Дорогой чести

— Вот и конец давидовской фамилии, — сказал Семен Степанович, выслушав рассказ племянника. — Молодец девка! Как до настоящего дошло, то и дворянство свое похерить готова. А именьишко ее купить можно. Ей подсобим и в проигрыше не останемся. Мужиков ее всех, почитай, знаю; работящие и немного — четырнадцать, кажись. А дом чистенький. Года три назад, как за невельского поручика собиралась, весь плотники перебрали. Может, мне пригодится, когда сюда супругу молодую приведешь.

— Ну, то вряд ли, — буркнул городничий. — Не умею за дело взяться…

— Аль Варвара тебя задела? — испытующе глянул дяденька.

— Не без того… Нонче вот как приглянулась.

— И правда в особом авантаже была. А раньше чего смотрел?

Сергей Васильевич хотел напомнить дяденьке прежние отзывы о княжне, но тут же подумал, что говорена только правда, а его дело было вникнуть в человека.

И, как бы отвечая на его мысли, Семен Степанович сказал:

— И в городничихи бы годилась. Пришлось бы тебе ее кое-чему по части обхождения подучить, раз рано матери лишилась. А характером первое бы место в городе разом заняла… И сплетницы про невельского поручика не смели бы пикнуть, раз связи твои с графом известны.

— Ох, не говорите хоть вы мне, дяденька, про Аркащея! Чуть не оттого я и на свете существую, что вниманием высоким меня осчастливил! — раздраженно сказал Сергей Васильевич.

— Эк, запылил! Не он, так другой, по нонешнему порядку, тебя бы из Тулы выпихнул, а городничество хоть не бог весть что, да без него что б делал?

— В Ступине бы жил.

— Выискал счастье! С хозяйством на двадцати четырех-то дворах и Моргун управляется. А тебе что бы осталось? Зимой особенно. Лапу, как медведь, сосать? Водку пить? Толстеть? Я, братец, все испытал, как из городничих вышел. Но ведь мне тогда за пятьдесят зашло, а тебе всё тридцать девятый…

Дяденька уехал, и снова потекли будни в канцелярском сидении за бумагами, в обходах лавок и улиц, замиравших в сонном мареве жарких летних дней. Теперь Сергей Васильевич различал на слух колокола всех одиннадцати великолукских церквей, по набату которых не раз спешил на пожар в ближние к ней улицы.

Средь этого лета праздновали производство Пухова в частные пристава. Объелись, напились, едва разошлись. А ночью, как назло, загорелось совсем рядом с домом, где бражничали, и на пожар из начальников пришел один городничий, которого едва разбудил Федор. На счастье, ветра не было, и сгорело всего два дома.

Наконец-то от Захавы пришел ответ, что пожарные трубы для завода заказывал в Петербурге, куда везут из Англии, а теперь, говорят, заведены уже свои мастерские, чтобы делать на всю Россию. Он прилагает к письму адрес того англичанина, у которого был когда-то по поручению Чичерина. Если написать, тот, конечно, сразу же ответит. Потом сообщал, что знакомые шлют поклоны, начиная с Катерины Ивановны Тумановской, которая очень ему благодарна за сыновей, из которых старший уже прапорщик. А сам он с тех пор, как переведен на завод, поет каждый день известный куплетец:

И хотел бы знать, доволен ли Сергей Васильевич своей, в Луках.

По обыкновению Захавы, был постскриптум: «А. Б. К. вышла за генерала фон Ш., который увез ее в Москву, о чем жалеет, кажись, одна госпожа Чичерина, ибо сын ее Саша, как говорят, очень влюбленный в А. Б., отправлен еще в прошлом году в Пажеский корпус».

Конечно, насчет труб он тотчас напишет англичанину. А на вопрос Захавы отвечать не станет. Зачем кому-то знать, что своей жизнью недоволен? И воспоминание об Авроре с ее расчетливой душонкой нынче не в бровь, а в глаз. Вот противоположность Вареньке, которая, за любимого выйдя, готова из княжен в простое звание перейти. А он-то около той вздыхал, а здесь прозевал еще раз…

О жизни княжны Непейцын знал очень мало. Только раз в августе, проезжая мимо, остановился около ее забора, увидев в цветнике с лейкой. Окликнул. Подошла к калитке, сказала, что отправила Григория на юг, искать места, куда бы переселиться.

— Куда же поехал? — спросил он. — В Новороссию? Или в Крым?

— Не знаю. Он скотом торговать хочет. Где там степи-то?

— А не сбежит? Беглые со всей России туда сбираются.

Она насупилась. Но ясно было: не оттого, что в Григории сомневалась, а что мог так спросить.

— Того не боюсь. Не той породы. А вот матушку его у вас торговать приду. С собой ее взять хотим, как поедем.

— Сказано Грише, чтоб даром ее брал. Я бумагу выправлю, как дяденька приедет, — подпись его нужна.

В сентябре впервые за городничество Сергея Васильевича был объявлен набор рекрутов, по десять человек с тысячи, а всего, значилось в указе, «с империи 82 тысячи душ». Новость против прежнего состояла в том, что рекрутов вели не прямо в полки, а в созданные в каждой губернии рекрутские депо. К указу было приложено распоряжение, по которому партию сдаваемых из городов и уездов рекрутов надлежало собрать и сдать присланным офицерам-приемщикам менее чем в месяц.

— Приказание без разума: срок-то недостаточен, — рассудил только что приехавший из Ступина дяденька. — Еще в городе ничего, а капитан-исправнику по всему уезду разве справиться, хоть скачи, как заяц?.. Завтра же тебе надобно с копией указа зайтить в магистрат да упредить тамо, чтоб не вздумали калек и недомерков от города подсовывать, что сам смотреть каждого станешь. Приемщик приедет в обрез, как партии выступать, так чтоб не браковал и новых сыскивать со спехом не пришлось. Купечество, тебе известно, от рекрутчины избавлено, деньгами по особой раскладке вносит, в мещанстве у нас числится мужеска пола до шестисот душ да крестьян государственных, ремеслом и огородами занятых, к городу приписано до полутора тысяч. Всего тебе, следственно, двадцать человек и сдать-то надобно. А капитан-исправнику с сорока тысяч душ расчет делать… Ох, плач пойдет по деревням, а господа помещики, как всегда, зачнут со старостами в город снаряжать слабосильных, беззубых, а коли здоровых, так от которых избавиться надобно: дерзость оказавших или чья жена приглянулась…

Вечером городничий засел просматривать «Правила сдачи рекрутов», хотя все почти пункты, как недавний строевой офицер, и так помнил. Рост рекрута не менее двух аршин четырех вершков, возраст от девятнадцати до тридцати пяти и «чтоб был здоров, статен, крепок и к воинской обязанности годен»… А к нему в тульскую роту не раз попадали молодые солдаты плоскогрудые, глухие, кособокие. Видно, не везде офицеры-приемщики строго смотрели…

— Еще рекрутские депо какие-то выдумали! — ворчал дяденька, перечитывая сенатский указ. — Слушай, чего тут накручено: «От резкой перемены жизни и занятия рекруты нередко болеют, тоскуют по родине». Экая забота накатила! Ведаешь, какие в новых депо с ними нежности зачнут, чтоб не тосковали… А дальше что писано? «Рекрутским депо надлежит соделать незаметным переход рекрутов от сохи к ружью…» Тьфу, тьфу! Что за елейное вранье, которое мордобоем пахнет! Неужто для того писать учатся, чтоб такое сочинять?

— Надо лекарю Ремеру записку послать, чтоб день назначил, когда рекрутов свидетельствовать станет, — сказал городничий.

— Капитан-исправник его уж оповестил, — уверил Семен Степанович. — За каждого принятого от помещиков или из государственных селений кривобокого или слабого капитан-исправнику, лекарю и, уж конечно, военному приемщику мзда издавна положена… Ну, дочитал мудрые «Правила»? А без оных будет проходить наем «охотников». Он законом разрешен, но уж больно обычай омерзительный.

Теперь, идучи по улицам, городничий слышал бабьи причитания, несшиеся из мещанских домишек, — как покойников, оплакивали рекрутов. А во всех четырех городских кабаках шло великое пьянство. Там «гуляли» за счет состоятельных родителей те парни, что «своей охотой» шли за их сыновей. Кроме сговоренной суммы, которую полагалось выплатить «охотнику» перед выходом из города рекрутской партии, он имел право «гулять» по кабакам две недели — пить, есть что хочет, угощать, требовать музыки, песенников и чтоб нанявшие его пожилые люди были тут же, прислуживали ему. Целые дни от одного кабака к другому двигались процессии с балалайками и дудками, криком и пляской. И случалось, что рядом с красной рожей пьяного «охотника», одетого в новый кафтан, плелась бедно одетая старая женщина, обязанная терпеть его ругань и издевки. Ведь не всегда нанявшие бывали богачами — иногда продавали и закладывали буквально все, чтобы выкупить от страшной солдатчины своего кормильца, на которого пала очередь идти в рекруты.