В этом мире подлунном...

О, как они спорили тогда, в Гургане, на совете ученых при дворе хорезмшаха! Каким умом и… весельем были исполнены эти вечера, эти споры! И бескорыстным желанием докопаться до истины. Только истина была им нужна!.. И потом, расставшись, он не раз и не два брал и перечитывал письма Бируни — снимал их с полки самых редкостных и дорогих, важнейших для себя рукописей и перечитывал по нескольку раз. И всякий раз вдумываясь в доводы старшего друга, учителя. В этих письмах были, были строки, в которых учитель крепко отчитывал его, Абу Али. Особенное неудовольствие Бируни выражал за то, что он, Абу Али, слепо следует, мол, Арасту [74]. Тут досточтимый мавляна Абу Райхан был не прав. Вовсе не слепо следовал он, Абу Али, Аристотелю, но метод «Метафизики» этого мудреца не только позволял последовательно философствовать, но помогал правильно мыслить, добывать крупицы истины на путях и врачебной науки. Помогал в сложных ее вопросах!

Ибн Сина на память произнес про себя сказанное им же самим в «Книге исцеления»: «Многих мы видели людей науки, которые тратят все свои силы на отыскание множества разных доводов, рассуждая о делах неважных и вопросах, легко решаемых. А когда они касаются действительно трудного, быстро оставляют это трудное без разбирательства. Мы надеемся двинуться по иному пути…»

Вот чему его учил мавляна Абу Райхан!

Да, ради свидания с Бируни Ибн Сина мог бы поехать и в Газну. Не страшат ни трудности дороги, ни неизвестность. Но султан Махмуд! Но клятва — не видеть его никогда!..

У подножия холма показался человек, ведущий за уздечку мула. Он заметил Ибн Сину, стал подниматься к нему. Ибн Сина, не желая ни с кем встречаться, быстро зашагал по тропинке вниз.

— Эй, дервиш, куда заспешил? — крикнул человек.

Видно было: встречи и разговора не избежать.

— Ассалам алейкум!

— Ва-алейкум ассалам!

Весь обросший седыми волосами, длинноносый, с запавшими не то от голода, не то от болезни глазами, старик был одет в шаровары и рубаху, сшитые из лоскутков, изодранные чарыки на ногах подвязаны шнурками. Из мешков, перекинутых через спину мула, выглядывали глиняный кувшин, а с другой стороны — тыквенный сосуд для воды. Видно, был этот старик водоносом.

Водонос на мгновение застыл, пристально вглядываясь в Ибн Сину ввалившимися своими глазами:

— Чего шатаешься, дервиш? Ежли голоден, иди вон в тот кишлак или к нам, в рабат. Да и поработал бы, чем так попусту ходить и клянчить на пропитание.

Седой, оборванный старик напоминал кого-то… Но кого, кого? Ибн Сину охватило неясное волнение.

— Что же делать, раб аллаха? Так мне, видать, на роду написано, — сказал он первое, что пришло в голову.

Водонос, услышав голос Ибн Сины, как-то странно встрепенулся, немного отступил назад. Прошептал: «О аллах! Может ли это быть?»

— Ежли нищенство надоело, дервиш, иди в наш караван. Будешь погонщиком верблюдов. И на одежду заработаешь, и на хлеб насущный.

— Какой караван?

— Большой. Из Исфахана в Бухару идет… вон там, в рабате, стоит…

— В Бухару, говоришь?

— В Бухару, Бухару, говорю… А что, есть на свете невежды, не слыхавшие про священную Бухару? Все стороны света — все знают благословенную Бухару!.. Говорю, иди-ка с нами: и сыт будешь, и дело, угодное аллаху, сделаешь.

Да, да! Он где-то видел этого человека! Давно, очень давно видел. Может, в Бухаре?..

— Благодарю за приглашенье, приятель, только стар я уже для погонщика.

Ибн Сина пошел было дальше по тропинке, но, не пройдя и нескольких шагов, остановился, снова услышав возглас водоноса: «О создатель!» Обернулся, увидел тот самый миг, когда из рук водоноса выпал кнут, а сам водонос схватился за голову:

— О аллах всемогущий! Это ты, Абу Али? Ты?

— Шокалон?! — вскрикнул вдруг Ибн Сина, — Абу Али! — бросился было водонос вперед, но, будто испугавшись чего-то, остановился: — Нет! Глазам своим не верю! Абу Али Ибн Сина стал дервишем? Знаменитый, всему миру известный лекарь в одежде нищего клянчит кусок хлеба?!

Ибн Сина, тоже не веря своим глазам, стоял, словно онемев. «Невероятно! Что за игры играет с людьми судьба? Друг детства Шокалон — водонос на чужбине?»

— Что случилось с тобой, Шокалон? Как ты попал на чужбину? Пусть от меня отвернулось счастье, но почему оно от тебя отвернулось?

— Не спрашивай, Абу Али! Дай сначала обнять тебя!

Они обнялись. Сели на траву. Помолчали. И Шокалон, протирая заслезившиеся глаза, снова заголосил:

— г Нет, не верю! Не верю глазам своим… Мы слышали, Абу Али, что ты главный визирь в Хамадане, а ты… дервиш, оказывается?

Ибн Сина улыбнулся печально!

— Какая разница? Главный визирь или дервиш — какая разница, Шокалон?

— Нет! Удивителен этот подлунный мир, Абу Али, поистине удивителен и непонятен… Нет человека в твоем родном крае, кто не произносил бы твое имя с благоговением, а ты в это время здесь…

— Ладно, Шокалон, хватит про меня, расскажи лучше про Афшану! Как там Бухара? Что в Афшане делается?

— Э, Абу Али! — Шокалон закачал головой. — От той Афшаны, что ты знал, осталась лишь гора пепла… Не знаю, слыхал ты или нет, — пять лет назад на Бухару напал султан Махмуд…

— Слыхал…

— Ну, коль слыхал… Афшана, Абу Али, разорена… Все сады Бухары, все посевы — все растоптали боевые слоны султана… Ни о чем лучше не спрашивай, не терзай душу ни мне, ни себе, Абу Али!

Ибн Сина долго сидел, опустив голову. Молчал. Потом с трудом произнес:

— Выходит, ты, как и я, убежал от гонений султана Махмуда, бедный мой друг?

— Нет, Абу Али! Я пришел сюда с одной целью — найти единственного своего сына Шаюсуфа.

— А что случилось с ним?

Шокалон тяжко вздохнул:

— Не понять странностей судьбы, не понять, Абу Али… Вот его постигла та же участь, что и тебя. Он полюбил дочь Бутакез-бегим! Ну, та степнячка, Бутакезбегим, помнишь?.. Ты любил ее когда-то… А он полюбил дочь несчастной Бутакез-бегим. Дочку зовут Каракез… И он, то есть сын мой Шаюсуф, как и ты, разлучился с любимой… сделался скитальцем… Сейчас он тут, где-то о этих краях.

«Бутакез — глаза, как у верблюжонка… Каракез — черноглазая. Этот старый водонос, в своем ли он уме или спятил от горя?.. Сын Шокалона влюбился в дочь?..»

— А сама Бутакез-бегим… жива?

— Померла, пусть аллах сделает пухом ее могилу! От той самой болезни померла, от которой ты ее когда-то лечил и вылечил. Осталась Каракез-бегим. По воле аллаха — вылитая покойница… И глаза, и волосы, даже родинка на шее, помнишь? Похожи как две капли воды. И вот… судьба ее тоже несчастной оказалась… Прошлой весной, ночью, на крепость нашего местного бека напали разбойники и украли Каракез-бегим. А мой сын… о, Шаюсуф словно сокол, Абу Али! Он был сарбазом у бека, отца девушки…

Шокалон, то и дело тяжко вздыхая, долго рассказывал о горестных превратностях, выпавших на долю их всех. По его рассказу выходило, что похитителей девушки никто не знает. Одни говорят, что Каракез-бегим схватили драчливые степняки, другие — что ее выкрали по велению правителя Бухары Алитегина. Ведь когда султан Махмуд напал на Бухару… взял он в плен любимую младшую жену и дочь Алитегина. И Алитегин, для того чтоб вернуть жену и дочь, приказал похитить дочь бека и Бутакез-бегим и отправить ее в Исфахан в подарок эмиру Масуду, в гарем сыну султана Махмуда. А сын Шокалона, прослышав о том, отправился по следам любимой в Исфахан. И сердце Шокалона-отца тоже не выдержало: нанялся водоносом каравана, и вот он здесь…

Ибн Сина слушал Шокалона не очень внимательно, мысли его были уже в Афшане, как птицы в родном гнезде. В большой белой юрте он видел Бутакез-бегим. Но он видел ее не такой, какой была она тогда, при первой их встрече: больной, беспомощной, с глазами, полными слез, — нет, он видел ее такой, какой она стала через месяц, когда выздоровела, — будто заново рожденной на свет, видел быстрой, шаловливой, с блестящими черными глазами, полными нежности и ласки, — своей любимой видел.