Углич. Роман-хроника (СИ)

Мстиславский, побледнев, медленно поднялся из кресла.

- Ты думаешь…

- Наверняка, Иван Федорович. Это и слепому видно. Как ты не затворяйся, как ни окружай себя в поездках холопами, но Годунов найдет самый изощренный способ, дабы убрать последнего попечителя. И в этом у меня нет никакого сомнения.

Иван Федорович повернулся к образу Христа в серебряной ризе и, дрожащей рукой, осенил себя мелким крестом.

- Господи милосердный! А ведь меня Борис своим отцом называл. Ужель он на такое способен? Скажи мне, Господи?!

Скорбный лик Спасителя смотрел на князя, как ему почудилось, горестными глазами.

- Способен, - отрывисто и резко молвил Михайла Федорович. - Хочешь, верь, хочешь, не верь, но дни твои, князь, сочтены.

- Вот и бояре мне о том нашептывают.

Вконец растерянный Мстиславский опустился на лавку, крытую ярким персидским ковром, и весь как-то потускнел, сгорбился, вопрошающе уставившись на Нагого.

- Что же мне делать-то, Михайла Федорович?.. У меня именины через трое дён, а тут такое дело.

- Именины? Как раз кстати… Пригласи Годунова на почестен пир, и пусть твой кравчий ему чарку с зельем поднесет.

- Чур, чур меня! - вновь закрестился князь. - Да тут вся Москва вдогад придет, что я правителя отравил. Я не душегуб, Михайла Федорович.

И бояре, и купцы, и чернь посадская ведали, что князь Иван Федорович Мстиславский чересчур безропотен и кроток, и что он ни в какие крамольные дела не ввяжется.

Нагой подсел к повергнутому в трепет князю и, с твердой уверенностью в голосе, высказал:

- У тебя нет выхода, Иван Федорович. Можно и похитрее дельце обставить.

В голове Нагого созрел уже новый план.

- Убрать надо Годунова без лишних послухов. Государю же молвить: «Борис-де Федорович лишку хватил и полез к сенной девке. Он, как известно, тоже не без греха. Но человек, дозиравший светелку, то увидел и не позволил Борису осрамить девку. Годунов-де озлился и помышлял порешить холопа, но тот, обороняясь, пырнул Годунова в живот. Бояре же тем возмутились и убили холопа. Не хитро ли, Иван Федорович? И Годунова нет и холоп нём. Царь человек наивный, поверит.

- Пожалуй, и поверит, - не совсем уверенно произнес князь.

- Поверит! Коль всё боярство об этом царю скажет. Бояре не подведут. Зело злы на Бориса! Если он сядет на трон, грядет вторая Опричнина. Но нужна ли она боярам?

- Упаси Бог, Михайла Федорович. Сколь именитых родов Иван Грозный смерти предал, прости его душу грешную… А кто ж тогда подле царя ближним боярином станет?

- И спрашивать нечего. Ты, Иван Федорович. Как ты был попечителем царя Федора, так им и останешься. Все бояре будут рады.

- Ох, не знаю, князь, ох, не знаю, - продолжал колебаться Мстиславский. - Страшно мне за сие дело приниматься.

- Страшно будет семье, да и всему боярству, когда твою голову на плахе отрубят. Годун найдет повод. И время это, князь, близко. Надо решаться. Ты же полки на ливонцев и татар водил. Ты же Гедеминович! И не на твоем ли пиру худородного Бориску умненько прикончить? - продолжал настойчиво наседать на кроткого князя Нагой.

Иван Федорович вновь ступил к киоту:

- Прости, раба грешного, Господь всемилостивый. Видно и впрямь надо позвать на пир Годунова. Прости, спаситель, за грех тяжкий…

Мстиславский еще долго стоял у киота, а затем обернулся на Нагого и, протяжно вздохнув, молвил:

- Будь, по-твоему, князь Михайла.

Г л а в а 16

ПРЕМУДРОСТЬ ОДНА,

А ХИТРОСТЕЙ МНОГО

Борис Годунов хорошо ведал о недовольстве бояр, и это его по-прежнему беспокоило. Правда, он попытался смягчить ропот знати, выпустив кое-кого из темниц и дальних городков, угодивших в опалу во время Ивана Грозного. Но это были не столь уж и знатные люди, кои не входили в боярскую Думу. От них какой-нибудь опасности ждать не следовало. Опасность исходила от именитых бояр, претендующих на высокие места в Думе и на царский престол. Среди них особенную угрозу представлял самый знатный боярин Руси - Иван Федорович Мстиславский. Лично он человек был послушный и даже робкий, курицы не обидит. Но именно такой человек и нужен был боярству. Окажись он царем или правителем, именитые от радости в пляс пойдут. Такой властитель не только никого не тронет, но даже в мыслях подумать об этом побоится. Не зря бояре за Иваном Мстиславским табуном ходят и к дурным мыслям его подстрекают: «Бориска - злодей, Бориска - иноземцам помышлял душу продать, Бориска - Иуда! Не место худородному Бориске ходить вблизи царя Федора!»

Годунов ведал всё, что о нем говорят, и помогал ему в этом его дядя, Дмитрий Иванович, кой был назначен главой Сыскного приказа. Борис Федорович не жалел казны на своих многочисленных осведомителей. Его люди, купленные за большие деньги, были почти в каждом боярском доме. И он упорно ждал случая, чтобы в какую-нибудь крамолу угодил и Иван Мстиславский. Но старый боярин вел себя по-прежнему тихо и достойно, не поддаваясь на наушничество знати.

Правда, вчера пришел один из осведомителей и доложил, что Мстиславский принял у себя двух калик перехожих. Но это Годунова не насторожило: калик уважали не только в народе, но и даже цари. Вот и у Федора Ивановича их «несть числа». Весь дворец заполонили. И не выгонишь!

- Сии люди Божии странники, - говорит царь. - Их надо с ласкою принимать, слушать их умные сказы и в почете держать.

А на другой день к Годунову явился дворецкий Мстиславского и заявил, что Иван Федорович приглашает конюшего и правителя на свои именины, и что он будет сверх меры рад, если Борис Федорович окажет ему такую честь.

- И для меня немалая честь побывать в палатах самого Мстиславского, - с умилением в голосе, сладкозвучно молвил Борис Федорович.

Давно он не был на боярском пиру: знать прохладно относилась к ближнему боярину и не искала с ним встреч. А тут отменный случай подвернулся: надо использовать пир в свою пользу. Очаровать бояр своими «государственными» речами и привлечь на свою сторону, пообещав им кое-какие новые льготы. То-то поутихнут, то-то перестанут возводить на него всякую хулу.

Но на пир Годунову не пришлось ехать. Утром, едва истопники печи затопили, торопко прибежал новый осведомитель и принес страшную весть. Борис Федорович немешкотно отправился к начальнику Сыскного приказа и удовлетворенно размышлял:

«Наконец-то Мстиславский у меня на крючке. Тихоня, ишь, что надумал! Не зря говорят: в тихом омуте черти водятся».

Дядя и Борис Федорович постарались, чтоб о злом умысле прознала вся Москва. Приверженцы Годуновых, - московские служилые люди и городовые дворяне - разгневанно зашумели. Двор всколыхнулся.

Дмитрий Иванович Годунов и большой думный дьяк Посольского приказа Андрей Яковлевич Щелкалов начали готовить «великий сыск».

Старый князь Иван Мстиславский оробел. А шум на Москве всё ширился, становился всё громозвучнее и неистовей.

Годунов пригласил, повергнутого в ужас, Мстиславского во дворец и сухо молвил:

- Дело твое худо, князь. Коль суд затею, вина твоя сыщется. Наверняка на дыбе⁹⁸ повисишь. Но зла на тебя не держу, не хочу сраму Гедеминовичу. А посему, князь, советую тебе по доброй воле уйти на покой в келью.

И Мстиславский послушался. (Он и словом не обмолвился о «каликах перехожих»). Под именем старца Ионы постригся в Кириллов монастырь.

Михайла Федорович Нагой и Тимоха Бабай, тем временем, отсиживались в избе Гришки. Выходить на улицу было опасно: по всей Москве рыскали государевы стрельцы и земские ярыжки. Борис Годунов, как и прежний грозный царь, «выметал боярскую крамолу».