Дорогой чести

— Здравствуйте, храбрый племянник!

За столом заняла, не жеманясь, хозяйское место, разлила чай. Нынче была веселая, светлая и одета очень к лицу платье зеленовато-голубое, на плечах белая шаль, вокруг шеи двойная нитка жемчуга. А лицо хоть загорелое, но нет в нем ничего жесткого, как почудилось когда-то на дороге, руки выше локтя открытые, красивые, мягко движутся, кажись, никогда не натягивали вожжей…

— Пришла благодарить, что палаш доверили, — начала она.

— Вернули ему? Понравился? — ответил вопросом городничий.

— Конечно, вернула, а то бы обратно принесла. А что до здоровья, то от такой жизни и богатырь ноги протянет. Едва в полдень поднимется, — и сразу к бутылке. А после обеда, по-моему, человека трезвого на всей усадьбе нету. От барина до поваренка все пьяные, хоть коней сведи, хоть мебель выноси…

— Удалось ли дело уладить, ради которого ехали? — осведомился Сергей Васильевич.

— Удалось! — расцвела улыбкой Варвара Федоровна. — И в том, конечно, много помогло, что потерянное в сражении ему привезла. А дело мое заключалось в обмене… Помните, братец, у нас саблю, которую за оружие святого Давида отец выцапал? — Она обернулась к городничему: — Грузинская сабля, с эфесом золоченым и в каменьях. Один господь, конечно, знает, чья она подлинно… Так вот, загорелось ее Михельсону заполучить. Я про нее при первом знакомстве рассказала, когда как то на дороге встретились, и он меня свою усадьбу осматривать пригласил. А потом и показать как-то привезла, когда в цель стреляли. Спервоначалу согласилась я уступить ту диковинку за пару рысаков, да потом раздумала, другой обмен на сердце пришел. Вот за то на меня и опалился. А когда мне неучтивое письмо написал, я ему, понятно, вдвое…

— Оно и верно нехорошо, Варя, — подтвердил дяденька.

— Нехорошо, если б я совсем ему отказала или кому другому ее отдала, а то ведь только иное в обмен просить решила, что и ценится куда дешевле, чем кони с Хреновского завода выводные.

— Что ж такое? — полюбопытствовал Семен Степанович.

— Дворового одного иметь захотелось… Но позвольте, расскажу про визит свой последний. Раньше всего узнайте, что главный виновник набега на Луки есть бывший кварташка Квасов.

— А мне Григорий, Михельсонов стремянный, сказывал, будто Квасов, наоборот, барину его внушает, что со мной ссориться не след по моей высокой протекции, — заметил городничий.

— Этак он стал нынче говорить, когда благодаря вам провалилась затея на мою усадьбу наскочить. А когда визит сей готовился, Квасов подзуживал: «Луки навряд возьмете, тамошний городничий не чета невельскому…» Больно ему хотелось, чтоб неприятность всякую вам Михельсон учинил. Не может забыть, как его в лихоимстве урезали. И моему делу пакостил, да сабля святого предка пересилила. Так вот, приезжаю я в Иваново. А оно ведь что городок обстроено: каменный дворец, флигеля, конюшни с манежем, псарни, сараи, заводы какие-то, и везде дороги мощеные, парки, статуи, оранжереи. Словом, умному бы человеку — живи, как царь Давид, предок наш, верно, не живал. А у поручика одно пьяное царство. Ох, поверьте, нелегко было его склонить нужную мне бумагу подписать. Земского суда заседателя и секретаря сама в Иваново привезла, когда барин еще в постели от вашей соли лежал. Зато потом забылся, встал, надушился и со мной, с девушками дворовыми и с господами судейскими хороводы водил…

Когда княжна собралась домой, городничий пошел ее проводить. Они шли рядом по мосткам Вознесенской улицы, старый слуга плелся сзади, и Сергей Васильевич ощутил удовольствие от того, что обыватели, которые кланялись ему из окон и со скамеек около ворот, видят их вместе. Плевать, что болтают о ней по городу. Никак, единственная живая душа из здешнего «благородного» сословия…

Вечер был тих и красив. Вышли на берег Ловати, повернули к мосту. С удовольствием чувствовал, что и она любуется недвижной водой под закатным солнцем.

— Говорите что-нибудь, племянничек, — приказала княжна, когда вступили на мост. — Хоть о том, что я вам рассказала…

— Если по правде, — ответил Непейцын, — то все мне в ваших рассказах понравилось, кроме того, что саблю на человека обменяли. С юности мне сдается, что нехорош обычай людьми владеть, а паче менять их на лошадей, собак, предметы неодушевленные…

Тут княжна перебила:

— Даже если сам человек хочет к новому владельцу перейти? И тогда, по-вашему, менять не следует?

— А он хотел?

— Очень. Тем больше, что надеется вовсе свободным стать.

— Тогда дело иное. Но какая вам была выгода такую редкость за него отдать?.. Или Михельсон в выкупе ему отказывал, а вы из человеколюбия, сей обмен совершив, отпустите уже за деньги?.

— Нет, — сказала княжна. — Ни на какой выкуп у него денег нету. А в воле сей я, пожалуй, не меньше его заинтересована.

— Как так? — недоуменно приостановился Непейцын.

Теперь они шли по песчаной тропке, пролегавшей с городской стороны крепости. Подернутый ряской проток — остатки крепостного рва, — опоясал зеленые скаты бастионов. Кругом было безлюдно. Княжна пытливо посмотрела на городничего, словно спросила: «Можно ли тебе довериться?..» — а потом твердо выговорила:

— А так, что я того дворового человека полюбила, замуж за него пойти хочу и надо допреж его свободным сделать.

— Вы?.. За него замуж? — оторопело переспросил Непейцын.

— Тс-с! — сказала княжна, кивнув на первые дома Дворянской улицы, к которым они приближались. — Теперь до заставы о том молчок… Никому, кроме вас с Семеном Степановичем, до поры известно быть не должно… — И спросила уже повышенным голосом: — Неужто каждый день такой обход? Во всякую погоду? Жалко, что наша усадьба за городом, хоть иногда бы навещали…

Она болтала почти одна до самой своей калитки, а Непейцын шел удивленный и взволнованный, косясь на спутницу, у которой ярко горели щеки. Видно, и ей непросто далось недавнее признание.

— Сядемте, — пригласила она, указывая на скамью в цветнике. — Так почему бы мне за него не пойти? — спросила, строго насупив брови. — Оттого, что я княжна, а он родился дворовым? Или без венца сожительствовать барыне с кучером, как по всей России бывает, греха большого нету, а с помощью попа совершить такое княжне Давидовой негоже? А я законного мужа рядом видеть хочу, пусть не барина, но мне по сердцу, и чтоб все перед богом и перед собой было ясно и чисто. Конечно, по нашим законам, ежели за него выйти, как только волю ему дам, то прав дворянских лишусь и людьми владеть уже не смогу… Ну, как сие обойти, станем уже сообща думать. Может, все имение продам, да уедем подальше, где он в купцы запишется прежде венца… Не купите ли вы деревню мою? Все мужики ремесла знают, не одной пахотой живут. Они на волю выкупятся и деньги хорошие дадут…

— Так почему вам самой так не сделать?

— Больно долгая с выкупом возня. Особенно же если пронюхают, что уехать хочу, то и станут полцены за себя предлагать. А суженый мой тоже не прочь поскорей оттуда выбраться, где подневольную долю знал.

— Уж не Григорий ли? — наконец-то догадался Непейцын.

— Конечно. Ведь молодец, правда?

— Правда! — согласился городничий. — А сейчас он где же?

— В Иваново уехал с утра. Третьего дня, как обменял его Михельсон, а по бумагам продал за пятьсот рублей, и я ту бумагу Грише отдала, так он, словно в угаре, со мной сюда пустился и имущество кой-какое там оставил. Вот нынче и поскакал. — Она встала, встал и Непейцын. — Ну, племянничек, к себе больше не зову. Когда звала и, врать не стану, хотела, чтобы пришли, не пожаловали — то ль брезговали, то ль боялись чего, — а ноне и не зову, раз невестой счастливой стала… — Рядом дошли до калитки. — С Семеном Степановичем насчет покупки потолкуйте. Коль решите, то недорого возьму, но деньги чтоб сряду.

Медленно брел домой. «Вот так новость! Ай да княжна! Смелая, прямая… Эх, схватился ее прославлять да любоваться! Понравилась теперь?.. А Гришка Кучеров уже ее жених… И правда ведь звала к себе. Так тогда дяденькины сумнительные слова слушал, а что умна да горда, не рассмотрел еще. И тут упустил! Везде-то упускаешь, каракатица безногая…»