Семья Берг

— Это который секретарем у Сталина?

— Да, он самый. Он все время зазывал меня в партию большевиков. А я все оттягивал: еще, мол, надо мне побольше образования получить. Ну, все-таки пришлось вступить в партию, чтобы зачислили в институт. Иначе не брали. А своих взглядов у меня пока нет.

— Ну, ты еще молодой большевик. А я давно в партии.

— Так ты ведь и более образованный. Я никаких взглядов строго не придерживаюсь: теперь троцкистские взгляды стали опасными, а к сталинским у меня что-то душа не лежит. Они сохраняют видимость голосования и выборов, а на самом деле остается только «воля большинства» и изымается сердцевина демократии — права меньшинства. Меня пытаются затащить в лагерь сталинистов, но я стараюсь отдалиться от политических группировок. В нашем институте это не так просто, у нас все время партийные диспуты.

Семен разъяснил Августе:

— Павлик учится в Институте красной профессуры. Он будет профессором.

— Ну, я не знаю, каких из нас профессоров готовят. Все наши слушатели — это пролетарии, голытьба полуграмотная, вроде меня.

Семен рассмеялся:

— Да, азохен вэй, какие профессора будут, вот именно! — и добавил: — Но и отмалчиваться в наши дни тоже опасно стало.

— Да, я знаю, но душа не лежит ходить на все эти митинги. Ну а насчет того, чтобы мне самому стать профессором, не знаю — наверное, не по зубам. Но наш преподаватель из старых спецов, Тарле, Евгений Викторович, историк, дал мне тему для диссертации. Вот он-то настоящий профессор. Только недавно его арестовали.

— За что арестовали?

— Они найдут — за что.

Августа грустно посмотрела на Павла:

— Ты расстроился?

— Расстроился — это не то слово. Я совершенно обескуражен — такого ученого арестовать. Я даже пытался что-нибудь сделать через Мехлиса, но он отказался.

Августа сказала задумчиво:

— Это ужасно, что вокруг делается. А на какую тему диссертация?

— О войнах периода Французской революции.

— О, это должно быть интересно! Ты хочешь стать историком?

— Вообще-то хотел бы. Поэтому по горло занят учебой, сижу в библиотеке, изучаю французский язык.

— Ты говоришь по-французски? — живо заинтересовалась Августа и сразу сказала ему несколько фраз.

— Нет, разговаривать я пока еще не могу, практики нет. А вот читать научился, со словарем, конечно.

— А за что ты получил орден? — спросила Августа.

— Да так, ничего особенного — в войну с белополяками я поднял в атаку эскадрон и мы захватили важную высоту. Меня потом писатель Бабель прозвал Алешей Поповичем, ну тот, который из трех богатырей. Знаете картину?..

Августа воскликнула:

— Сам Бабель? Он интересно пишет. Сеня, ты посмотри — а ведь действительно, Павлик похож на русского богатыря с картины Васнецова.

— Да, припоминаю, — наклонясь к Павлу, Семен тихо сказал: — Это у нас Авочка по части искусства. А я отстал. Вот именно. — Но чтобы угодить жене, тут же воскликнул: — А действительно похож! Значит, ты настолько обрусел, что стал русским богатырем.

— Обрусел, конечно. Для этого мы с тобой и ушли из нашего еврейского гетто в Рыбинске. Я, когда работал грузчиком на волжских пристанях, дружил с русскими грузчиками. Когда воевал, дружил с русскими бойцами, они вояки смелые. Ну и обрусел. Как говорится влияние окружающей среды.

Семен воскликнул:

— А мне что говорить, если у меня еще и жена русская? Вот именно. Ну, давай выпьем за наше обрусение.

— И за мое еврейское превращение, — засмеялась Августа.

Бабушка при этом недовольно потупилась, а Августа спросила:

— Ну и как тебе нравится Москва?

— Москва-то? Конечно, нравится. Я ведь отсталый провинциал, в большом городе никогда и не жил. Теперь хожу, смотрю вокруг, интересуюсь чем могу. Ходил любоваться храмом Христа Спасителя. До чего хорош — просто парит в воздухе! Был я и в Третьяковской галерее. Посмотрел там на этого Алешу Поповича, — и добавил смущенно: — А заодно влюбился.

— В кого? — живо заинтересовалась Августа.

— Не поверите — влюбился я в портрет «Неизвестной» Крамского.

— О, у тебя хороший вкус. Но это и все?

— Пока ничего другого.

Семен вставил:

— Ну, наверное, она не красивей моей Авочки.

— Сеня всегда превозносит мою красоту, где только может. А ты в театры ходил?

— Да, побывал на постановках передовых режиссеров Всеволода Мейерхольда и Сергея Эйзенштейна. Мне уж очень любопытно было, как эти режиссеры-евреи смогли так быстро выдвинуться в русском театре. Я помню, что в прежней России евреи не проявляли себя в театральном искусстве. А спектакли их мне не понравились.

Семен сказал наставительно:

— В театре тоже революция, брат. Вот именно. Но есть в Москве и еврейский театр. Вот это пример революционных преобразований.

Августа рассмеялась:

— Сеня в искусстве не разбирается, а в театральном искусстве — меньше всего.

Семен развел руками:

— Никто не герой перед своей женой — жена, как всегда, права. Вот именно. А у моей Авочки, действительно, настоящий вкус к искусству.

16. Августа

С восемнадцати лет, как ушел из дома, Павел не знал тепла семьи. И никогда в его окружении не было интеллигентной женщины. Теперь, в доме Семена, он впервые обрел ощущение семьи, впервые увидел, что такое настоящая женщина, более того, женщина аристократического круга, и с интересом к ней приглядывался.

В Августе были все приметы врожденного аристократизма: вежливость, полностью исключающая даже тень фамильярности; деликатность по отношению ко всем без исключения людям, в том числе и к ее деревенской домработнице Лене, — так проявлялось чувство собственного достоинства и едва уловимое понимание некоей своей исключительности. И это при врожденной элегантности и спокойной, скромной манере всегда и везде держаться благородно.

Все это отражалось в ее едва заметно улыбающихся глазах светло-серого цвета. В этой полускрытой улыбке отражался интерес ко всем и ко всему, что она видела вокруг. Павел впервые видел, чтобы лицу была присуща необычная способность мгновенной смены выражений — от приятной широкой улыбки до грустной сосредоточенности. А ведь он до сих пор считал, что русские люди, очевидно, почти всегда угрюмы и сосредоточены. Наблюдая за ее лицом, Павел как-то сказал Августе:

— Сколько я перевидел разных русских лиц — они все казались мне бесцветными, как черно-белый рисунок. Ты первая, чье лицо по-настоящему ярко: оно выражает все твои настроения!

Она весело рассмеялась и ответила:

— Мой отец дал мне хороший завет: всегда быть на людях и никогда не быть при них скучной, больной и бездельничающей. Ведь черты лица опускаются, когда людям скучно, когда они больны или ничего не делают. Я всю жизнь стараюсь следовать этому завету.

Другой характерной чертой Августы была ее абсолютная непрактичность в денежных тратах. Довольно хороший заработок Семена позволят ей тратить деньги, не особо задумываясь, но муж нередко добродушно над ней посмеивался:

— У моей Авочки такие манеры, как будто у нее денег куры не клюют. Вот именно.

Это была фраза из его далекого мещанского детства, так говорил его отец про расходы матери.

Августа много тратила на наряды и на уход за собой. Она неплохо рисовала и сама придумывала себе фасоны платьев. Журналов мод тогда почти не было, она там и сям ловила веяния моды и переносила их на бумагу, потом сама кроила себе платья или отдавала выкройки портнихе. У нее даже была своя массажистка, которую они звали просто по отчеству — Терентьевна. Дни, когда Терентьевна приходила делать массаж, были днями ее священнодействия. Августа звала к себе соседку и подругу Ирину Левантовскую, они ложились на диваны, и Терентьевна покрывала их лица каким-то своим особым кремом — накладывала маску. С этой маской надо было пролежать не менее часа, а за это время Терентьевна делала им массаж спины и рассказывала сплетни, принесенные от других клиенток. Ими были две ведущие актрисы Художественного театра Алла Тарасова и Ксения Еланская, и, естественно, Терентьевне было что порассказать.