Столетняя война (ЛП)

Томас помнил о своем обещании вернуть копье и Жанеттиного сына, но не представлял, как выполнить хоть часть обещанного. Он знал только, что должен пойти туда, где кто-нибудь вроде Уилла Скита даст ему работу, хотя не мог обсуждать такие планы с Жанеттой. Она и слышать не хотела о лучниках и войсках или о людях в кольчугах. Но она тоже понимала, что они не могут вечно жить в бегах.

— Я отправлюсь в Англию, — говорила она, — и обращусь за помощью к вашему королю.

Из всех ее планов этот имел хоть какой-то смысл. Граф Нортгемптонский отдал ее сына под покровительство короля Англии, и она могла обратиться к Эдуарду в надежде, что он ее поддержит.

Они шли на север, не теряя из виду дорогу в Руан. Перейдя вброд какую-то реку, они попали в разоренную страну с маленькими полями, густыми лесами и крутыми холмами.

И где-то в этой зеленой стране, неслышно для них обоих, снова скрипнуло колесо фортуны. Томас знал, что это огромное колесо направляет ход событий у людей, оно поворачивается во мраке, одаривая человека добром и злом, высокими и низкими помыслами, здоровьем или болезнями, счастьем или горем. Томас считал, что Бог создал этот механизм, чтобы тот управлял миром, когда сам он чем-то занят на небесах. И этим летом, когда на токах молотили зерно, на деревьях собирались стрижи, рябины покрылись алыми ягодами, а луга запестрели большеглазыми ромашками, фортуна стала более благосклонна к Томасу и Жанетте.

Однажды они вышли на опушку, чтобы не потерять из виду дорогу. Обычно они мало что видели, разве что кто-нибудь гнал на базар коров или женщины несли на продажу яйца и овощи. Порой на убогой кляче проезжал священник, а однажды они увидели рыцаря в сопровождении слуг и солдат. Но по большей части под летним солнцем расстилалась белая, пыльная и пустая дорога. Однако в этот день она была полна людьми. Они шли на юг, гоня перед собой коров, свиней, коз и гусей. Некоторые катили тележки, другие ехали на запряженных быками или лошадьми повозках, нагруженных стульями, столами, скамейками и кроватями. И Томас понял, что перед ним беженцы.

Подождав до темноты, Томас выколотил грязь из своей доминиканской рясы и, оставив Жанетту в лесу, спустился к обочине дороги, где вокруг маленького дымного костра путники расположились на ночлег.

— Да пошлет вам Бог мир, — приветствовал их Томас.

— У нас нет пищи, чтобы поделиться, святой отец, — сказал один крестьянин, подозрительно посмотрев на него.

— Я поел, сын мой, — ответил Томас и присел у огня.

— Ты священник или бродяга? — уточнил крестьянин.

У него был топор, и он пододвинул его к себе, так как спутанные волосы Томаса были давно не стрижены, а лицо почернело, как у беглого преступника.

— И то и другое, — с улыбкой ответил Том. — Я иду из Авиньона принять епитимью у мощей святого Гинфорта.

Никто из беженцев не слышал про блаженного Гинфорта, но слова Томаса убедили их, поскольку паломничество объясняло его бедственное состояние, в то время как их собственное печальное положение оправдывалось войной. Они идут с побережья Нормандии, что всего в дне пути, и утром им надо рано встать и идти дальше, спасаясь от врага.

Томас перекрестился.

— От какого врага? — спросил он, ожидая услышать о каких-нибудь двух нормандских владыках, которые поссорились и грабят владения друг друга.

Но тяжелое колесо фортуны неожиданно повернулось. Через Ла-Манш переправился английский король Эдуард III. Этого похода давно ожидали, но король не отправился в свои владения в Гаскони, как думали многие, или во Фландрию, где воевали другие англичане, а высадился в Нормандии. Его войско находилось всего в дне пути, и, услышав это, Томас разинул рот.

— Вам надо бежать от них, святой отец, — посоветовала ему одна из женщин. — Они не знают жалости даже к странствующим монахам.

Томас заверил ее, что так и сделает, поблагодарил всех за новости и пошел обратно на холм, где его ждала Жанетта. Все переменилось.

Его король пришел в Нормандию.

В ту ночь они поспорили. Жанетта вдруг пришла к убеждению, что им нужно вернуться в Бретань. Томас в удивлении уставился на нее.

— В Бретань? — бессмысленно повторил он.

Она отвела глаза, но упрямо смотрела на костры вдоль дороги. Далеко на севере горизонт был окрашен красным заревом, более ярким, чем костры. Томас понял, что английские солдаты опустошают нормандские поля, как тот эллекин, с которым он сам орудовал в Бретани.

— Я смогу быть рядом с Шарлем, если мы вернемся в Бретань.

Томас потряс головой. Он, конечно, понимал, что вид разрушений, чинимых войсками, вернет их обоих к действительности, из которой они были выключены в последние недели своей свободы, но он не мог и предположить, что у Жанетты возникнет желание вернуться в Бретань.

— Ты сможешь быть рядом с Шарлем, — осторожно проговорил он, — но сможешь ли ты его увидеть? Подпустит ли тебя герцог?

— Может быть, он передумает, — без особой уверенности проговорила Жанетта.

— А может быть, снова тебя изнасилует, — жестоко сказал Томас.

— А если я не пойду туда, — пылко возразила она, — я уже никогда не увижу Шарля. Никогда!

— Тогда зачем же мы шли сюда?

— Не знаю. Не знаю.

Она рассердилась, как раньше, когда Томас впервые встретил ее в Ла-Рош-Дерьене.

— Потому что я сошла с ума, — проговорила она подавленно.

— Ты же говорила, что хочешь обратиться к королю, — сказал Томас, — а король там! — Он махнул рукой в сторону огненного зарева. — Так обратись к нему.

— Он мне не поверит, — заупрямилась Жанетта.

— А что мы будем делать в Бретани? — спросил Томас. Она не ответила, а все так же угрюмо отвела глаза.

— Ты сможешь выйти за герцогского латника, — продолжал он. — Ты этого хочешь, да? Покорная жена покорного слуги, чтобы герцог смог получить удовольствие, когда захочет.

— Как ты? — вскинулась она, прямо взглянув ему в глаза.

— Я люблю тебя, — сказал Томас.

Жанетта ничего не ответила.

— Я люблю тебя, — повторил он и почувствовал себя дураком, так как она никогда не говорила ему ничего подобного.

Жанетта посмотрела сквозь лесную листву на пылающий горизонт.

— А твой король поверит мне? — спросила она.

— Как он может не поверить?

— Я похожа на графиню?

Она была оборванной, бедной и прекрасной.

— Ты говоришь как графиня, — сказал Томас, — а королевские секретари могут расспросить графа Нортгемптонского.

Он не знал, правда ли это, но хотел подбодрить Жанетту. Она сидела, повесив голову.

— Знаешь, что сказал мне герцог? Что моя мать была еврейкой!

Она взглянула на него, ожидая, что он разделит ее возмущение.

Томас нахмурился.

— Я никогда не встречал евреев.

Жанетта чуть не взорвалась.

— А думаешь, я встречала? Тебе нужно увидеть дьявола, чтобы понять, что он злой? И свинью, чтобы узнать, что от нее воняет? Я не знаю, что делать! — заплакала она.

— Мы пойдем к королю, — сказал Томас.

На следующее утро он отправился на север, и Жанетта, несколько мгновений поколебавшись, пошла за ним. Она попыталась отчистить платье, но оно было таким грязным, что ей лишь удалось стряхнуть с бархата сучки и сухие листья. И еще она заплела волосы и заколола их щепками.

— А что за человек король? — спросила она Томаса.

— Говорят, хороший малый.

— Кто говорит?

— Все. Он честный человек.

— И все-таки он англичанин, — тихо сказала Жанетта. Томас сделал вид, что не слышал.

— Он добрый?

— Никто не говорил о его жестокости, — сказал Томас и поднял руку, призывая Жанетту к тишине.

Он увидел всадника в кольчуге.

Томасу всегда казалось странным, что монахи и писцы, описывая в книгах войну, изображают ее, как праздник. Их беличьи кисти рисовали воинов в ярких плащах и коней в блестящих узорчатых попонах. Но по большей части война была серой, пока стрела, попав в цель, не добавит красного. Серым был цвет кольчуги, и Томас увидел среди зеленой листвы что-то серое. Он не знал, француз это или англичанин, но боялся и тех и других. Французы были его врагами, но врагами были и англичане, пока не убедятся, что он тоже англичанин и что он не сбежал из их войска.