Тугова гора

— Вот тут я, Константин Всеволодович, позабыл.

— Ничего, вспоминай еще, что слышал.

— А как есть про Евпраксию Васильковну, — заметил Дементий.

Михей продолжал:

— На ночь тебя послушать — страхом душа обольется, — сказал Константин. — А у вас на озере есть русалки? — повернулся он к Васильку. Почему-то ему хотелось дразнить этого красивого юношу.

— Жрец Кичи никогда про них не говорил. Я не видел.

— Ваш жрец, видно, занятный человек, все время упоминаешь о нем.

— Жрец Кичи — мудрый человек.

— Доведется — увидишь этого старца, — пряча усмешку, сказал Дементий.

— Сколько еще осталось?

— За один переход одолеем. Надо подниматься, боюсь затемняет, тогда худо станет.

— И верно, пошли, — впервые подал голос Драгомил. Был он широколоб, курчавая с просединами борода красиво обрамляла лицо.

Солнце еще не село, когда вышли к озеру. Озаренный закатом идол сурово смотрел на них пустыми глазницами. Дементий скосился на спутников, угадывая, какое впечатление произвел на них деревянный истукан. Переславцы — Михей и Драгомил — замерли, полуоткрыв рты, разглядывали исполинского идола с удивлением и некоторым испугом. Константин, много наслышанный о «лешаках», внешне ничем не выдал своих чувств, спросил только Василька:

— Он изрыгает дым, и вы узнаете, какая судьба ждет вас?

Василько, беззвучно возносивший хвалу божеству за благополучное возвращение, молча кивнул.

— Дьявольщина какая-то!

Ворота городища были открыты. Караульный Омеля очумело уставился на Василька, потом уже перевел взгляд на остальных и вдруг заплакал. Крупные слезы скатывались по старческим щекам.

— Что с тобой, Омелюшка? — участливо спросил Дементий, пораженный неожиданным поведением старика.

— А! — Караульный махнул рукой, затем напустился на Василька: — Несись, неслух, скорей к матушке. В могилу ее чуть не свел.

И когда тот убежал, поведал:

— Мы его уже похоронили. Все озеро крючьями взбаламутили, искали. А он вон к вам прибился. К вам-то он как попал?

— Татары увели.

— Татары! — изумился старик. — Не пугай меня, Дементьюшка, какие тут татары?

Константин осматривался. Повсюду приземистые, из толстых бревен, с плоскими дерновыми крышами, избы; узкие, как бойницы, окна; каждая изба — крепость. К частоколу, окружавшему городище, была подсыпана земля, и изнутри он казался невысоким, в рост человека. Над частоколом нависал деревянный козырек с дерновым покрытием. Все было сделано для удобства боя. «Лешаки», видать, не только молятся идолу, но и думают о защите от врага.

Жилье Евпраксии Васильковны было таким же приземистым, разделялось на две половины. В первом, большом помещении, с полом из оструганных плах, по стенам располагались лавки, в углах — светильники, — здесь собирались на совет старейшины городища; в чистой горнице — она принимала гостей.

— Думали, утонули они с Росинкой, видела, как садились в лодку, а тут буря налетела, — рассказывала она, не совсем еще успокоившись после встречи с сыном. — Пришли к Савелию, бортнику, — там никого, не знали, на что подумать. Иди к жрецу, — сказала она сыну, — Неможется ему, все тебя в бреду поминает.

У входа в жилище Кичи сидел на бревешке Перей, дремал. Копье было прислонено к стене. Никто не думал угрожать жрецу, просто исполнялся ритуал, заведенный неведомо кем и неведомо когда.

Василько растолкал старца. Слезящимися глазами Перей смотрел на юношу, как на выходца с того света. Потом сообразил, что перед ним не тень — живой человек, мелко закивал, поднялся.

— Зовет, по все дни зовет. — С этими словами он скрылся в жилище.

Кичи лежал на лавке, на мягких овчинах. Глубокие морщины изрезали высохшее лицо старца, безжизненный тусклый взгляд запавших глаз был неподвижен. Но когда Василько встал у изголовья, жрец заметил его, зашевелил бескровными губами. Юноша понял, что старец просит поднять его. Он бережно поднял легкое, сухое тело. Слабым движением Кичи показал на глиняную плошку, стоявшую на лавке рядом с изголовьем. В ней была густая зеленоватая жидкость. Василько поднес плошку ему ко рту. Старец сделал несколько небольших глотков.

Василько с изумлением смотрел, как постепенно наливается румянцем лицо жреца, живым, заинтересованным становится взгляд. Да и голос старца окреп, когда он заговорил:

— Предки настойчиво зовут меня к себе. Час пришел, и я готов. Но они не простят; я оставляю святилище, лишенное высшего духа. Мое несчастье — я долго не посвящал тебя, кому это было предназначено, в великие тайны природы, в тайну нашего божества. Ждал, когда ты войдешь в зрелую силу. Я просчитался. Теперь, вижу, поздно. И все-таки хочу передать хотя бы внешние приметы. Если так будет угодно великому, он доверит тебе и большее. Нагреби горячих углей из очага вон в ту плошку, возьми корзину с травами.

Когда Василько все выполнил, жрец приказал:

— Откинь эту крышку.

Из подземелья пахнуло затхлой сыростью.

— Иди вперед. Раздуй угли. Свети.

Подземным переходом прошли до площадки, поднялись по лесенке внутри выдолбленного ствола. Здесь Кичи велел поставить плошку и бросить в нее смолистой травы. Густой дым повалил из отверстий рта, глаз и носа истукана.

— Здесь я вещаю волю бога, — сказал жрец.

Василько был потрясен. Каким все казалось таинственным и страшным оттуда, с поляны, и как просто все объяснилось.

Уже в жилище Кичи бледный, подавленный Василько глухо сказал;

— Я чту твою мудрость, учитель. Но я не знал за тобой хитрости. Ты обманывал людей.

Жрец нисколько не смутился, тускло сказал:

— Когда-то тут не было никакого городища, кроме убежища волхвов, в котором ты сейчас находишься. Люди округи приходили сюда молиться своим богам, поминали предков. Городище отстроили позднее те, кто бежал в леса от татарского бедствия. С тех пор все перевернулось, вера перемешалась. Но обряды продолжались. Так хотели и пришлые люди. Природа подчас жестока. Люди ищут защиты от бед, обращаются к богам, которых выдумывают.

— Я чту твою мудрость, жрец, — снова повторил Василько.

Мать и гостей он нашел на площадке для воинских потех…

Князь Константин обходил строй воинов лесного урочища, прекрасно вооруженных луками, мечами, копьями, многие были в кольчужных рубахах, стальных шлемах.

Константин слегка ударял кого-нибудь по плечу, говорил:

— Ты!

Воин выступал из строя, вынимал из колчана пять стрел. С молниеносной быстротой стрелы неслись в деревянный щит, укрепленный на частоколе.

Князь не скрывал восхищения — стрелы ложились плотно.

Когда люди увидели дым, внезапно окутавший истукана, это произвело на них ошеломляющее впечатление. Божество заговорило в неурочное время.

— Знамение! — перешептывались они. — Великий бог что-то хочет сказать. Пусть придут старцы — толкователи обрядов.

Давняя привычка требовала, чтобы появились старцы и объяснили поведение их божества.

Евпраксия Васильковна, сама не менее удивленная необычным явлением, нашла в себе силы найти нужные слова:

— Не надо старцев. Все без них ясно. Великий бог благословляет воинов на битву. Он заговорил ко времени.

Князь Константин отупело смотрел на ожившего идола: дьявольщина, о которой он обмолвился подходя к озеру, сбылась. «Удивительные люди, эти лешаки», — только и подумал он.

А Евпраксия Васильковна, увидев подходившего сына, гордо обратилась к Константину.

— Князь, испытай его!