Ставрос. Падение Константинополя (СИ)

- У госпожи тоже умерло двое детей, семь лет назад, - вдруг сказал он. – Их унесла чума.

Какое-то удивление снизошло на красивое лицо московитки – удивление и понимание, как будто подтверждение давнишней догадки.

- Чума – она от нечистоты, - сказала Евдокия Хрисанфовна. – На нас такая хворь редко нападает.

Покачала непокрытой головой с ровным пробором на блестящих волосах.

- Царствие им небесное. Всем невинным душам.

Марк тяжко вздохнул, как будто думал в эту минуту о своей госпоже. Евдокия Хрисанфовна грустно улыбнулась.

- Ты-то сам не женат, конечно? Вон, вижу, - седой волос в бороде уже пробивается, как у меня.

Марк качнул головой, не глядя на нее, - но ничего больше не прибавил. Несколько минут протекло в тягостном молчании; Микитка затих, ощутив между матерью и греком что-то новое. И это новое его испугало.

Ему самому, евнуху, никогда этого не узнать – только наблюдать за мужчинами и женщинами. Он вдруг подумал о своей матери иначе, нежели думал до сих пор: она была для него только мать… Но ведь она еще и жена, красивая и сильная, хотя и совсем немолодая! Такие еще даже рожать могут!

Марк вдруг спохватился, точно вырвался из плена каких-то чар. Повернулся к Евдокии Хрисанфовне. Пригладил ежик черных волос, вытянулся и оправил одежду.

- Мне пора, - сказал воин и кашлянул, опустив глаза. – Я приходил только известить вас. Прощай, госпожа.

Он поклонился и быстро пошел прочь; но Евдокия Хрисанфовна задержала его.

- Погоди, молодец… Ты скажи, зачем вправду приходил!

Марк в удивлении повернулся к ней.

- Госпожа приказ отдала? – спросила московитка, сурово глядя на стражника. – Что-нибудь решилось с нами?

Эскувит опустил зеленые глаза.

- Нет пока, - сказал он и быстро ушел, в еще большем смущении, почти замешательстве. Прогремел замок, потом удалились шаги.

Евдокия Хрисанфовна встала с кресла, в котором сидела, и подошла к окну: солнце освещало ее полную статную фигуру, белые круглые руки и шею. Микитка, сидевший в стороне на свежей соломенной подстилке, отодвинулся от матери в угол; он неотрывно смотрел на нее, но так ничего и не смог сказать.

Марк освободился от власти своей собеседницы, только прошагав несколько коридоров и выйдя через арку на воздух. Он подставил лицо ветру, как будто умывался им.

- Эти тавроскифы вещуны, - пробормотал ромей, ущипнув аккуратно подстриженную бороду. – А с ней говоришь – точно в бездонный колодец смотришь… Неужели они там все такие!

Он не знал, все ли – там, на Руси; но знал одну такую же женщину здесь, в империи. Марк перекрестился и поцеловал обернутый вокруг шеи шелковый шарф, подаренный Феофано.

- Вот здесь моя верность, - пробормотал он.

Где же еще может быть верность ромейского воина? От мысли о Феофано он взбодрился и опьянел сразу. Он должен был прийти к ней завтра: но не мог ждать. Марк всегда знал, где найти свою госпожу.

Сегодня она даже не покидала дворца, вместе со всеми наблюдая погребение императора из окна. Марк вернулся под крышу, поднялся по лестнице, завернул направо и остановился перед невысокой деревянной дверью. Набравшись духу, через несколько мгновений постучал.

Феофано была там, и открыла ему тотчас же – ее запах вскружил ему голову. Положив руки воину на плечи, она втянула его внутрь. Потом отступила к окну, как славянка, - но стала лицом к Марку, а не спиной: сложив руки на груди.

- Почему ты побеспокоил меня сейчас?

Он увидел, что на прекрасной Феофано темное траурное платье, а волосы скрыты под темным покрывалом. Солнце окружило ее сиянием, превращая в священную статую. Губы императрицы были сурово сжаты; большие подведенные глаза неумолимы.

- Тавроскифы выкинули что-нибудь? Евдокия? Это не такая женщина, чтобы долго просидеть под замком!

Марк покачал головой. Потом преклонил колени перед Феофано: это имя пристало его госпоже куда больше крещеного.

Он немел рядом с ней – и не знал, как описать, что сделала Евдокия. Только чувствовал, что эта женщина так же опасна, как и его императрица.

- Иоанн погребен, - наконец сказал эскувит.

По губам Феофано скользнула улыбка. Она приблизилась к Марку и положила ему руку на плечо; потом проследовала дальше, так что он не мог больше видеть ее.

- Ты приходил сказать им это! Напрасно, - прозвучал за его спиной ясный, исполненный силы голос. – Теперь Евдокия поймет, что настало время больших перемен… Пока она ничего не сможет сделать – но потом…

- Ты освободишь ее и ее сына? – тихо спросил коленопреклоненный Марк.

Он не стал говорить госпоже, что погребальная процессия прошла под самым окном русской пленницы, как будто ей напоказ.

- Потом – может быть, - наконец, после мучительного ожидания, ответила василисса. Усмехнулась. – Я полюбила этих варваров. Но их можно любить, только когда держишь в руках их цепи.

Она сомкнула свои сильные руки: щелкнули суставы. Марк быстро обернулся, потом встал с колен.

- Ты не знаешь ее, - взволнованно сказал воин. – Я говорил тебе, что она отказалась покинуть других женщин! Когда ей станет известно, что…

Феофано подошла к нему и положила руку на плечо. Посмотрела в глаза.

- А откуда ей станет это известно, мой дорогой Марк?

Тонкая рука впилась в его плечо так, что воин стиснул зубы от боли.

- Надеюсь, ты помнишь, кто ты – и кто я? – спросила повелительница, которая была ниже его на голову и легче вдвое – которую он мог бы вскинуть на плечо и унести куда пожелает…

Феофано ударила его: и привела этим в чувство. Глаза ее горели гневом.

- Я не просто женщина, а ты не просто мужчина, - тихо сказала василисса. – И она не просто женщина. Просто бывает только у варваров!

Она помолчала.

- Ты хочешь стать варваром?

Сейчас он чувствовал себя варваром!

Марк опять опустился перед Феофано на колени и обнял ее ноги. Он держал свою богиню железной хваткой.

- Прости… Я никогда не предам тебя… Даже помыслить о таком было…

- Да, это было низко, - сказала Феофано сквозь зубы. – Особенно теперь, когда у меня на счету каждый верный человек! Ты служишь мне уже так давно, и помог мне так высоко подняться, и вот…

Марк поцеловал сначала одну ее ногу, потом вторую.

- Прости. Прости, императрица.

Феофано схватила его за короткие волосы и запрокинула ему голову.

- Я императрица уже третий месяц! И у меня мало преданных людей, как у всех последних императоров, - и ты мне нужен, слышишь?..

Эти слова наполнили его стыдом и счастьем, как юношу – первый поцелуй, сорванный с уст возлюбленной. А Феофано вдруг сама опустилась перед ним на колени и посмотрела в глаза с мольбой, положив руки на его широкие плечи:

- Поцелуй меня!

Он коротко вздохнул, думая, что спит: как тогда, когда… Но Феофано сама обхватила его голову руками и страстно поцеловала; Марк ответил на поцелуй со всем умением и трепетом, который мог найти в себе. А перед нею он трепетал как лист, как струна.

Императрица прижалась к нему – горячая, как в жару, но щеки ее были мокры.

- Я ненавижу его, - прошептала Феофано. Покрывало упало с ее головы, и благоуханные черные волосы защекотали эскувиту лицо и шею.

Императрица отстранилась и посмотрела Марку в глаза. Она плакала.

- Ты знаешь, как я его ненавижу?

Марк кивнул, потупясь. Он знал и то, что Флатанелос делает для Феофано необходимую грязную работу, что он – фасад возведенного ею храма; но то, что госпожа ненавидела доместика схол, было совершенно понятно.

- Это я правлю, - прошептала Феофано, невидяще глядя на Марка, - а он не может править и не должен…

Марк снова кивнул. Наверху, у власти, закрепилось немало развращенных людей; но Флатанелос был человек, развращенный до последней степени.

Марк поднялся на ноги, и Феофано – с ним; она опять сделалась меньше него. Но в действительности госпожа была намного больше него, и всегда будет больше. Она никогда не сможет принадлежать ему одному – она принадлежит всему их делу…