В этом мире подлунном...

Со ступеньки повозки сначала соскочил молодой (недавно пробились усики), но весьма важный видом слуга. Он не спеша рассмотрел собравшихся перед палаткой, затем вторично распахнул занавески и, почтительно склонившись, произнес:

— Сойдите, о шейх, вас ждут.

Шахвани был одет в синий суконный халат, поверх которого струилась белоснежная мантия, серебристая чалма накручена поверх синей остроконечной тюбетейки. Целитель, держа в одной руке большую книгу в желтом сафьяновом переплете, в другой трость красного дерева с набалдашником из слоновой кости, величественно спустился на землю, спокойно оглядел застывших в поклоне людей.

Нет, это был не тот Абу Халим Шахвани, который несколько недель назад ютился в лачуге Маликула шараба, о нет! Перед людьми стоял совсем иной человек — представительный и величаво-мудрый. И борода, присыпанная сединой, которая так шла ему, и дорогой суконный халат с белой мантией, и серебристая чалма на голове, и толстая, величиной с подушку, книга в дорогом переплете, и тяжелая дорогая трость — на всем, на всем в его облике лежала печать царственного ума и спокойствия. Шейх-ур-раис, да и только!

Все замерли, покоренные, растерянные. Лишь рябой мушриф, внимательно наблюдавший за всеми и за всем, отважился с почтительным поклоном обратиться к «ученому»:

— О мудрейший! Пока вам поставят отдельную юрту, соблаговолите пожаловать к господину визирю!

— Добро пожаловать! — снова сказал Абул Вафо, согбенностью своей выражая полное почтение.

Шилким, положив руку на плечо молодого красивого ученика, все так же величественно прошествовал к шелками украшенной палатке визиря. Все, даже сам Абул Вафо, с неловкой поспешностью попятились, уступая дорогу. И опять лишь рябой мушриф со значком на чалме осмелился ввести ученого под руку внутрь шатра. Правду сказать, так этот рябой мушриф, знавший чудо-лекаря и до, и после тегинабадского базара, не очень-то благоговел перед ним. И хотя был вынужден терпеть внезапно явленную людям спесивость его, про себя посмеивался над Ибн Синой: еще бы, он сам, этот гонец, собрал глашатаев и все, как надо, объяснил им — что кричать, про кого кричать.

Расположились вокруг столика о шести углах, сотворили молитву. Рябой мушриф открыл было рот, хотел обговорить предстоящие дела, но тут «великий исцелитель» величаво поднял белую, холеную руку, показав всем золотые кольца, нанизанные на каждый палец.

— О делах мы еще успеем потолковать, почтенный мушриф! Мы, целители, обычно говорим: сначала угощение, потом — совет! Немало мудрого, скажу я вам, заключает в себе это присловье!..

Сказав это, Шахвани обратился к Абул Вафо:

— Простите меня, господин визирь, но целители, перед тем как приступить к трапезе, должны знать, что будет подано!

— Шурван-шер, — ответил Рыжий, — пища шахская, благодетель наш.

— Это особый отвар из петушиного мяса, — пояснил рябой мушриф. — Кто его съест — становится петухом, а кто не съест — курицей.

— Хвала вам, хвала… Лучше один петух, чем тысяча кур! — воскликнул «чудо-лекарь». — Ибо мясо петуха, — согласно нашим ученым изысканиям и предписаниям, является лекарством от тысячи болезней… Еще что?

— Кебаб, приготовленный из печени самого молодого ягненка и жаренный на углях от веток горной арчи!

— Тоже неплохо, особенно если учесть, что ваш покорный слуга целую главу в своей книге «Аль-Канон» посвятил целебным свойствам горной арчи!.. А теперь скажите, какие будут вина к яствам?

— Вина?

— Да, вина! — Шахвани все поглаживал свою красивую бороду и внезапно он расхохотался: — Ах, да… Вина не приняты… Но, господин визирь, неужто в жизни вы ничего не пили, кроме… петушиного отвара?

Рябой мушриф подхихикнул тут же:

— О великий исцелитель, вы еще не знаете господина визиря! В молодости у господина визиря во дворце устраивались такие пиры и украшали их такие музыканты и певцы, что на них… вино лилось рекой…

— Неужели?.. А красавицы? Иль господину визирю после петушиных бульонов не приходилось иметь дел с курами?

— О благодетель, вы еще не видали тех, кто прислуживает господину визирю и за столом, и… — Увидев поваров с подносами, рябой закричал: — Вина! Вина! Целый хум вина!

Через мгновение стол был накрыт. И отменно.

В серебряных блюдцах подали миндаль в мягкой, тонкой скорлупе, хурму, финики, фисташки, золотистый изюм и черный изюм: громоздились на столе тонкие лепешки из теста, приправленного соком сливы, пирожки-самса, жаркое из перепелки: принесли и знаменитый шахский бульон, — словом, в изысканных яствах недостатка не было.

«Великий исцелитель» умеренности в питье и в еде не проявил. В разгар пира он, взглянув уже несколько осоловело на Абул Вафо, положил руку в кольцах на тяжелую свою книгу:

— Сожалею, что вы, господин визирь, не прочитали мой труд! И жаль, что люди по своему невежеству не ведают о жемчужинах мудрости, собранных в нем вашим покорным слугою, а если б прочли, то узнали, что хорошее вино, как и луноликая красавица, есть благодеяние аллаха! Женщина — это лакомство, так сотворил аллах, стало быть, не отдавать ему должного внимания есть грех!.. Тем более после шурван-шера… Или господин визирь, — ученый склонился к Абул Вафо, — лишен счастливой способности… лакомиться? Но мы тогда в два счета вылечим от такого недуга.

Абул Вафо сидел невеселый, уставившись в одну точку. Желтоватые глаза его не ответили на шутку.

— Ну-с, раз так… — сказал «чудо-лекарь», оглянулся, где ученик. — Запиши-ка. Иначе господин визирь не поймет наших пожеланий. Возьми бумагу и перо. Взял? Пиши… Ежедневно утром и вечером нам следует подавать сливки, сбитые из молока горной газели.

Абул Вафо Рыжий поднял глаза на рябого мушрифа.

— Горная газель?

— Не газель, а молоко газелье. Еще точнее — сливки из этого молока, или вы не лакомились… гм… сливками, господин визирь?

— Ел их, конечно… но… горная газель?

— Почему вы удивляетесь, господин визирь? Иль в великом султанате нет гор?

— Есть, благодетель, есть!

— Иль в этих горах перевелись газели, господин визирь?

На этот раз вместо Абул Вафо ответил рябой мушриф:

— Хватит, хватит спорить… Такому целителю, как вы, мы найдем не только молоко горной газели, но, если захотите, яйца птицы Анко [76].

— Благодарю покорно!.. Далее. Шербет из тутовника, балхского тутовника.

Абул Вафо, моргая глазами, спросил:

— А если шербет будет сделан из гератского? То есть тутовник из Балха будет, но привит в Герате!

— Нет, нет! Я употребляю только балхский, чистый балхский.

— Сделаем! — снова воскликнул рябой мушриф, сверкая глазами.

— В полдень… мясо молодой газели, жаренное на миндальном масле с измельченной сайгачьей травой, базиликом и мятой! Запомните: если хоть одна из этих трав будет отсутствовать, я это узнаю по запаху за сотню шагов.

— Сделаем, почтеннейший!

— Ужин должен быть легким… Так советует мой «Канон». Кебаб из перепелки и то, что вы предложили сегодня, — бульон петушиный. Ну, а если к нему будет доставлена какая-нибудь нежная птичка… не целованная еще и матерью красавица, то на вас так и посыплются благодарности аллаха!

— Хвала, мой благодетель, хвала вам! — выкрикнул рябой мушриф.

А Абул Вафо все глядел и глядел в одну точку. Он знал, знал, кто перед ним, но когда Шахвани прибыл сюда, степенность «ученого» посеяла в душе визиря некие сомненья: теперь, после похотливых намеков и требований, все эти сомненья рассеялись. Но тем лучше он понимал, сколь будет опасно не выполнить требований.

Нецелованную невольницу — где ее возьмешь?

— Простите меня, о великий шейх, — боязливо заговорил Абул Вафо. — Те райские птицы… о которых вы говорили… они должны каждый вечер меняться или… вам нужна одна?

— О господин визирь! Что может быть прекрасней, чем ежедневно прилетающие новые птички? — со смехом воскликнул «великий исцелитель». И вдруг, что-то вспомнив, перестал смеяться. — Да, вот оно что! Я слышал, что… младшая любимая жена правителя Бухары Алитегина находится в плену в крепости Тегинабад!