Коридоры кончаются стенкой

— У вас сильно притуплена бдительность, товарищ, — вскипел Кравцов, — и начисто отсутствует классовое чутье.

— Наоборот, — парировал старый большевик, — с классовым чутьем у меня все в порядке, поэтому колхозника, селянина я понимаю лучше, чем вас. Но кроме всего прочего, — добавил он, покидая трибуну, — у меня еще развито чувство реальности.

Кравцов задыхался от обиды, но счел разумным промолчать.

«Какой молодчина!» — злорадствовал Малкин. — Рядовой, а как ловко вправил мозги секретарю!» «Разберемся», — шепнул он Кравцову и тот с благодарностью сжал его локоть горячей рукой.

После собрания Малкин и Симончик зашли к Кравцову.

— Ты с такой нежностью говорил о казаках и про то, как они выращивали брички из оглоблей, что я чуть не прослезился, — подмигнув Симончику, обратился Малкин к Кравцову.

— Такова установка ЦК, — серьезно ответил Кравцов. Шутку Малкина он не понял или не принял. — Пока неофициально, но линия на истребление казачества признана ошибочной.

— Почему неофициально? — возразил Малкин. — Насколько я в курсе — установка Оргбюро ЦК по этому вопросу была признана неверной еще в марте девятнадцатого, как только вспыхнул Вешенский мятеж.

— При чем тут Вешенский мятеж? Ты забыл зиму тридцать второго, когда выселялись целые станицы?

— А-а, ты об этом? Ну, в общем-то ты, вероятно, прав. Казак не только на Дону, на Кубани он тоже в опале.

— Опала — слишком мягко сказано. Ты еще, наверное, не успел разобраться, а мне дали цифры. Вот послушай, — Кравцов полистал записную книжку и ткнул пальцем в таблицу — удельный вес казаков в крае шестьдесят пять процентов. Это на сегодняшний день. Найди казака или казачку хоть в одном аппарате, начиная от сельсовета и кончая крайкомом-крайисполкомом. Не найдешь Их нету! Ни в партийном аппарате, ни в советском, ни в хозяйственном. Полная дискриминация! Что это нам дает? Это дает нам враждебное отношение казачьего населения к нашей политике.

— Разжалобил и напугал, — отозвался Симончик. — Допусти их к власти — они опять захотят самостийности. Они ж нас ненавидят.

— Вот-вот. И я о том же. Ненавидят. А за что? За то самое, о чем я сказал. Значит, что нужно делать? Нужно двигать их в органы государственной власти. Давать им в поводыри казаков, проверенных, преданных советской власти и ВКП(б). И казачество пойдет за ними, а значит — за нами. Народ — он ведь как? Он идет слепо за тем, кому доверяет.

— Ты уступишь свое место казаку?

— Если на то будет воля ЦК. Пока речь идет о низшем и среднем звене.

— Как ты себе все это представляешь?

— Я представляю это себе так, как учит ЦК. Если, скажем, на должность первого секретаря райкома есть два кандидата, один из которых честный, проверенный русский… или другой национальности, а другой — казак, тоже проверенный, но по способностям на голову ниже, чем русский, — ставить надо первым секретарем казака, а русского вторым. Вот такая политика. Прошло двадцать дет и пора казака восстановить в его правах.

— И сорванные лампасы вернуть? — засмеялся Малкин.

— Дались тебе эти лампасы…

— Восстанавливать надо, но не всех, — снова возразил Симончик. — Вот на днях звонят из Красноармейской — я Иван Павлычу рассказывал. Звонят из Красноармейской, спрашивают, что делать? Уточняю вопрос. Оказывается, возвращаются в станицу выселенные в тридцать втором и, пока взрослое население на работе, занимают свои дома. И не просто занимают. Они еще ведут контрреволюционную работу: мол, пожили за наш счет и хватит. Кыш, мол, мы приехали.

— С этими мы управимся быстро. Они без документов, наверное, сбежали, будем отлавливать и отправлять на места поселений. В колхозе имени Буденного таких набралось уже тридцать пять человек, — разъяснил ситуацию Малкин.

— Так уже есть случаи драк, — упирался Симончик. — Не сегодня завтра мы можем иметь смертоубийство!

— Уберем. Всех уберем, — заверил Малкин. — С ними работа уже проведена. Все предупреждены. Наберем эшелон, и марш-марш. Так не только в Красноармейской. По всей Кубани и на Дону тоже.

— Симончик, по-моему, слабо разобрался в политике партии. Ломать дрова не позволю. С каждым, вернувшимся из поселения, разбираться персонально. На этом деле сегодня можно запросто сломать шею. И раз Симончик мутит воду, а Малкин ему подпевает — ни одного казака, вернувшегося домой, без моего согласия обратно не отправлять. Симончик свободен. Малкин, останься.

Председатель крайисполкома удалился, чувствуя себя униженным и оскорбленным.

— За что ты его так? — спросил Малкин, когда дверь за Симончиком закрылась.

— Да пошел он на х… Жертва аборта! Ни хрена не смыслит в политике. А ты тоже… Уберем, уберем… Как бы нас с тобой не убрали. Настроение в ЦК меняется быстро.

37

В оставшиеся дни секретари горкома ВКП(б) Шелухин и горкома ВЛКСМ Мерзликин шумливо занимались подготовкой демонстрации и митинга, который намеревались провести на городском стадионе. Из укладов и баз управления внутренней торговли были изъяты все запасы красной материи, из которой комсомольский актив изготовил сотни флагов, флажков, десятки транспарантов и прочей митинговой атрибутики. Школы и комсомольские организации учебных заведений и крупных промышленных предприятий получили жесткие разнарядки, в соответствии с которыми они обязаны были выставить на демонстрацию полностью экипированные колонны со стопроцентным охватом молодежи. В подготовку намеченных мероприятий Шелухин задействовал Дом пионеров, обязав его обеспечить колонны горнистами и барабанщиками. Предприятия, имевшие собственные духовые оркестры, должны были выделить музыкантов в сводный духовой оркестр, место которому было определено в сквере у здания крайкома партии, а также сопровождать свои колонны во время шествия к городскому стадиону. Все было многократно просчитано, проверено и, кажется, неплохо подготовлено, о чем Шелухин с радостью сообщил Кравцову.

— Скажешь «гоп», когда перескочишь, — охладил пыл ретивого исполнителя секретарь крайкома. — Что-то сорвется — пощады не жди.

— Само собой, — смешался Шелухин и, не скрывая более неприязни к товарищу по партии, демонстративно покинул кабинет.

Утро 30 сентября выдалось солнечным, но по-осеннему прохладным. Легкий ветерок шевелил многочисленные флаги, развешанные на домах центральной улицы города. На фасадах административных зданий — портреты Калинина, Ворошилова, Кагановича и Ежова.

От здания к зданию, во всю ширину улицы, на замусоленных пеньковых канатах — огромные красные полотнища с письменами, прославляющими ВКП(б), Сталина, комсомол. В сквере под сенью дерев, окутанных густой багрово-желтой листвой, расположился сводный духовой оркестр: трубы на изготовку, раскрытые книжки нот на деревянных подставках-пюпитрах. В ожидании команды «марш!» застыл дирижер — высокий сутулый блондин. Зажав в костлявых пальцах красный карандаш — дирижерскую палочку, он неотрывно смотрел на угловой балкон крайкомовского здания. Тротуары по обе стороны улицы стараниями Шелухина заполнены приглашенными, у каждого из которых своя роль в этом массовом спектакле ликования. В квартале от здания крайкома изготовились к торжественному проходу колонны демонстрантов — серая масса, густо перепачканная красным.

Десять ноль-ноль. На балкон, украшенный кумачом и портретами вождей, выходят Кравцов, Малкин, Симончик, Шелухин, Мерзликин. Распорядитель с красной повязкой на рукаве, то и дело сползавшей ниже локтя, неожиданно вынырнул из толпы и подал команду оркестру. Дирижерская палочка-карандаш круто взмыла вверх и грозная «Варшавянка» заглушила многоголосье сгрудившихся на тротуарах горожан. Вал кумача тяжело сдвинулся с места и, набирая скорость, покатился к зданию крайкома и мимо него, устремляясь к городскому стадиону.

Стоя на балконе рядом с Кравцовым, Малкин видел сквозь просветы в скопище знамен, портретов и транспарантов знакомые лица, которые приветливо улыбались и что-то кричали, и он, не различая слов в сплошном гуле голосов и нестройных звуков оркестра, но догадываясь, что это могут быть только приветствия, добродушно улыбался в ответ, важно покачивая пятерней на уровне глаз. То там, то здесь мелькали лица работников НКВД — его глаза и уши, получившие задание «не зевать, все видеть, слышать и решительно пресекать». Устав от лиц и улыбок, Малкин устремил взор навстречу движущемуся потоку и поразился увиденному: многочисленные портреты «вождей мирового пролетариата», высоко поднятые демонстрантами над сплошным красным месивом знамен и транспарантов, казались плывущими в дымящейся от утренней прохлады человеческой крови, плывущими торжественно и амбициозно в твердой уверенности, что пока дымятся эти потоки — держаться им на плаву, увлекая за собой все новые и новые поколения разрушителей старого мира.