Подвиг Антиоха Кантемира

— Мужчине такие годы нипочем. А вот девица в двадцать пять лет всегда старше тридцатилетнего кавалера. Не правда ли?

Как добавила Мария, пересказавшая в письме брату разговор в доме Черкасских, речь ее не понравилась княгине.

Кантемир следил за успехами русских войск, сопоставляя свои данные с теми, которые мог получать у английских чиновников.

Во время одной из бесед статс-секретарь Гаррингтон сказал Кантемиру, пряча улыбку:

— С вами, русскими, трудно дело иметь — никогда не знаешь, как вы себя поведете даже в обычных условиях, а на войне — тем более.

— Не знаю, — ответил Кантемир, — как будто в дипломатической службе мы идем вровень с другими иностранными посольствами и трудностей вам не доставляем.

— Да, благодаря вашему такту и опытности, что в Англии ценится весьма высоко, — сказал Гаррингтон. — Послушайте все же, как на русских жалуются их союзники австрийцы. Мне передали из Вены, что полковник Беренклоу, которого австрийский император держит при армии графа Миниха как своего личного наблюдателя, просит не ставить ему в вину характер действий русского полководца.

— Фельдмаршал Миних во главе своих солдат воюет с турками в Молдавии и на днях взял штурмом крепость Очаков.

— И я об этом говорю. Но, по мнению полковника Беренклоу, Миних очень торопится. Когда русские подошли к Очакову, Беренклоу осмотрел войска, выспросил, что узнали разведчики, и в донесении своему императору написал, что осада крепости продлится не менее двух месяцев. А Миних двадцать девятого июня приступил к штурму и второго июля овладел Очаковом. Беренклоу обиделся на Миниха, упрекнул, что он воюет не по правилам, и все повторяет: "Что скажет на это мой государь?" Было так?

— Совершенно так, — подтвердил, смеясь, Кантемир.

К разговору о том, какими англичане видят русских, отец Геннадий вернулся вскоре, передавая Кантемиру небольшую стопку печатных листков.

— Тут о нас писано, — сказал он. — Издание редкое. Хоть и вздор, а знать надобно. Почитайте перед сном.

Кантемир так и сделал. Завершив дневные труды и хлопоты, он удалился в свои комнаты, сел к столу и поправил свечи.

Листки были карманного формата, мелкой печати. Две страницы с оборотом составляли номер, четыре наборных полосы. На первой название и дата: "Muscovite. Среда, 5 мая". Дальше — текст. Название обозначало русского человека, жителя Московии — московита.

Это был комплект журнала, который, вероятно, окончил свое существование на № 5, последнем в пачке. Фамилии издателя и авторов не указывались.

"После изысканных развлечений, занимавших наш город, — прочел Кантемир, — появление листов со столь неизящным названием, как Московит, может кое-кому показаться дерзостью. Ну, чего еще ждать, скажут люди, от уроженца промерзлого края, взращенного среди медведей, волков и не менее диких людей. Как чего? Разумеется, чего-нибудь весьма необычного, а в этом есть хотя бы прелесть новизны…"

Необычность состояла в том, что автор принялся за рассказ о человеке из Московии по имени Плеско. Он родился в Вятке, в скудном лесном крае России, среди людей, не знавших иных занятий, кроме охоты, еды или сна, да разговоров по поводу этих низменных предметов. Словом, он жил как бы слепым.

Кантемир усмехнулся, вспомнив Петербург, государя Петра I, отцовский дом, плывущие по Неве корабли, свои занятия в Академии наук. Автор конечно же бывал в России, он передал обычные россказни об этой стране, которые распространяли иностранные купцы, чьи впечатления были мелки и ограниченны.

"Точно так же московит был некогда невежест-венным дикарем, — писал далее автор, — и оставался бы им всегда, если бы но счастливой для него случайности его не взял в свою свиту приезжавший в вятский край князь. Юношу научили грамоте и отправили за границу приобщаться к наукам и культуре. Московит оказался очень способным учеником и отчетливо понимал огромную разницу между тем, чем был раньше, и чем стал теперь. Полезные навыки, — пояснял автор, — которые мы бессознательно в Англии обретаем с детства, не подозревая о них, дались московиту в результате тяжких трудов и наблюдений, и тем больше он ими дорожит".

Автор передает здесь же свой разговор с образованным московитом по вопросам политики, воспитания, культуры и восхищается его суждениями, в которых тот излагает свою собственную точку зрения на события и факты современной английской жизни. Известно, что на Севере живут дикари, но, как видим, воля и сила московского князя — читай: Петра I — творят чудеса, московиты получают образование, и Россия его трудами становится цивилизованным государством.

Плеско говорит о себе:

"Когда я рассматриваю величественное здание, мне вспоминается моя жалкая хижина в Вятке, и это сравнение доводит мое восхищение до предела. Внимая прекрасной музыке, я думаю, каково мне было, когда я не ведал звуков приятней воя волков да охотничьих криков! А когда какой-нибудь превосходный сочинитель занимает мое воображение, как часто благословляю я свое избавление от первоначального невежества! Попав в любую приятную компанию, я вне себя от радости при мысли о том убогом обществе, в каком некогда обретался".

"Неужели я кажусь в Лондоне таким невеждой, как вятский Плеско?" — подумал Кантемир, с досадой сознавая, что в беседах со своими лондонскими друзьями он нередко отмечал их удивление по поводу того, как много книг он, Кантемир, прочел, скольких ученых, писателей, музыкантов, художников, политиков разных стран знает, имея о каждом свое мнение. Даже для его друзей Россия оставалась страной дикарей, снегов и медведей.

Однако, будучи дипломатом, Кантемир не показывал обиды и внимательно слушал разговоры гостей.

Глава 12

Джемма

Кантемир близко познакомился с музыкальной жизнью Англии. Он стал бывать на концертах, особенно часто посещал оперу. В Лондоне играли два оперных театра. Антрепренером одного был композитор Гендель, и его поддерживал король Георг II, который любил немцев больше, чем англичан. Он нередко посещал театр Ковент-Гарден. Второй труппой, итальянской, руководил композитор Николо Порпора. (Эна занимала театр Хей-маркет, причем пользовалась покровительством наследника престола Фридерика-Людовика, принца Уэльского, и вслед за ним — английской аристократии, не любившей короля.

Музыка в Лондоне звучала не только со сцены. В родильном доме на улице Браунлоу постоянно играл оркестр; его мелодии должны были облегчать страдания рожениц. Ораторию Генделя "Мессия" каждый год исполняли для "Приюта подкидышей". Уличные концерты помогали сбору средств с благотворительными целями в помощь немощных музыкантов и членов их семей.

Сентябрьский вечер обещал быть теплым и долгожданно сухим, без навязчивого дождя, к которому Кантемир хотя и приспособился и даже порою не замечал его вовсе, но испытывал заметное удовольствие, когда небо вдруг прояснялось и не нужно было брать с собою на прогулку зонт. Впрочем, зонт в Лондоне всегда был нелишним.

Антиох решил поехать в оперу, где вечером давали Вивальди "Орландо". Итальянская труппа обещала быть лучшей в этом театральном сезоне.

У Кантемира второй день болели глаза, и он слушал музыку, прикрыв их. Особенно нравилось ему колоратурное сопрано одной из исполнительниц второстепенной партии.

Фамилию певицы он запамятовал.

Выйдя после спектакля на улицу, Кантемир в ожидании своей кареты посмотрел на афишу. "Мадемуазель Бертольди", — прочел он.

Примерно через месяц бывший у Кантемира в гостях секретарь женевской миссии итальянец Гастальди предложил ему поехать послушать итальянскую оперу, любезно предоставив место в своей ложе. Кантемир охотно согласился. Он узнал понравившийся ему голос и внимательно рассмотрел певицу. Она была в нарядном белом парике, оставлявшем открытым ее небольшой выпуклый лоб. Темные узкие глаза смотрели живо и весело. Антиох сидел совсем близко и в лорнет рассмотрел даже ее ресницы, неожиданно короткие, но густые. Они смешно топорщились вокруг глаз, словно темные щеточки, очень певицу красящие. Кожа смуглая, ровная, мягкие линии подбородка и небольшого рта довершали впечатление веселости, простодушия и доброты. Мадемуазель Бертольди была невысока ростом, хорошо сложена, хотя и несколько полновата на английский вкус, но у Кантемира были российские понятия.