Тёмный рыцарь

— В этом есть резон, — пробормотал он. — Король собирается уехать из Лондона в Дувр. Что касается Уокина, то здесь мы ничего не добились. Дела ордена в Лондоне мы успешно завершили. А вот семейные дела нам с Изабеллой еще надо решить. Что же, поедем в Борли, а потом, — он улыбнулся, — мы должны возвратиться в фамильное имение Брюэр в Линкольншире.

Все разрешилось к всеобщему согласию. Де Пейн пожелал всем доброй ночи и пошел в свою келью. Внутри у него все кипело от волнения. Слова Гастанга о том, что нужно во всем разобраться, усугубляли его собственные подозрения, особенно относительно загадочных занятий Парменио. Более того, им вновь предстояло месить грязь на дорогах, следуя к какому-то захолустному поместью. Эдмунд посмотрел на висевшее над ложем распятие и не впервые уже задумался о принесенных им обетах и о своей жизни рыцаря Храма. Взволнованный всеми этими думами, он разделся, достал из седельной сумки маленький потертый псалтырь, перешедший ему по наследству от славного Гуго, и преклонил колени на жестком полу. Погладил переплет из телячьей кожи, провел пальцем по серебряной гравировке креста, потускневшей от времени. Страницы книги пожелтели, утлы залоснились и почернели от следов часто касавшихся их пальцев. Эдмунд придвинулся ближе к свету свечи и раскрыл книгу на положенной вечерней молитве. Вслух, нараспев прочитал первый стих псалма: «Но лице Господне против делающих зло, чтобы истребить с земли память о них…» [119]

— Так ли? — прошептал де Пейн, вспоминая изуродованный труп молодой женщины и откровения Ловца мёртвых. Он подавил сомнения и попробовал читать дальше, хотя мысли уносились к мрачной ризнице, где лежало то страшное тело.

На следующее утро де Пейн проснулся рано. Отстоял заутреню, ненадолго предался благочестивым размышлениям, позавтракал в кухне, где повара накладывали в глубокие тарелки овсянку, поливали ее молоком, добавляли мускатный орех, а рядом клали белые лепешки, густо намазанные маслом и медом. Сам он выпил чашку разведенного водой пива, а затем вышел на вымощенный булыжником двор. Слуга, вооружившись ведром и тряпкой, смывал кровь со ступеней гостевого дома. Де Пейн подошел ближе, кивнул слуге и пошел по кровавым следам через двор. Вдруг он резко остановился. До внешней стены подворья следов крови больше не было. Озадаченный, он стал осматриваться, пока не услышал, как его окликают по имени. К нему спешил сержант, выпуская на морозе клубы пара изо рта.

— Господин, там, у ворот, женщина. Она просит встречи с тобой, наедине.

Де Пейн пошел вслед за ним мимо гостевого дома. Женщина, на которую указал сержант, стояла близ столика предприимчивого уличного торговца, который расположился прямо у внешней стены подворья, предлагая покупателям шпульки, наперстки, иголки, булавки и нитки. Она торговалась за посеребренный наперсток. Заплатила и повернулась к де Пейну — бледное миловидное личико, черные как вороново крыло волосы, туго стянутые красной с золотом лентой. В ушах поблёскивали серьги, шею обвивало серебряное ожерелье, а на запястьях позвякивали браслеты. На ней был синий шерстяной плащ с капюшоном, отороченный беличьим мехом.

Она быстро заговорила по-английски, затем виновато улыбнулась.

— Mon seigneur, [120]— перешла она на норманнский французский, — если ты пойдешь со мной, я расскажу тебе об Уокине. — Она увидела вспыхнувшую в его глазах тревогу. — Я не собираюсь вести тебя в Куинсхайт, — прошептала женщина. — Да, я слышала, что там произошло. Но здесь совсем недалеко — это «Повелительница солнца», трактир в переулке Патерностер. — Она пожала плечами. — Я буду там до вечерни. Согласен, сэр? — Женщина дотронулась пальцем до его груди. — Может быть, ты хочешь взять перевязь с мечом? Бери, но говорить я стану только с тобой.

— Отчего же?

— Ты — тот, кто охотится за Уокином? Так? Еще генуэзец? И другие? — Она грациозно передернула плечами. — До меня доходят слухи. Генуэзец слишком скользкий. А твои братья-рыцари, они ведь англичане, вполне могли сражаться с Уокином. Более того, — она указала на орденское подворье, — слуги здесь наблюдательные. Они говорят, ты честный человек, только одинокий. Неужели ты не можешь уделить мне немного времени? Я буду ждать в трактире. Зовут меня Алиенора, — и пошла прочь, постукивая по булыжникам красивыми башмачками на высоком каблуке.

Де Пейн закрыл глаза, прошептал охранительную молитву, потом поспешил к себе в келью. Надел перевязь, закутался в тяжелый плащ и торопливо вышел на улицу. Переулок Патерностер был ему знаком — это было действительно рядом, да и посещали этот трактир только люди благородные и богатые. Он протолкался сквозь уличную толпу, отгоняя пинками попрошаек, пьяниц и назойливых купеческих приказчиков в плащах, отороченных дешёвым мехом. Торговки рыбой расхваливали кефаль, миногу, макрель, сельдь и раков. Другие торговцы зычно возвещали, что у них имеются блюдца, солонки, подсвечники, корзины, корыта, чаши. Рыночный надзиратель, стоя на своей тележке, строго предупреждал: запрещено покупать древесный уголь впрок; запрещено торговать товаром, за который не уплачена рыночная пошлина. Звонили колокола, царила обычная утренняя суматоха, в харчевнях и бакалейных лавках предлагали пироги и угрей, свиные отбивные, сыр с чесноком. Перед глазами полыхали всевозможные краски, а нос вдыхал всевозможные запахи: от зловония сточных канав до аромата чистого пчелиного воска.

Рыцарь добрался до нужного переулка. Двигался он осторожно: булыжники мостовой были уложены наклонно по обе стороны узкой сточной канавы, тянувшейся точно по середине улочки. Даже в этот ранний час все было завалено распространяющими смрад отбросами, и золотари заваливали кучи нечистот целыми лопатами едкой селитры. Де Пейн распахнул двойные двери «Повелительницы солнца» и оказался в просторном обеденном зале, пол которого был устлан свежим камышом, а узкие оконца и беленные стены завешаны красными и зелеными полотнищами.

— Желаете чашу виноградного вина? — К нему спешил хозяин трактира, вытирая о фартук короткие мясистые пальцы. Он свободно говорил на норманнском французском, а маленькие хитрые глазки сразу оценили плащ тамплиера и его меч. — Виноградное вино прозрачное и чистое, как слезы кающегося, — сообщил он. — Оно поражает, как молния, а вкусом превосходит миндаль. От него становишься проворным, как белка, и игривым, как маленький козленок.

— Где Алиенора? — требовательно спросил де Пейн.

Хозяин почтительно поклонился и указал обеими руками в сторону лестницы.

— Сюда, сэр.

Комната, в которую вошел де Пейн, была просторной, потолочные балки аккуратно выкрашены черным и расцвечены красочными знаками зодиака. Стены покрыты светло-желтой штукатуркой и занавешены. Одно маленькое оконце было открыто, другое затянуто плотной желтой материей. Немногочисленная мебель была изысканной. На полу лежали толстые ковры из шерсти, а свечи в богатом канделябре давали достаточно света. Алиенора сидела на ложе, на одеяле куньего меха, затканном изображениями птиц, зверей и цветов. Рядом с нею, на табурете, стояла позолоченная клетка с коноплянкой на жердочке. Женщина кормила птицу крошками с блюдца; она поднялась, когда хозяин трактира громко объявил: «Знатный и благородный посетитель!» — а затем тотчас удалился, притворив дверь.

— А ты знатен, достойный господин де Пейн? — спросила она с улыбкой.

Снизу, с улицы, донесся звук погребального рожка. Алиенора быстро подошла к открытому окну и подозвала де Пейна к себе. Руками в перчатках она сжала чашу с тлеющими углями, не отрывая взгляда от двигавшейся по переулку похоронной процессии.

— Хоронят рыцаря. — Она указала на лошадь, взнузданную и оседланную, но без всадника, на шлем, щит и перевязь с мечом, которые свисали с луки седла.

За боевым скакуном шел священник с чашей святой воды, а за ним — служки с курящимися кадилами и пономари со свечами и крестами. Дальше шли родственники и друзья покойного, все в черном, с зелеными ветвями, тихо напевая заупокойные псалмы.