Мгновение – вечность

– Разрешите, товарищ старший лейтенант, – подхватил интонацию барановского рассказа Авдыш, и впервые за вечер улыбка тронула его безгубый, скорбно очерченный рот. – Разрешите, товарищ старший лейтенант, я вам сыграю… Вам! – развел он мехи баяна и понуро склонил крупную голову…

Венька слушать мастера-исполнителя не стал – ушел из столовой от греха подальше…

Как увязший в распутицу воз собирает доброхотов дернуть, вынести поклажу из трясины, так и «спарка» Гранищева, застрявшая в капонире чужого аэродрома: топчутся возле нее, рассуждают и гомонят любители подать совет… Вот-вот, казалось, дохнут холодные патрубки теплым сизым дымком и забьет хвостом старая.

Но мотор не забирал, число болельщиков шло на убыль, а все вокруг укоряло Павла в медлительности, в задержке. Крылья грохотавших над головой «ИЛов» зияли рваными дырами, от их распущенных зениткой хвостов отлетала и пером кружилась в воздухе щепа; один самолет падал, не дотянув до аэродрома, и долго чадил и постреливал рвавшимися в пламени пожара снарядами, другой достигал посадочной полосы, но грубый удар приземления лишал раненого, как видно, летчика остатка сил, неуправляемая машина угождала в рытвину, вставала свечой. Санитарной машины не было. Молодые пилоты, прибывавшие из училищ и ЗАПов, тут же расхватывались «купцами» и спроваживались в боевые полки. Багрово-желтое к вечеру небо обещало на завтра все то, что происходило сегодня.

Гранищев подал в полк телефонограмму: «Спарка» барахлит, чужих рук не слушает, ждет своего механика»; прощаясь с хозяйкой, вручил ей банку сгущенки из бортового НЗ, а причитания женщины по своему раненому барашку («Не найду бойца с рукой – издохнет») слушал и не слушал… «Кизяк есть, вода натаскана», – говорила хозяйка, вытирая об подол поднесенную ей яркую банку, робкой улыбкой колебля готовность Гранищева к отлету… Дома, когда били скотину, мать приготовляла воду, начищала и крошила приправу, а отец, сняв в катухе с гвоздочка фартук, правил самодельный, хорошей стали нож с упором на рукоятке. Потом, умытый и румяный, как с полка, он подсаживался к кухонному столу, и разговор между отцом и матерью шел не о мясном обеде, смягчавшем своим ароматом стойкий запах избяного жилья, а о том, сколько убоинки положить на холод, как ее растянуть подольше.

Ничего определенного хозяйке не сказав, Павел покинул ее, твердо про себя зная, что больше к ней не вернется.

– Правда – нет, будто ты на «ИЛе» «мессера» замарал? – спросил его сосед – механик самолета.

Павел, поглядывая, не пылит ли полковая полуторка с Шебельниченко, поддакнул.

– А если бы на «ЯКе»? – спросил механик.

– Сперва к нему приноровиться нужно…

– Садись, пока свободен, – в великодушии, с которым предложил механик осмотреть его истребитель-«спарку», было что-то мальчишеское.

В ажурный вырез кабины Павел опустился быстро и легко: здесь все было ему под стать, все отвечало его хозяйскому чувству. Совершенно такие, как на «ИЛе», приборы расположены удобно, в тех же примерно точках панели, где он привык их видеть. Ручка управления, внизу защищенная от пыли брезентом, а вверху оплетенная эластичным шнурком, была прикладистей, чем ручка «ИЛа». Аромат кабины, настоянный на тех же маслах и бензине, показался ему тоньше. Мысленно украшая борт истребителя звездочкой, Павел связал с кабиной «ЯКа», с ее ароматом, с прикладистой ручкой возросшую в нем надежду пройти Сталинград и вдруг почувствовал, как он здесь беззащитен в сравнении с бронированным штурмовиком, с его кабиной, обложенной сталью, – как оголен он под прозрачным колпаком из плексигласа, за обшивкой из листового дюраля…

– Из чужой кабины да в свою? – услыхал он голос подошедшего Баранова.

Гранищев спрыгнул на землю.

– Нравится?

– Парного молочка испил, товарищ старший лейтенант.

– Парного?

– Правду говорю.

– А что твоя лайба, летать устала?

– Мотор не запускается.

– Ахты, старая, – тоном лошадника посочувствовал Баранов «спарке», как будто понимая причину ее непослушания.

Забибикал «ЗИС», и полковник Сиднев, приоткрыв дверцу, пальчиком подозвал к себе Баранова.

– Звонил Хрюкин, – сипло проговорил Сиднев, глядя летчику в ноги; охваченная тугим бинтом шея полковника не разгибалась. – Прибыть для вручения награды не смог. Одна «пешка» удачно отсняла Нижне-Чирскую, другая мост разнесла, тебе и напарнику благодарность.

– Служу Советскому Союзу!

– Новенький? – Сиднев глазами указал на Гранищева.

– Просится на «ЯК», я вам вчера говорил.

– Как это – просится? В баню просятся.

– Плачет: дайте, говорит, провозной, а нет, так вроде того, что он без провозного взлетит и сядет.

– На чем летает?

– Я объяснял вчера. Чугуевец он, товарищ полковник.

– В чем же дело?

– В ЗАПе попал на «ИЛы».

– Воздушный бой со штурмовиками затевать не буду!

– Он «мессера» на «ИЛе» сбил, товарищ полковник.

– Кто?

– Сержант Гранищев, мой однокашник.

– Подтверждения есть?

– Пепелище осматривал с воздуха лично. Закопал сержант «сто девятого».

– Очень просится?

– Житья нет, товарищ полковник.

– Дай ему пару провозных, посмотри сам… Если пойдет, потянет, с Раздаевым переговорю.

Плохо веря в происшедшую с ним перемену, под впечатлением похвалы Баранова: «Так всегда ее притирай, сержант, как в эти два полета, лучше не бывает», не представляя, во что все выльется, когда из госпиталя вернется Лена, – Гранищев почтительно и тихо восседал за ужином в углу столовой. Кроме всего прочего, на нем висела «спарка», необходимая полку. Вместе с неизвестностью, с тревогой в нем сильно было возбуждение от сделанного шага.

– Никто не знает, что происходит, – говорил капитан Авдыш, сидя над пустой тарелкой против Павла. – Ни Баранов, ни майор этот, который всех учит, ни Сиднев… Никто! – Голос его, не в пример вчерашнему, был тверд, даже резок, подбородок выставлялся победительно. – Никто, – продолжал Авдыш. – Всех разметало. С вынужденной шел, трех солдат встретил. Как в той песне: «Шли три солдата с немецкого плена…», потому все одной компании держались… Три солдата на пятачке, и все из разных пехотных дивизий, такой разгон… Других, напротив, сводит. Нахожу полк, являюсь в штаб – лейтенант Кулев, собственной персоной. Однокашник по финской. «Здорово!» – «Здравия желаю, товарищ капитан, – официально так, натянуто. – Представьте рапорт, изложите обстоятельства…» Ах ты, думаю, Кулев… хотел ему напомнить, как он с перепугу медаль «За отвагу» подцепил да еще кубарь в петлицу… Плюнул. Потом его смыло, Кулева. Куда-то исчез… Егошин мнит из себя вершителя судеб, а того не знает, что ты от него улепетнул.

– Майора видели?

– Хорошо сделал, – Авдыш пропустил вопрос мимо ушей. – Показал Егошину шиш. Все от него бегут.

– Не все, – заикнулся Павел.

– А не знаешь, так молчи! «Одесса» еще когда предлагал, давай, говорит, ко мне, штурманом полка. Да ловчила он, «Одесса», кому хочешь уши зальет. Я согласия не дал, Егошин и воспользовался…

– Майор – методист, – вставил сержант, чтобы быть справедливым.

– Методу знает, – кивнул крупной головой Авдыш, перекладывая планшет с левой стороны скамьи на правую. – Это – да. Мастер! Любого за пояс заткнет… Помнишь, по танкам били? Ты ходил или нет?

– Как же… мой первый вылет! В грозу врезались.

– Да. А вести группу должен был Егошин.

– Точно! Я его ждал…

– А я не ждал!.. Егошина еще с вечера назначили, а утром у него, видишь ты, живот, в кустах засел. Ракета, он за штаны держится… Меня на группу поставили. Друг дружку в строю не знали, не поняли… не шибко, я скажу, получилось… Цель незнакомая, разведданные отсутствуют. Как зенитка забарабанила! Черно… Егошин на моем месте не лучше бы сработал… И потом: летчик бьет машину не потому, что зазнался. Глупость это. Я так майору и заявил. Он на дыбки: «Ты мне базу под аварийность не подводи!» При чем тут база? Летчик контроль упускает, потому самолет и бьется, а почему, на то миллион причин, зазнайство – одна из миллиона. «Гнилых настроений не потерплю!..» Такая у него метода, видишь… все связал в одно с этим случаем на взлете, – Авдыш провел ладонью по стриженой голове. – Других винить не хочу, да лететь-то должен был не я… Как получилось, если помнишь? Серогодский повел – не вернулся. Агеев повел – не вернулся… Егошину лететь, он опять в кустах, опять у него живот… ну? В тот-то раз по танкам, если бы, к примеру, он повел, так, наверно, я бы тогда его место занял… Авдыш бы Егошиным распоряжался, а не Егошин – Авдышем..-A тут он мной, и опять на чужом хребте в рай метит… По-людски это? Не обидно, сержант, скажи?.. Все тихой сапой, за спиной, под ростовский приказ меня и упек. Чем больше других под приказ подведет, тем для него лучше. Требовательный командир, служит Родине… И Авдыша сплавил, чтобы глаза ему не мозолил, и капиталец нажил, да промашка получилась! – Неожиданно и с мрачным торжеством Авдыш прихлопнул по своему планшету.