Подвиг Антиоха Кантемира

— Записка о войне.

— Франции против Австрии, Швеции против России? Новости ваши не свежие.

— Но французское правительство даст шведам субсидию на войну с русскими и пошлет в Балтийское море свой флот и войска. Они захватят порты, торговля России умалится, силы спадут. На окраинах выступят персияне и турки.

— Кто автор этого плана?

— Пока не знаю.

— Надо узнать. Шведы хотят вернуть себе земли, отошедшие по Ништадтскому миру к России. Эту меморию мог составить посол Швеции в Париже граф Тессин. Видны его расчеты. Но войну французы могут начать и против англичан.

— Это верно. Они боятся, что Англия и Россия смогут помешать им разделаться с Австрией.

— Я полагаю, что ваши лондонские знакомые не будут знать, что мы нечаянно встретились. О чем и как дальше будем сноситься, узнаете у доктора Жандрона. А теперь мне время уходить. Всего хорошего, сударыня.

Кантемир подробно расспросил доктора о новой знакомой. На ее репутации не проступали темные пятна, но политическая ориентация была очевидной: дружбой с госпожой Монконсель дорожил английский посол в Париже милорд Вальграф. Она состояла в переписке с премьер-министром Англии Робертом Уолполом и получала от него пенсию, то есть помесячное жалованье.

Знакомство с Кантемиром госпожа Монконсель завела, вовсе не надеясь на то, что русский поверит ее желанию служить московской государыне и забудет осторожность в общении с ней, но характер его вопросов, их направление могли бы раскрыть отдельные стороны международной политики России и были бы полезны английской разведке.

Со своей стороны Кантемир не ждал никаких особых открытий от госпожи Монконсель, но какие-нибудь мелочные сообщения могли подтвердить или опровергнуть далеко идущие политические выводы.

В своих письмах из Лондона госпоже Монконсель Кантемир спрашивал о здоровье, сетовал на собственные болезни, непрерывные труды, усталость, огорчался неуспехом опер Генделя, чью музыку он любил, приводил хронику гастрольной поездки "Орфея" — знаменитого Фаринелли, соболезновал о смерти отца корреспондентки. Содержание писем, кажется, ничем не могло привлекать внимание непрошеных читателей. И тем не менее конверты все чаще приходили дурно запечатанными, а некоторые пропадали при пересылке: кому-то становились подозрительными извещения о замужестве сестер или о новом месте службы господина Монконселя.

С переездом Кантемира в Париж переписка прекратилась. Он по утрам прохаживался по аллеям парка Тюильри, где иногда с ним встречалась госпожа Монконсель, которой были предписаны врачами пешеходные прогулки.

Месяцы шли непрерывной чередой. Кантемир стал известен всем чиновникам Форин-оффиса, бывал во дворце, но знакомств среди английской знати не завел. Зато видели его в театрах, на концертах, и если он сам не хаживал в гости, то у себя посетителей принимал охотно. Вокруг русского резидента объединилась дружная компания, собрался кружок любителей искусства и науки, в который входили также и дипломаты различных европейских стран, состоявшие при английском дворе. В этом кружке или клубе, как иногда называл его Кантемир, участвовали резиденты тосканский — Винченцио Пуччии, португальский — Азеведо, саксонский — барон Лосс, Чрезвычайный посланник Сардинии Озорио, сотрудник французского посольства де Бюсси, а также Замбони, агент и министр-резидент курфюрста Гессен-Дармштадского, герцога Моденского и даже короля Польского. Исполнение всех этих должностей Замбони совмещал с постоянными занятиями музыкой и живописью. Он много читал и находил время для поездок верхом, из чего явствует, что дипломатические обязанности его были необременительны.

Кроме них посещали Кантемира философ Франческо Альгаротти, поэт Паоло Ролл и, итальянские артисты, работавшие в Лондоне, — певица Бартольди, певец Порпора, его ученик Фаринелли, певец Кафариелли, актер и театральный критик Луиджи Риккобони.

Домашний клуб Кантемира в Англии принял итальянские характер, и, может быть, причиной тому послужила некая общность судеб гостей и хозяина. Кантемир в раннем возрасте осознал себя сыном эмигранта, пусть и сотрудника самодержца России, доверенного исполнителя его поручений. Отец постарался дать ему хорошее образование, но, прежде чем сын успел закрепить свои связи в светском кругу Петербурга и Москвы, он был отослан за границу, в Лондон, и обречен жить вдали от Молдавии и от России, без семьи, без наставников и друзей.

Покинувшим свой Апеннинский полуостров итальянцам жилось также несладко. Италия в то время не представляла собой единого целого. На ее пространстве располагались королевства Сардинское, Сицилийское, Неаполитанское, Генуэзская республика, Венецианская республика, Великое герцогство Тосканское, герцогство Модена и Парма, Папская область, области, принадлежащие Австрии. Везде обитали потомки различных племен, подпавших под власть Рима, везде были свои диалекты языка, настолько многочисленные и разнообразные, что жители соседних городов не всегда могли понимать друг друга.

В каждом герцогстве, городе, области складывались свои порядки, обычаи, правила. Богатые люди богатели, бедные все глубже оседали в нищету. Не было уверенности в завтрашнем дне, безуспешными стали попытки строить планы на будущее. Оттого те, кто мог надеяться найти себе место в соседних странах — Франции, Англии, Австрии, в германских княжествах — и с помощью своих способностей, знаний, таланта заработать на жизнь, уезжали за границу. Иным в самом деле удавалось и разбогатеть.

Была, может статься, и еще одна причина такого неожиданного подбора знакомых русского резидента. Кантемир поначалу не знал английского языка, равно как далеко не каждый англичанин знал итальянский, латинский, французский, а тем более греческий, русский или молдавский языки, на которых мог разговаривать приехавший из Петербурга дипломат. Англичане держались замкнуто, а характеру Кантемира не было свойственно уменье легко завязывать знакомства. В общении с итальянцами языковых трудностей не существовало, живость южного темперамента была не чужда Кантемиру, сыну гречанки, интерес к музыке, поэзии, театру объединял чужеземных людей искусства, собравшихся в Лондоне, и подружил их между собою.

Когда Кантемир привык читать по-английски, он все чаще брал книги из библиотеки архимандрита Геннадия, не говоря уже о том, что и сам часто заходил в книжные лавки.

Удивительным было для него, сколь быстро умели откликаться английские писатели на события года, месяца, дня, как пристально следили они за политическими новостями, за жизнью соседних стран и обо всем спешили высказать свои суждения, для них единственно правильные, для тех, о ком писали, — большей частью обидные и чаще всего неверные.

Заметив, что Кантемир в свободные минуты подходит к полкам и читает стоящие на них книги, отец Геннадий сказал ему:

— Двадцать лет назад еще была свежа здесь память о приезде государя Петра Алексеевича, о победе под Полтавой и о русском царе писали журналисты. У меня сохранился номер журнала "Зритель" за 1711 год, в котором автор господин Ричард Стиль сравнивает французского короля Людовика с Петром I, российским императором, в рассуждении славы — кому какая достанется. Он говорит, что ныне в Европе только эти два человека заслуживают названия "великих". Но как не похожи они друг на друга! Людовика с младенчества окружали высокомерные и хитрые вельможи, став монархом, он прельстился суетной славой и впитал в себя намерение нападать на соседние страны, грабить, убивать. Нравы общества повредились. Любовь обратилась в щегольское волокитство, дружба стала союзом людей для взаимной корысти. К богатству питали уважение, нищету презирали.

— Что ж, в Лондоне такое осуждение Людовика неудивительно, — ответил Кантемир. — Франции была главной соперницей Англии в войне за испанское наследство, вот ее королю и досталось.

— Историю, князь, вы знаете, — продолжал отец Геннадии, — По-другому Стиль пишет о нашем императоре. Петр Алексеевич силой собственного разума обратил взоры на самого себя и своих подданных, увидел кругом глубокое неразумие, угрюмую грубость и пожелал их искоренить. Он поехал в чужие земли, чтобы уведомиться о всех науках, полезных обществу. Побывал в Лондоне. Чрез свой труд, искусство и храбрость царь Петр получил себе бессмертную славу.