Золотой век

— Не в меру, девка, ты любопытна.

— Неужели и взглянуть нельзя?

— Нечего там смотреть. Узоров никаких нет.

— Батюшка, голубчик, дозволь осмотреть мне княжеский дом, — не унималась молодая девушка.

— И думать не моги.

— Да почему же!

— Не моги, говорю, и думать! — грозно крикнул на Танюшу Егор Ястреб.

— Ну, ну, не надо… чего кричать?

— Не кричать на тебя надо, а бить!

— За что?

— А за то, не суй свой нос там, где его не спрашивают!.. Я знаю, откуда у тебя, девка, припала охота осмотреть княжеский дом… Это все Ипатка, дьявол, наделал… его штуки! Намолол с три короба небылиц, а ты с матерью и развесили уши, поверили… Вот дурья-то порода! Право.

Ругая и угрожая Тане, старик Егор Ястреб думал, чем отучить молодую девушку от любопытства, но он ошибся. Этим он еще больше возбудил в ней любопытство. Таня дала себе слово как-нибудь проникнуть в княжеский дом и все узнать. Но так как туда проникнуть, как уже сказано, было довольно трудно, то она решила действовать по-другому.

И вот однажды, в лунный поздний вечер Таня, крадучись, вышла из своей девичьей горенки и направилась в сад.

Окно угловой горницы, за железной решеткой, выходило в сад и невдалеке от этого окна стояла высокая, кудрявая липа.

Таня еще маленькой научилась ловко влезать на высокие деревья; росла она на деревенском просторе без всякого надзора и выросла бойкой и сильной девушкой; как ни будь дерево высоко, влезть на него для нее не составляло труда.

Таня ловко влезла на липу, с которой ей хорошо было видно окно за железной решеткой.

Так как вечер был лунный, то ей не трудно было видеть и то, что делается в горнице..

Молодая девушка пристально посмотрела в окно той запертой горницы, которая ей представлялась такой таинственной, загадочной.

Она теперь твердо была уверена, что в той горнице кто-то томится в неволе, но кто именно — не знала.

Тане видно, что в окно кто-то смотрит: ей ясно видно бледное, истомленное, но красивое лицо молодого человека; как печально он смотрел своими выразительными глазами.

— Какой молодой да красовитый… Сердечный… Мне жаль его! Чем он заслужил такую немилость князя? Легко сказать, равно колодник, в неволе томится. Уж не он ли и есть дружок сердечной княжны Натальи Платоновны? — так подумала молодая девушка.

Любопытство ее было удовлетворено только наполовину: Тане непременно хотелось узнать, поговорить, кто это томится в заключении, чем «молодой красавчик» навлек на себя гнев князя? Он ли возлюбленный княжны?

Таня, никем не замеченная, сошла с дерева и вернулась в свою горенку. В княжеской усадьбе все давно крепко спали.

Но молодой девушке было не до сна; она обдумывала, как проникнуть в княжеский дом и узнать у заключенного, — кто он и за что посажен князем под замок.

Но как ни обдумывала Таня, как ни ломала свою любопытную головку, ни к какому выводу не пришла и волей-неволей принуждена была ждать случая, который поможет ей удовлетворить любопытство.

— Если это возлюбленный княжны, то надо ему непременно помочь, из неволи его освободить во что бы то ни стало… Княжну я крепко люблю и уважаю и всегда рада сделать ей приятное, — таким размышлениям предавалась молодая девушка.

XLVII

У одного из важных сановников императрицы Екатерины II блестящий бал.

Дом-дворец сановника горит тысячами огней. Роскошная отделка дворца, роскошные костюмы гостей, многочисленных и важных. Среди гостей немало находилось и влиятельных.

Ждали императрицу, но она, по причине легкого нездоровья, не могла осчастливить своим присутствием этот великосветский бал.

На бал получил приглашение и князь Полянский с дочерью.

Красота и грация княжны Натальи Платоновны затмила всех великосветских красавиц.

Золотая молодежь просто не могла оторвать своих глаз от княжны.

Она была царицей бала.

Великосветские девицы и их нежные маменьки готовы были лопнуть от зависти, так неприятно было им то преимущество, которым пользовалась княжна Наташа.

— Посмотрите, посмотрите, как увивается наша молодежь около этой княжны-«москвички», — с завистью и злобою говорит одна великосветская дама, мать шести взрослых дочерей, другой, у которой тоже было изобилие в дочерях, показывая ей на княжну Полянскую.

— Да, да, удивляюсь…

— Скажите, что привлекательного молодежь нашла в этой москвичке?

— Ну, положим, привлекательное у нее есть…

— Что, скажите?

— А миллион, который дает за ней отец…

— Ах, да… ну, до этого молодежь падка. А то ведь наши дочери нисколько не хуже этой москвички-княжны, не правда ли?

— Без сомнения… Моя Олечка в несколько раз красивее этой княжны.

— А моя Мари, разве чем ей уступит? Разве только тем, что за ней я не могу дать миллиона.

— И я тоже…

— А миллион, моя милая, много значит.

— Еще бы…

— Видите, видите, к ней подходит Потемкин.

— Да, да…

— Как он жадно смотрит на москвичку своим одним глазом. А другой-то глаз у него вставлен, вам, надеюсь, это известно?

— Еще бы, еще бы.

— Смотрите, она ему глазами делает.

— Неужели?

— Смотрите, как кокетничает…

— Попробуй только сделать это моя дочь.

— И моя тоже…

— И Потемкин хорош… Даже смотреть противно. Так и вешается…

— Потемкин мужчина, его винить нельзя, моя милая, не подай она повода… Вот к нашим дочерям он так не льнет…

— Посмел бы он только…

— А что бы вы с ним сделали?..

— Последний бы ему глаз выцарапала…

— И я тоже…

Не только молодежь не спускала глаз с красавицы-княжны, но даже пожилые сановитые люди не уступали им в этом.

А старички-звездоносцы, облизываясь и присюсюкивая, делали свое суждение о ее редкой красе и грации.

А Григорий Александрович Потемкин почти в течение всего бала не отходил от княжны и танцевал только с ней одной, на большую еще зависть и досаду находившихся на балу девиц и их маменек.

Бал кончился.

Гости, простившись с радушным и хлебосольным хозяином, стали разъезжаться, великолепные залы мало-помалу стали пустеть…

И когда генерал Потемкин направлялся к выходу, к нему подошел рослый, широкоплечий мужчина, одетый по-штатски, с гладко выбритым лицом.

Протягивая Потемкину руку, он тихо проговорил:

— Здорово, старый приятель!..

— Я… я вас, — останавливаясь, с удивлением заговорил было Григорий Александрович.

Но незнакомец в штатском не дал ему договорить.

— Хочешь сказать, что меня не узнал?

— Я совсем, государь мой, вас не знаю.

— Ну, это ты врешь.

— Как вы смеете!..

— Не кричи, на нас и то внимание обращают. Ты, ваше превосходительство, ведь в карете отсюда поедешь?

— Что ж из этого, государь мой?

— А то, что в карете мы и поговорим.

— В моей карете?

Потемкин удивлялся все более и более.

— Разумеется, в твоей, я ведь прибыл на сей великий бал на своих: двоих. Вот ты, ваше превосходительство, меня и подвезешь.

— Мне приходится удивляться, государь мой, вашему нахальству.

— Можешь удивляться чему тебе угодно, ваше превосходительство.

В голосе, в манере говорить и в самих жестах была слышна насмешка, ирония.

В таком быстром разговоре Потемкин и сопровождавший его незнакомец спустились с мраморной лестницы и вышли к подъезду.

Выездной лакей Потемкина накинул на него дорогой плащ и крикнул его карету.

Карета с гербами Потемкина, запряженная в четыре лихих коня, быстро подкатила к подъезду. Лакей распахнул дверцу кареты и помог своему господину сесть в нее.

За ним хотел сесть и незнакомец, но Потемкин загородил ему дорогу и грозно крикнул:

— Прочь! Или я позову полицию и прикажу вас, нахала, арестовать.

— Этого ты, ваше превосходительство, не сделаешь из приязни ко мне, к своему старому приятелю и собутыльнику Мишке Волкову.

— Как… как разве ты… ты?

Потемкин изменился в лице. Он никак не ожидал встретиться с убийцей покойного князя Петра Голицына. Потемкин стал было совсем забывать это тяжелое преступление, в котором он был не без греха. И уже реже стали мучить его упреки совести. Потемкин не думал, что у Волкова хватит смелости вернуться из-за границы в Петербург.