Дорога на Берлин

Ивонин и Суворов остались одни.

— Помилуй бог, обозлился как немчура этот, — сказал Суворов и вдруг скорчил презабавную гримасу.

Ивонин невольно улыбнулся и сразу почувствовал себя легко.

— Премного вам благодарен, — сказал он. — А солдат отменный: богатырь собою и страху не ведает.

— Бедная Россия! — сказал Суворов, и лицо его вдруг сделалось грустным и задумчивым. — Сколько богатырей забиты палочками! Сколько талантов погибло! Талант, сударь, есть алмаз в коре: он должен быть вынут, передан гранильщику и положен на солнце.

Он опять улыбался, а глаза его испытующе смотрели на Ивонина, и тот почти физически чувствовал этот проницательный, всевидящий взгляд.

— Дозвольте отрекомендоваться, — сказал, краснея, Ивонин — секунд-майор Борис Феоктистыч…

— Знаю, знаю! — перебил его подполковник, уморительно замахав руками. — Все знаю про вас. Отменный офицер-с… И солдатушки хвалят. Оттого и вступился… Ввечеру уезжаю, а как вновь свидимся, приходите ужо обедать. Водочкой угощу, тары-бары поведем. А пока шлите ко мне пьяницу вашего, увезу его поскорей: неровен час, граф Тотлебен передумает. Прощайте, сударь.

Он пожал руку Ивонина своей маленькой, горячей, крепкой рукой и ушел быстрой, чуть подпрыгивающей походкой.

…………………………………………………………………………………………….

Через час Алефан явился к новому своему начальнику. Введенный в скромно, чуть ли не бедно обставленную комнату, он увидел еще молодого человека, сидевшего без мундира перед ярко пылавшим камином и с аппетитом уплетавшего гречневую кашу.

«Этот, что ли?» в мучительном недоумении подумал Алефан, на всякий случай вытягиваясь на пороге.

— Ты кто, братец? — спросил сидящий и, не донеся ложку до рта, склонив немного набок голову, лукаво посмотрел на него.

— Рядовой Егор Березовчук… По приказанию… В вашу команду… Потому, как…

Он вконец сбился и замолчал.

— Так… так…

Встав из-за стола, неизвестный человек обошел вокруг Алефана, глядя на него снизу вверх, присматриваясь, чуть ли не принюхиваясь.

— Не годен! — вдруг закричал он пронзительно, так, что солдат вздрогнул. — Ступай обратно! К господину Бринку. Не годен ты мне!

— Почему же, ваш высбродь? — помертвевшими губами спросил Алефан.

— А потому, что ты водку пьешь, в походе пьян… Наслышан о тебе. Мне солдаты нужны, а ты не солдат.

Мгновенье он смотрел на обмершего Алефана, потом подскочил к нему и, поднявшись на цыпочки, стал нагибать его голову.

Алефан покорно согнул, сколько мог, шею. Ему уже было все равно: «Нонче жизни себя порешу, а к Бринку под плети не вернусь».

— Ты — богатырь, — шопотом сказал странный офицер на ухо Алефану. — Русский богатырь, вот ты кто! Да будь у меня такая силища, я бы… Ты богатырь, братец, и солдат — значит, вдвойне могуч, значит, чудо-богатырь. Ты знаешь, что сие означает: русский солдат?

Алефан в растерянности моргал глазами.

— Сие значит: непобедимый воин. Он татар бил, полячков бил, шведов бил… У тебя отец-то в войске служил?

— Точно так, — только и мог выговорить Алефан.

— Ин, верно, с царем Петром Карлуса под Полтавой били. А про то, как шведов русское воинство било, слыхивал? На Чуди?

— Никак нет, не слыхивал.

Человек отпрыгнул от него, как ужаленный. Бросившись к уже свернутому баульчику с вещами, он проворно развязал его, порылся и вытащил тоненькую книжицу.

— Грамотен?

— Никак нет.

— Ай-ай-ай! Завтра же начнешь учиться. И как обучишься, прочитай вот книжицу; потом спрошу тебя — чтобы все знал.

Он подошел к столу и налил стакан водки.

— Выпей-ка тминной, Егорушка.

— Никак нет. В рот больше не возьму ее, ва высокобродь, — замотал головой Алефан.

— И дурак! Что ж ты за солдат без водки? — Алефан опять заморгал глазами. — В положенное время, да в меру, как же не выпить? Только пьяненьким не быть.

— Попутал нечистый, ва высокобродь.

— Ишь ты! — Он с таинственным видом вытянул губы, и Алефан покорно наклонил голову, подставив ухо. — А ты сам нечистого попутай. Русскому солдату и нечистый не должен быть страшен, вот он каков, Бова-богатырь, Илья Муромец наш. А теперь — пей! — строго приказал он.

Алефан взял деревянными пальцами стакан и одним духом выпил.

— Здорово! — с уважением произнес Суворов. — Тебе, почитай, и штофа мало. А дерешься ты как? Пулям кланяешься, от штыка бегаешь?

Тут уже Алефан совсем не знал, что сказать, и только громко засопел.

— Ну-ну, — с коротким довольным смешком сказал человек. — Не серчай. Вот я с тобой в первую баталию пойду рядышком. А то я ведь, — он оглянулся по сторонам и, сделав круглые глаза, прошептал; — я трус. А с храбрым и трусу не страшно. Вот и пойдем вместе.

Отворив дверь, он крикнул:

— Прошка!

Вошел молодой белобрысый солдат.

— Займись вот служивым. Он с нами поедет. Да смотри у меня: через час выезжаем! — И, не глядя ни на кого, он поспешно вышел из комнаты. Солдаты остались одни.

— Как тебе мой-то, Сувор, показался? — спросил Прохор, неодобрительно глядя на влажный стакан.

— «Богатырь», говорит… Водкой потчевал… И как баталия, то, значит, со мной вместе пойдет.

— С тобо-ой! — протянул Прохор и презрительно шмыгнул носом. — Эва, друг любезный, я за тебя пятака не дам. Там, где он, и муха не пролетит. Он-то заговоренный, а другим никак нельзя.

Он взял ложку и стал хладнокровно доедать оставшуюся кашу.

— Ну, однако, рядом с ним и ты, может, уцелеешь, — рассуждал он. — Это что же? Тминная? Везти с собой — все одно прольется. — Он выпил и крякнул. — Рядом с ним, с Ляксандрой Васильевичем, и заяц осмелеет, и воробей что твой орел сделается. Ну, вот, кажись, вся… Так ты не бойсь, парень, он тебя в баталию, как в баню, поведет, аж на самом верхнем полку побываешь. Батюшку с матушкой припомнишь. Но он же тебя и обратно целехонького выведет. А теперь ступай-ка за мной, поможешь коней взнуздать.

Алефан все в том же состоянии радостного ошеломления последовал за ним.

После берлинской экспедиции жизнь Ивонина потянулась однообразно. Русская армия все туже стягивала узел, все глубже проникала в Восточную Пруссию, однако Фридрих еще сопротивлялся. Ивонин служил попрежнему в квартирмейстерской части, но летом ему внезапно объявили о переводе его в отряд Тотлебена. Первое побуждение его было просить об отмене этого назначения, но что-то в голосе главнокомандующего, во всей его манере, необычно торжественной и немного таинственной, заставило его сдержаться. Бутурлин вынул из ящика лист бумаги и молча протянул ему. То было секретное донесение подполковника Аша, заведывавшего письменной частью Тотлебена.

Аш сообщал о своих подозрениях. «Генерал Тотлебен, — писал он, — поступает не по долгу своей присяги и, как я думаю, находится в переписке с неприятелем. Почти каждый день являются в наш лагерь прусские трубачи, а иногда и офицеры. Недавно берлинский купец Гоцковский пробыл в нашем лагере почти три дня под предлогом, что привез Тотлебену повара. Вообще эту кампанию граф Тотлебен делает с явной неохотой».

В конце донесения Аш многозначительно заявил: «Я имею проект, как Тотлебена в уповательных фальшивостях поймать».

Ивонин внимательно прочитал все письмо.

— Хотите поехать? — спросил Бутурлин. — Вы, кажется, о генерале Тотлебене уже давно не авантажного мнения. Проверьте же все сами.

Ивонин молча поклонился.

— Да, вот еще, — остановил его главнокомандующий. — Что до сношений с неприятелем, то имейте в виду, что Тотлебен с моей апробации встречался с прусским генералом Вернером для разговора о перемирии, ибо Конференция хотела знать, что сей Вернер предложит.

Он вздохнул и устало закончил:

— Теперь ступайте.

Прибыв к Тотлебену, Ивонин на второй же день зашел к Ашу. Это был плотный, крепкий человек, с лысой большой головой, упрямым подбородком и колючими глазами. Выслушав Ивонина, он энергично тряхнул головой.

— Отлично! Будем действовать вместе.