Мгновение – вечность

– По такому случаю, товарищ старший лейтенант, – подхватывает Пинавт…

– Я свое принял!

– Хлебнем ликера «Шасси»?

– Этиленгликоль с амортизационных стоек не сливать! – с шутливой строгостью предупредил Баранов. – Я, говорю, свое выбрал, разве вот адъютант расщедрится» Как, адъютант?

Адъютант склонился над плечом Баранова.

– Тем более, – отозвался старший лейтенант. – Где он? Не каждый день, надо отметить. Штурмовик-сержант, как? Гранищев?.. Гранищев? – дважды переспросил Баранов, всматриваясь в ту сторону, куда показывал адъютант. – Да мы знакомы… Встренулись, как говорится… Сержант Гранищев на «ИЛ-втором» сбил «сто девятого» – новость, которую не мешало бы проверить, – так прозвучали его слова. – Давай-ка из тьмы на свет, сержант Гранищев! Как «ИЛ» кабину «ЯКа» сечет, я знаю, интересно послушать, как иловцы управляются с «мессерами».

– Управляются, управляются, – подтвердил Авдыш, наконец-то услышанный Барановым: старший лейтенант глянул на бритоголового незнакомца, решая, стоит ли его слушать…

«Не мешкай, сержант, не мешкай, тебя!» – подтолкнул Авдыш Гранищева.

– Вообще-то я истребитель, – улыбнулся Павел, подходя к столу.

– Правду говорит, – пояснил капитан. – Формировались в спешке, хватали, что под руку попадет, ну, и замели сержанта… А так он – истребитель.

– Даже из одного училища с вами, товарищ старший лейтенант.

– Чугуевец? На чем кончал?

– На «И-шестнадцатом»… В ЗАПе переучился на «ЯК», да пришлось сесть на «горбатого»…

– Я говорю, хватали без разбора. – Адвокатствуя при сержанте, капитан все больше привлекал внимание Баранова. – Немец думал взять тебя голыми руками… Поделись, поделись опытом!

– Какой опыт… Я его первым увидел.

– Вот! – подхватил Баранов так, чтобы все его слышали. – Первым увидеть – все. Первым увидел, первым и ударил, если голова на плечах, а не кочан капусты.

– Он думал, я «змейку» начну…

– А ты? – Баранов живо, всем корпусом повернулся к сержанту – так важен был ему его ответ.

– «Змейка», конечно, сподручней, – не в первый раз толкуя пережитое, Гранищев сейчас держал в уме подсказку, полученную на конференции. – Но к «змейке», надо думать, он пристрелялся… Короче, я первое свое желание подавил. Пересилил себя. Подскользнул, подскользнул, – показал он руками, – усыпил его бдительность. Он и выставился под мои стволы…

– Обрел сержант свободу! – Баранов значительно и строго оглядел стол. – Человек до свободы жаден. Обрести в бою свободу – все равно что заново родиться. Я первого сбил – ничего не понял. То есть сам себе не поверил. Капитан кричит: «Баранов, поздравляю!» Я молчу… слепцом был. Думал, капитан так, наобум кричит, на арапа… А сейчас чем больше фрицев, тем даже лучше. В каком отношении? Они меня в общей кутерьме скорей всего прошляпят, а уж я своего дурака не упущу…

«Вот она, тайна: обрел в бою свободу», – думал Авдыш подавленно, презирая себя, сознавая свое ничтожество перед истребителем.

– Я люблю, когда мы в большинстве, – сказал Пинавт.

– Кто не любит! – отозвался Баранов. – Нет, против «роя» возражать не приходится.

– Можно подумать, тридцать или сорок машин вертятся в одном клубке, – с тонким пониманием дела вставил Авдыш.

– Действительно! А на практике? Дай Бог пять «ЯКов» наскребем. Да пару «ишаков». Да завалящий «ЛАГГ»… И вся свадьба. Вот тебе и «рой»… Дружно – не грузно, другой-то опоры нет…

– Плюс мастерство, конечно, – добавил Авдыш, думая о Конной.

Сколько он себя ни понукает, сколько ни подстегивает, – не откроется он Баранову, не выскажет ему своих чувств… всего, что думает о нем. И о себе.

– Что ж, мастерство, – не в правилах польщенного истребителя оставаться в долгу. – Некоторые, говорят, на «ИЛе» «бочку» крутят!..

– Сержант Гранищев, – назвал Авдыш своего однополчанина.

– Узнаю чугуевца: и «мессера» сбил, и «бочку» крутит… Полковник Раздаев с Егошина за «бочку» такую стружку снял, что Егошин, улетая, заявил: ну, говорит, сержант Гранищев, ты у меня получишь! Пусть, говорит, лучше в полку не появляется! Так ему и передайте!..

– Товарищ старший лейтенант, – Павел придвинулся к Баранову, чтобы не все его слышали. – Вы братолюб, говорите… помогите мне вернуться в истребиловку.

– Ловко вклинился, – улыбнулся Баранов, прощупывая сержанта взглядом.

– В истребиловке я лучше сработаю.

– Егошина испугался?

– В истребиловке я больше пользы принесу.

– Я тут рассказывал, патриарх всея Руси Алексий у нас садился, – сменил Баранов тему, обращаясь к собравшимся. – Я его сопровождал… Благословил меня патриарх крестным знаменем… а что делать? Стоял, как инок… Благословил и вручил, не знаю, как назвать, – вроде ладанки, или памятку. Примите, говорит, это коммунисту не зазорно, поскольку прорицание не божеское, а мирское, но истинное…

Из нагрудного кармана гимнастерки Баранов вынул аккуратно сложенный листок. На нем столбиком, старательно выписанным рукой летчика, друг под дружкой стояли шесть имен: Муссолини, Гитлер, Сталин, Этли, Квислинг, Маннергейм. Третьи буквы каждой фамилии, будучи прочитаны сверху вниз, составляли имя главы государства, которое победит: Сталин.

– Старшего лейтенанта Баранова – на выход! В отсутствие командира комментарии дарственной патриарха продолжались:

– Маннергейм – это в Финляндии, линия Маннергейма, а Квислинг примерно кто?

– Предатель, – коротко пояснил Авдыш. Клемент Этли, лидер лейбористов, летчиков не интересовал, Муссолини, открывавший список, напомнил «макаронщика», итальянца, уже не раз встречавшегося под Сталинградом в боевых порядках «мессеров».

– Истребитель? – спросил о нем Авдыш.

– Да. Лобастенький, наподобие «ишака»: «Макки-Костольди».

– Еще спутаешь.

– Бей по ближнему, не ошибешься.

– Не скажи! Бахарева на том и погорела!.. А вот слушай: летала Елена с Барановым на Тракторный…

– Она с ним летает?

– Он ее с собой берет.

– Больше некого? Баранову, я думаю, уж могли бы подобрать напарника…

– Сам берет. Не каждый раз, но берет. У нее, знаешь, неплохо получается… Да. Сходили на Тракторный, все хорошо. Баранов ее на посадку первый пропускает…

«Не надо было мне сюда проситься, – понял Павел. – Завтра же улечу…»

– …он ее первой пропускает…

– Миша – джентльмен.

– На том стоим… Пропускает. Бахарева вниз, перед выравниванием, как у нас заведено, оглядывается… Мишина школа, его выучка: прежде чем сесть, оглянись – нет ли сзади немца. Глядь, а там – лоб! Дистанция метров сто. Вот такой лбище. «Макки-Костольди», все о нем наслышаны… Уходить? Снимет. Она, чтобы скорее быть на земле, ткнулась перед собой… чтобы он на скорости проскочил… да резковато ткнулась. Шасси подломила, сама поранилась… А лоб-то этот – не «Макки»! В том-то и горе, что нет! Лоб – наш «Ла-пятый», «Ла-пятые» только что пришли под Сталинград, их никто не знал. Вот она, голубушка, и пострадала. Отвезли в Эльтон. Миша летал ее проведать…

«Завтра – в полк, – думал Павел, слыша этот разговор. – Делать здесь мне нечего. Свидание не состоится, в полк. И – на задание… Отдохнул!»

– Зашиблась Елена, пока не ходит…

– Жива и ладно. Железа Сибирь наклепает. Перед железом я теперь не преклоняюсь. Нету этого. Прошло.

Возвратился с улицы, занял свое место за столом Баранов.

– Полковник Сиднев подъезжал…

– Он же ранен?

– Контужен. Шеей не ворочает, голову держит, как бегемот… Спрашивает, как сходили полбинцы. Я сказал, что видел… Про тебя ввернул. – Баранов глянул на Гранищева. Павел замер. – Правда, правда, – заверил его Баранов. – К слову пришлось… Полковник мне случай привел, под Валуйками, что ли… Как «мессер» «горбатого» гонял, а Хрюкин с полковником с земли наблюдали. И так он его и эдак, говорит, а «горбатый» не дается, ускользает, огрызается. Горючка, наверно, кончилась, «мессер» умотал домой, «горбатый» сел – и крыло у него отвалилось. Выбирается из кабины летчик, капитан, мокрый как мышь. «Товарищ командующий, разрешите переучиться на истребителя!» – «ИЛ» не нравится?» – «Нравится! Но разрешите, товарищ командующий, я, говорит, с этим гадом поквитаюсь…» Хрюкин понял летчика – так сказал полковник.