Железная роза

Губы Баташева скривились в злобной улыбке.

— Ну ладно. Попомню я ему эту свинью!

Его колотила нервная дрожь. Пытаясь унять ее, он взял со стола чашку с чаем, но руки плохо слушались его: чашка глухо позвякивала о блюдечко. Отпив глоток, Иван Родионович поставил чашку на стол.

— Прости, Даша, впутал я тебя в наши дела.

— Ваши? А разве они не мои?

— Не бабьего ума это дело. Иди-ка лучше отдыхай.

Дарья Ларионовна хотела что-то возразить, но еще раз взглянула на мужа и промолчала.

— Тебе ничего не понадобится? — поднялась она.

— Надо будет — скажу.

Оставшись один, Иван долго сидел в раздумье. Ссора с братом грозила привести к полному разрыву. Не ослабит ли это их силу? Не лучше ли махнуть на все рукой, оставить, как и раньше, все заводы под надзором брата, а самому уехать в Москву? Но это значит показать себя трусом, безвольным глупцом. Сделай так — потом и на житье будешь у братца выпрашивать.

Не найдя ответа на возникавшие один за другим вопросы, он допил давно остывший чай и ушел к себе.

Утром все решилось само собой. Иван Родионович только поднялся с постели, как ему принесли письмо от брата. Андрей сообщал о своем отъезде на Гусевский завод.

«Доколе ты тут смрадить станешь, — писал он, — ноги моей не будет на Выксуни. А пожелаешь раздел учинить заводам и всему имуществу — препятствий с моей стороны нет».

Бросив письмо на стол, Баташев потянулся за звонком, чтоб позвать камердинера одеваться, но тот сам появился на пороге.

— Приезжий офицер просит принять его, — доложил он.

То был квартирмейстер отряда улан, уже подходившего к Выксуни. А к вечеру и сам командир уланского отряда полковник Шепелев засвидетельствовал свое почтение господину заводчику.

Отдохнув после похода, солдаты выступили на поиски разбойников.

Гульба на Лысой горе была в самом разгаре, когда к Рощину подбежал один из сторожей, предусмотрительно выставленных Парфеном, и доложил, что верстах в полутора к становищу идут солдаты. От этого известия все словно протрезвели. Сбившись в груду около Василия, они ждали, что он скажет.

Побледнев от волнения и выпитой браги, Василий откинул назад падавшую на лоб густую прядь волос и встал на пень, чтобы было его видно и слышно всем.

— Братцы! — чуть охрипшим голосом крикнул он. — Хотели мы с вами напасть на Баташева, отомстить за все его злодеяния. Ныне он сам идет на нас. Царицыны солдаты — его верные помощники. Драться с ними тяжело, сам знаю. Но сила там, где правда, а у богачей ее нет. Кто не трус и кому жизнь дорога — оружайся! Постоим за правду, братцы!

— Постоим! — раздалось в ответ.

Велев Парфену с группой людей сесть в засаду. Рощин двинулся с остальными навстречу врагу.

Солдаты шли открыто, не ожидая, что становище «разбойников» так близко от них. Василий велел своим, укрывшимся за пеньками и поваленными стволами деревьев, подпустить солдат как можно ближе и целиться на выбор. Когда до них оставалось не более сотни шагов, он первым открыл огонь.

По лесу запели пули. Цвокая, ударялись они о стволы деревьев, не причиняя людям Рощина никакого вреда. Не видя, откуда стреляют, солдаты палили сначала без прицела, потом шедший впереди их офицер подал команду, и они также залегли.

То ослабевая, то усиливаясь, перестрелка шла с полчаса. Василий с испугом подумал, что еще немного, и у них не хватит ни пороха, ни пуль. И точно: выстрелы с их стороны раздавались все реже. Видя, что сопротивление противника падает, солдаты короткими перебежками стали продвигаться вперед. Стрельба вдруг прекратилась. Послышалась команда офицера, солдаты поднялись и со штыками наперевес пошли в атаку. Они шли все быстрее и быстрее. Еще минута — и сопротивление соратников Рощина будет сломлено. И в этот миг из-за пенька поднялся Тимоха. Вид его был страшен. Ухватив ружье за дуло, он, словно взъяренный медведь, ринулся на солдат. Следом за ним поднялся с земли и Василий.

— За мной, братцы! — воскликнул он, бросаясь вперед.

— С нами бог! — отозвался Тимоха. — Сокрушим нечестивых филистимлян!

Завязалась рукопашная.

Действуя ружьем, как дубиной, Тимоха яростно крушил врагов. Тот, кто попадал ему под руку, как сноп, валился на землю. Рощин то колол штыком, то, припадая на колено, стрелял. Не отставали от них и другие.

Но силы сторон были неравны. Все меньше и меньше людей становилось около Василия. Вот и Тимоху солдаты отжали в сторону, надеясь справиться с ним в одиночку. Распевая могучим басом какой-то церковный псалом, попович храбро бился, отражая удары вражеских штыков. Крепок и телом, и душой был Тимоха, много солдат положил около себя, но и его сразила вражья пуля.

— Офицера! Офицера надо убить, не то наш конец! — пронеслось в голове у Рощина. Увидев на голове одного из врагов кивер с конским хвостом, он начал пробиваться к нему.

— Держись, Вася! — услышал он позади голос Парфена, спешившего на выручку. Но это было последнее, что услышал Василий. Грудь его ожгло огнем, и он рухнул на землю.

По случаю уничтожения «разбойного гнезда» Баташев дал бал. Как всегда, помещики съехались со всей округи. Собираясь в Петровской зале, они сбивались небольшими стайками и, оглядываясь по сторонам, оживленно обсуждали, почему не видно Андрея Родионовича, строили догадки о том, что произошло между братьями.

Но вот музыка заиграла «Гром победы, раздавайся!», и в залу вошли Иван Родионович с Дарьей. Ее вел под руку, сверкая золотым шитьем мундира, полковник Шепелев.

Представив гостям «героя дня», Баташев минутку выждал, затем торжественно провозгласил:

— Получена мной, милостивые государи, сегодня срочная эстафета. Самозванец Пугачев изловлен и посажен в Симбирске в железную клетку.

Гости дружно зааплодировали радостному для них известию. Лакеи внесли на подносах бокалы с шампанским. Высоко подняв руку с бокалом, Иван Родионович выкрикнул:

— За здоровье ея величества Екатерины Алексеевны!

Поставив пустой бокал на поднос, он дал знак музыкантам начинать. И вот уже понеслись в стремительном вихре пары танцующих. Победители праздновали победу.

А в это время глухим лесом, чуть заметными тропами, держа путь к Дону, пробирались двое. Третий лежал на носилках, которые они несли. Парфен, Митька Коршунов да спасенный ими Василий — это были все, кто остался из отряда Рощина.

На болотине Парфен оступился, и носилки сильно тряхнуло. Рощин застонал, потом часто-часто невнятно заговорил. Парфен прислушался.

— О чем он? Не пойму…

— О железной розе бредит. Наталью свою вспоминает.

Вечер все плотнее укутывал землю. Близилась ночь. А двое с носилками в руках все шли и шли. Шли все дальше на юг, к солнцу, теплу, свободе.