-Рашид-бей? Слушайте, я все скажу вам!

Назар-ака, схватив сына за руку, насторожился. Остатки волос зашевелились у него под чалмой: из Туркестана вместе с неверными русскими идут нечестивые мусульмане, изменившие своему государю, вере отцов, шариату. Они сыны дьявола, и поэтому у них хвосты, вместо ног копыта, а на голове рога. Они берут себе чужих жен, а потом убивают. Всех же правоверных они распиливают пополам деревянной пилой, а имущество, землю и скот отбирают.

Назар-ака и раньше слышал, что далеко-далеко, в той стороне, где садится солнце, живут какие-то русские, которыми правит ак-падишах. Потом пронесся слух, что русские прогнали ак-падишаха, за что, как говорил бай Рахманкул, их постигла страшная кара, и злой дух Азраил, спустившись с неба, испепелил почти всю их страну.

Раньше Назар-ака испытывал к этим неизвестным ему русским чувство страха, смешанного с любопытством. Теперь, после слов дервиша, он стал ощущать ненависть к ним. Как, у него отнимут жену, за которую он отдал единственную пару волов и стал навсегда рабом Рахманкула? Нет! Дудки! Этого он не допустит! Во всяком случае, без боя он ее не отдаст. Пусть только сунутся сюда эти неверные! Он выйдет в бой против них вместе с сыном Ташмурадом.