Державный

Он поймал перстень, но от чрезмерного напряжения потерял равновесие и вывалился из седла. Грохнулся на спину, вскочил, подбежал к лежащей пике. Перстень валялся неподалёку.

— Я поймал! Поймал его! — выкрикнул Данияр по-татарски, охваченный страхом, что никто ему не поверит. Тут острая боль достигла его ощущений. Схватившись за локоть правой руки, ушибленной при падении, Данияр оглянулся и увидел, как Ощера снимает браслет со стрел, вонзённых в сосну. Нагнувшись, царевич поднял перстень, выпрямился, ожидая, что скажет Ощера, засчитает ли поимку перстня?

— Локоть? — спросил Иван, приблизившись. — Глянь-ка, локтями породнились!

Он сделал ещё шаг вперёд и вдруг размашисто обнял Данияра, крепко прижал его к себе, троекратно расцеловал в щёки.

— Я беру твой бахчиш, — сказал он, выпуская Данияра из своих объятий. — А перстень — отныне твой. Ты самый лучший багатур, Данияр. Когда-нибудь ты непременно станешь ханом Казани.

— Эспасибо, Иван, — сказал в ответ царевич, чувствуя, как слёзы поднимаются к глазам. Он надел перстень себе на руку. Разумеется, браслет раз в десять дороже, а то и в двадцать. Но Данияр был счастлив так, будто выменял курицу, получив за неё табун жеребцов. Пущим счастьем было бы разве что завоевание Казани.

— Иван! — раздался тут голос Русалки. — Ты к великому князю-то намереваешься на глаза появиться или будешь продолжать состязания?

— Ты гонес от канясь Данилы? — спросил Данияр, впервые за всё время задумавшись о цели появления здесь Ощеры. А ведь Сеид, прибывший вместе с Иваном, тоже доселе пребывал в войске Данилы Холмского, в полу амира Каракучи.

— Прибыл я сюда с добрыми вестями, брат Данияр, — ответил Ощера. — Побили мы крепко новгородцев и хотим ещё побить.

— Хорошо, — заулыбался Данияр. — Якши хорошо. Хочешь, я провожу тебя к Ивана Васильевича?

— Хочу, — сказал Ощера. — Айда вместе со мной!

— Ах ты Ощера! — ласково погрозил ему Данияр указательным пальцем, на котором теперь красовался Иванов перстень. — Какай ты хитрый! Маладес! — И он похлопал Ощеру по плечу. Тот в свою очередь сделал то же самое. — Айда к Ивана Васильевича, — сказал татарин весело, — а потом выпим вина!

— Вам же, агарянам, нельзя, — засмеялся Ощера.

— Мине можно! — задорно воскликнул Данияр. — Меня Аллах любит, он мне псе простит!

— Ну, если «псё простит», так выпьем, — сказал Ощера. — Эй, Русалка, выпьем сегодня по пол-юшки?

— По полдраницы-то? — отозвался Русалка. — Отчего ж не выпить?

Они все вместе отправились к великокняжеской ставке. По дороге Данияр спросил:

— Что такай пол-юшки и полдранис?

— Это лишь немногим ведомо, — опечалившись, отвечал Русалка, — Был у нас когда-то давно друг по имени Юшка Драница. Лихой рубака, весельчак, забавник… А выпить мог вдвое больше, чем любой из нас. Вот мы и говорили, что ежели хочешь напиться вусмерть, то следует осушить пол-юшки или полдраницы.

— Да, — грустно промолвил Ощера. — Почитай, уже более двадцати лет лежит наш бедный Юшка в сырой земле.

— Погиб? — с сочувствием в голосе спросил Данияр.

— В стычке с отрядом Дмитрия Шемяки, когда ещё князя Василия на московский трон возвращали, пал наш дорогой Драница от подлого удара копьём в спину, — поведал Русалка.

— Ай, ай, ай, яман, яман [74]! — чувствуя прилив нежности к этим людям, которых ещё недавно готов был убить за их муравьиные насмешки, покачал головой Данияр.

— Помянем сегодня Юшку, раз уж он нам помянулся, — сказал Ощера. — Тебе сколько лет, Данияр?

— Трисать, — сказал царевич.

— Ну вот, нам всем столько же было, и Юшке, когда его смерть постигла.

— У мне туруг тоже погиб тва года назад, — сказал Данияр. — Асан звали. С канясь Данилом ходить бить Ибрагимовых шайтанов в Муромскую волость.

— Да Асана-то помню я, — сказал Ощера. — Весёлый был татарин.

— Очень весёлый, — вздохнул Данияр, вспоминая Асана, с которым дружил с самого раннего детства. Он вдруг остановил коня, отстал от Русалки и Ощеры и, поравнявшись с Сеидом, заговорил с ним по-татарски. В этом не было ничего предосудительного — с какой стати он обязан долго общаться с урусами?

— Ну что, Сеид, — обратился он к своему гонцу, — много там наших погибло?

— Не сказать что много, но и не сказать что мало, — отвечал Сеид, видимо не зная, как воспримет господин потерю двадцати татар в трёх битвах с новгородцами, много это ему покажется или не очень. — У юзбаши [75] Сабира погибли унбаши Арслан, унбаши Халик и пятеро рядовых воинов — Талин, Рамазан, Давлет, Садык и Насыр. У юзбаши Ташлия пали четверо — Гельди, Садык, Шишман и Фазиль. У юзбаши Талипа пали трое — Турсун, Топчи, Сеид. У юзбаши Сафара тоже трое — Лачин, Сафар, Нияз. У юзбаши Сафара-младшего двое — Джафар и Ахмет. У юзбаши Али-Абдула — один Мехмет. У юзбаши Мансура и юзбаши Асана потерь нет.

— А как наши сражались? — спросил Данияр. — Доблестно?

— Подобно львам, — отвечал Сеид. — Наши стрелы косили врагов великого амира Ивана как траву. Наши сабли сверкали подобно молниям в ночи. Раненых у нас не намного больше, чем убитых. Потери урусов куда больше. У них на каждую тысячу по тридцать — сорок убитых и по пятьдесят — шестьдесят раненых. У новгородцев же на каждую тысячу по двести убитых и по триста раненых и взятых в плен. Но гордость наша задета, хазрет [76].

— Вот как? В чём же дело? Говори скорее, а то мы уже подъезжаем к великому шатру амира Ивана.

— Холмский воспретил нам забирать себе взятых нами же пленников, приказал всех отдавать ему, а унбаши Арслан погиб не в честном бою. Он был казнён по приказу Холмского, и твой брат, царевич Муртоза, стерпел такое унижение.

— Казнён?! — возмутился Данияр. — По какому праву? За что?

— На мой взгляд, совершенно несправедливо…

— Эй, Данияр! Идёшь с нами или нет? — уже кричал Ощера, стоя вместе с Русалкой у входа в великокняжескую ставку.

— Иду, иду! — махнул им рукой Данияр. Они, не дожидаясь его больше, вошли в двери ставки, — Продолжай, Сеид, только покороче.

— Унбаши Арслан сражался лучше всех, — заговорил снова Сеид. — Его люди взяли в плен более двадцати новгородских Урусов, да к тому же ещё полдюжины литвани и даже одного алмани [77], а алмани в плен почти не сдаются. Но Холмский приказал всех отдать ему. И тогда унбаши Арслан разозлился и сам своею рукою перерезал всем пленникам глотки. Он имел полное право на это. И сказал Холмскому: «На, получи их!» А Холмский приказал тут схватить Арслана и отсечь ему голову.

— И Муртоза стерпел?

— Стерпел! И даже сказал, что Холмский прав.

— Хорошо же! — скрипнул зубами Данияр. — Сейчас я расскажу об этом Ивану! Проклятые урусы совсем зазнались! Они, кажется, полностью забыли, что по закону их земли по-прежнему остаются частью улуса Джучи и что они платят дань за то, что разрешается самоуправление!

Сойдя с коня, Данияр оправил на себе нарядный чекмень и зашагал в ставку великого князя. Там уже собрались главные воеводы — Александр Оболенский, Михаил Верейский, Пётр Челядин и Яков Кошкин. Государь сидел рядом с братьями, Борисом Волоцким и Андреем Горяем Углицким. Ощера и Русалка стояли пред Иваном Васильевичем с понурым видом. Дьяк Степан Бородатый готовился записывать.

— Мы, как прознали, собрались, ждём, а вас всё нет и нет, — говорил великий князь Ощере и Русалке. — Если бы не ваш возраст да не любовь моя к вам давнишняя, всыпать бы вам… А, Данияр! — заметил он вошедшего царевича. — Ну и ты хорош, братец! Знал же, как я жду вестей от Холмского, знал, что Ощера как раз и привёз эти долгожданные вести, так нет же — затеял какое-то дурацкое соревнование! Не стыдно ли тебе? А? Что молчишь? Отвечай, когда я тебя спрашиваю!

У Данияра спёрло дыхание от такой наглости со стороны этого муктасида [78], который по возрасту с ним ровня, а по титулу и вовсе стоит ниже — всего лишь великий князь, в то время как он, Данияр, — царевич! Но гневный голос Ивана обезоружил Данияра.