Дорога на Берлин

Тут же он рассказал, что Тотлебен внушил ему с первых дней подозрения частым приемом конфидентов, являющихся из неприятельского лагеря, непомерной суровостью к войскам за обиды, чинимые жителям Померании, и, наконец, усиленной перепиской с прусскими генералами.

— Добро бы еще Вернер… Вы сказываете, что это разрешено. Но тут еще принц Бевернский. Что ни день, трубачи к нему ездят.

Выбивая пепел из трубки, Ивонин спросил:

— А граф Тотлебен о вашем за ним наблюдении ужели не догадывается?

Аш с интересом рассматривал трубку и, казалось, не слышал вопроса. Но потом вдруг, словно решившись, встал, вышел на минуту в соседнюю комнату и вернулся, держа в руке письмо.

— Из этой эпистолы вы увидите, что Тотлебен кое о чем подозревает. Теперь вы знаете столько же, сколько и я.

Письмо было адресовано Воронцову. Рассчитывая на доверчивость канцлера, Тотлебен писал в тоне очень минорном, всячески стараясь разжалобить и вызвать к себе сочувствие:

«Множество недругов и ран суть мой единственный прибыток, коим я себя льстить могу после этой войны. Неприятель ничего не может предпринять, чего бы я не знал. Но я сам в ежеминутной опасности нахожусь, чтобы на меня не напали мои завистники. Я дрожу от ужасного состояния, до коего я вижу себя доведенным».

— Слышу, лиса, про твои чудеса, — улыбнулся Ивонин, возвращая письмо Ашу. — Однакоже нам надлежит всю осторожность соблюдать.

— Осторожность — половина храбрости, — в тон ему сказал Аш. — Граф Тотлебен не такая птица, чтоб его можно было легко в силки изловить. Но мы с вами, надеюсь, это совершим.

Они расстались, вполне довольные друг другом.

Проведя две недели в главной квартире Тотлебена, Ивонин установил, что особенно часто путешествует в прусский лагерь и обратно один польский конфидент, Саббатка. Ивонин предложил во время очередного визита задержать и обыскать его. Аш сперва возражал:

— Ведь ежели мы у этого Саббатки ничего уличающего не найдем, то вся игра наша проиграна будет, ибо Тотлебен о такой обиде не упустит на весь Петербург раззвонить.

Но кончилось тем, что он согласился. Слишком соблазнительный представлялся случай. А медлить было опасно: Тотлебен мог прекратить свои переговоры.

В ночь на первое июля Саббатка снова появился в отряде и, как обычно, был проведен прямо к Тотлебену. Через час последовало распоряжение проводить его обратно в прусское расположение.

Ивонин незаметно выбрался из квартирмейстерской части и торопливо пошел к аванпостам. Там его поджидал уже Аш. Они залегли в кустарнике подле тропинки.

Ночь была душная, откуда-то доносилось глухое рокотанье грома, точно урчанье гигантского зверя. Но над головой небо было безоблачно. Оно пылало и искрилось, и Ивонин невольно подумал, что никогда еще он не видел, кажется, такого множества звезд. Млечный путь тянулся по всему небосводу широкой, разметанной белой дорожкой; созвездие Большой Медведицы изогнулось в черно-голубой бездне, отливая желтовато-матовым светом.

— Эк их высыпало! — с досадой сказал Аш. — В темноте нам бы сподручнее.

Вдали послышались шаги. Через некоторое время показались два солдата, рядом с которыми шел высокий сутулый человек в кунтуше. Неподалеку от места, где лежал Ивонин, группа на минуту остановилась, солдаты повернули обратно, а человек в кунтуше быстро двинулся дальше.

Почувствовав себя схваченным сразу с двух сторон, он даже не пытался сопротивляться и только заслонялся рукой от направленного на него пистолета. Аш связал ему руки за спиной и замотал рот шарфом.

— Я уж тут приготовил земляночку, — сказал он Ивонину: — никто не помешает. Идемте направо: там в пикете мои люди стоят.

Спустя четверть часа они добрались до низенькой, укрытой со всех сторон землянки и, раздув огонь, развязали пленника.

— Вот что, пан, — обратился к нему Аш: — не пробуйте бежать и будьте откровенны: это для вас много хорошо будет. Для начала покажите-ка письмо, которое генерал Тотлебен сегодня вам для передачи в Кюстрик вручил.

Саббатка затрясся.

— Не можно… Не можно… Граф повесит меня.

— Тихо, пан, — сурово произнес Аш, — не то мы тебя раньше повесим. Графа ты более не увидишь, и пужаться его нечего. Давай же свое письмо.

Поляк, жалобно причитая, надорвал шелковую подкладку своего кунтуша и вытащил конверт, без адреса, заделанный большой сургучной печатью.

— Все? Смотри, пан, если обыщем и еще найдем, то не сдобровать.

— Parole d'honneur [42], все! Слово шляхтича.

Аш с сомнением покачал головой, но отошел от Саббатки. Подсев к огню, он вскрыл конверт и вместе с Ивониным стал рассматривать его содержимое. С первых же строк они увидели, что не обманулись, решившись на свой рискованный поступок. В конверте находился точный перевод секретного ордера Бутурлина о марше русской армии к Бреславлю и маршрут армии. Кроме того, имелось личное письмо Тотлебена королю прусскому.

«Верный слуга получил сегодня милостивое писание принципала своего, — писал граф Фридриху, — и надеется, что и сам принципал письмо раба своего получил, которое он к приказу 1086 отослал и о новых переменах 521, 864, 960 объявить не оставил…»

— Шифровано, — проговорил Аш, прерывая чтение. — Хитер граф, да опаслив. Только на этот раз…

— Нельзя терять времени, — сказал Ивонин. — Тотлебен может вскоре узнать об исчезновении его посланца, и тогда все концы в воду схоронит… Вы куда шли, пан? В Кюстрин?

— Нет… В Ландсберг, — пролепетал Саббатка.

— А кому надлежало сей пакет вручить? — Венгерского полка капитану Фавиусу.

— Так… Вот что, господин подполковник, я полагаю: своей властью мы генерала Тотлебена подвергнуть аресту не можем. Сноситься с главнокомандующим некогда. Доложим немедленно на собрании всех полковых командиров о найденных бумагах. Это собрание может взять на себя арестование графа.

Аш подумал.

— Хорошо. Я останусь с этим поляком, а вы забирайте документы и действуйте. Вы лучше, нежели я, сумеете все дело представить.

Вспоминая впоследствии об этой ночи, Ивонин не мог в точности восстановить ее события. Он побежал сперва к хорошо известному ему полковнику Зоричу, затем они вдвоем врывались к полковым командирам, подымали их с кроватей и приводили, заспанных, на квартиру Зорича. Там читали документы, сыпали проклятиями, снова читали. Единодушно было решено немедленно арестовать Тотлебена. Выполнить это решение поручили полковникам Зоричу, Билову и Фуггеру, а также Ивонину.

Было уже совсем светло, когда четверо представителей полкового совета, сопровождаемые взводом гренадеров, подошли к квартире Тотлебена. В первой комнате спал Бринк. Его обезоружили и передали, напуганного и растерянного, гренадерам. Тотлебен, услышав шум, соскочил с постели и приоткрыл дверь.

— Was ist geschehen? [43] — крикнул он раздраженно.

— Вы арестованы. Дайте вашу шпагу, — твердо произнес Зорич.

— Vous êtes fou! [44]. Вы ответить за это! — завизжал, брызгая слюной, Тотлебен.

Зорич и Билов вошли к нему в спальню. Ивонин остался рассматривать бумаги Бринка.

Через полчаса Тотлебен, мрачный, но одетый, как всегда, с иголочки, был увезен. Гренадеры с ненавистью глядели на него.

— И рада б не шла курочка на пир, да за хохол тащат, — громко сказал один.

— Он все отрицал, — рассказывал Зорич Ивонину, — требовал, чтобы арестовали вас и подполковника Аша, и предложил опечатать бумаги как его, так и Аша. Вообще амбиции превеликой… Одно плохо, — Зорич с досадой покусал ус, — он успел-таки разорвать секретный шифр для переписки с Фридериком. Это мы с Биловым проморгали.

— А я вот что нашел. — Ивонин протянул сложенный пополам листок бумаги: то был черновик одного из писем Тотлебена королю прусскому. — «Ваше величество высказываете в последнем письме желание, чтобы мне служить еще одну кампанию, требуя, чтобы доброю в моих войсках дисциплиною я предупреждал всякие грабительства…»