Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.

Марк презрительно посмотрел на Джузеппе.

—

Тебе, кабатчик, должно быть, очень памятна моя пощечина, что ты так озлоблен? — насмешливо заметил он.

У Джузеппе от ярости пена выступила на губах.

—

Да, да! Памятна! Памятна она будет и тебе, когда ты будешь жариться на костре, — крикнул Джузеппе и хотел продолжать, но его остановил монах:

—

Замолчи, безумец!

Между тем приготовили цепи.

Старец Карлос колеблющимися шагами подошел к Марку и обнял его.

—

Прощай, сын мой! Прощай, радость моя! — едва слышно шептал он.

Марк покрыл поцелуями его морщинистое лицо.

—

Ну, будет! Нацеловались! Давайте цепи! — сказал сбирр и грубо оттолкнул Карлоса.

Старик едва не упал от точка. В ту же минуту сбирр отлетел в дальний угол комнаты от могучего удара Марка.

—

Не тронь старца! — прогремел юноша.

Если бы пушечное ядро влетело в комнату, оно произвело бы не большее впечатление, чем этот удар. Товарищ сбирра, державший руку на плече «еретика», отскочил в сторону как ошпаренный. Монахи всплеснули руками и попятились к дверям, два других сбирра, размахивая алебардами, последовали за ними, а Джузеппе Каттини прижался к стене, словно желал пройти сквозь нее, и шептал молитвы посиневшими губами.

Но Марк не думал пользоваться своей силой. Он протянул вперед руки и сказал:

—

Заковывайте!

Нерешительно приблизились сбирры, и тяжелые цепи были надеты на руки Марка.

После этого все тотчас же оправились. Сбирры снова приняли свой горделиво-заносчивый вид, монахи отошли от двери и застыли в прежнем спокойствии, Джузеппе присвистнул и молодцевато закинул голову.

—

Ведите! — прозвучал приказ монаха.

—

Прощай, учитель! — кидая последний взгляд на Карлоса, промолвил Марк и беспрекословно направился к дверям в сопровождении сбирров.

—

Возьмите и этого старого колдуна заодно! — крикнул Каттини.

—

У нас нет на это приказания, — ответили ему. Большая гондола дожидалась у выхода. Марка втолкнули в нее. Туда же сели сбирры и монахи. Несколько пар весел с шумом опустились в воду.

«Прощай, воля и жизнь»! — подумал Марк.

XI. ПРЕД «ТРЕМЯ»

В палаццо Дожей еще до сих пор сохранилась комната «трех». «Три» — это слово заставляло бледнеть венецианца, заставляло его испытывать суеверный ужас. Никто не знал в лицо этих «трех» — трех инквизиторов; они были таинственны — самому дожу они были ведомы настолько же, насколько последнему нищему на площади св. Марка. А кто их видел, тот не мог ничего никому рассказать или потому, что за этим свиданием следовала его смерть, или — если это был свидетель — потому, что обязывался страшной клятвой молчания: у кого могло найтись смелости нарушить, на верную гибель себе, клятву, данную «трем»? «Три» были всеведущи и беспощадны. Их наказание обрушивалось неожиданно, поражало, как молния: вчера свободный и веселый человек к утру пропадал без вести, и никто не знал, что с ним сталось, только его родственники и знакомые шепотом передавали друг другу догадку:

— Он взят по приказу «трех».

«Взят тремя» было равносильно «помер», и жена взятого смело могла идти заказывать по нему заупокойную мессу; ждать, пока ей выдадут его обезглавленный труп, было бы бесполезно: виновный в буквальном смысле стирался с лица земли, и его могилой был омывающий стены палаццо мрачный, глубокий, узкий канал, в который бросали тело казненного.

Впрочем, иногда судьи хотели быть милосердными: обвиняемому даровалась жизнь. Но такая жизнь была хуже смерти: несчастный умирал медленною смертью, без света и воздуха в тюрьмах —

piombi или страшных

camerotti — «каменных колодцах», как их называл народ.

Стены комнаты, где заседали эти страшные судьи, были обиты золотой кожей, золоченый потолок был покрыт чудною живописью кисти Тинторетто; если был день, из окна открывался великолепный вид на залитую солнцем Венецию; и в этой же комнате бренчали цепи; звучали орудия пыток, слышались стоны пытаемых, и из нее же вилась узкая, темная лестница в тюрьмы —

piombi [16].

Сюда привели Марко после захвата, а вместе с ним и Джузеппе Каттини. Кабатчик хотел было ускользнуть, когда лодка подплыла ко дворцу Дожей, но его задержали.

—

Помилуйте! — ведь не я обвиняюсь! — взмолился он.

—

Все равно, ты должен дать показания, — было ему ответом, и два сбирра стали по бокам его. Каттини почувствовал себя в положении обвиняемого и дрожал как осиновый лист.

«Еретика» поставили перед длинным, узким, покрытым черным сукном столом, на котором стояла пара зажженных восковых свечей. Три одетых во все темное человека с закрытыми лицами неподвижно сидели на креслах.

—

Твое имя? — промолвил один из них, сидевший в центре.

Слова эти были сказаны ровным, спокойным голосом, но

какая-то зловещая нотка слышалась в нем. Впрочем, это, быть может, казалось так от того места, где звучал этот голос.

—

Марк, — ответил обвиняемый.

—

Прозвище?

—

Кречет-Буйтуров. Я — русский.

—

Какой ты веры?

—

Я — христианин.

—

Пожалуй, и католик? — насмешливо заметил инквизитор.

—

Я крещен по обряду греческой церкви.

—

Признаешь ты власть святого отца папы?

—

Признаю, как епископа.

—

Ты — еретик, несомненно. В чем ты еще обвиняешь его? — обратился инквизитор к Каттини.

Тот трясся как в лихорадке.

—

Я, я… я ни в чем… Я… это не я… — щелкая зубами, лепетал он.

- Как не ты? Донос, опущенный в пасть льва [17], был подписан тобой.

—

Это точно… А только я, что ж? Я очень мало знаю этого еретика. Это Марго, вдова резчика, Маттео, ее сосед, и еще другие многие. Правда, мне известно, что он распространял ересь, совращая с пути девушек… Он вообще — заклятый еретик и ругает святого отца… Он смеется над нашими обрядами…

—

Можешь ты что-нибудь сообщить об его занятиях колдовством?

—

Нет… Я слышал, что он чарами призывает бедствия на Венецию… Но как он колдует, сам я не видел. Его соседи знают, опять же Марго, Маттео… Я ничего не знаю, ничего…

Вдруг он упал на колени.

—

Отпустите меня! Бога ради, отпустите меня, — завопил он.

Инквизиторы, казалось, не слышали его жалоб. Они тихо перешептывались.

—

Надо допросить свидетелей, — промолвил вслух инквизитор и поднялся. — Уведите еретика в камеротту! — приказал он. — А ты можешь идти, — обратился он к Джузеппе: — Да помни: будь нем как рыба, не то…

И он красноречиво показал на шею.

Каттини чуть не подпрыгнул от радости.

—

Ни одного слова, ни одного полуслова! Буду нем, глух, слеп, что хотите. Я — не враг себе… — скороговоркой затараторил он, а потом не утерпел, чтобы не кинуть в сторону Марка: — А ты посиди в колодце!

XII.

БЕСЕДА ПРИЯТЕЛЕЙ

—

Что?! Его забрали?! — и, крикнув это, Беппо от удивления даже вскочил со скамьи.

—

Да.

—

Может ли быть! Когда же?

—

Сегодня ночью. Вероятно, вскоре после моего ухода с сестрой, — ответил Джованни.

—

Бригитта ездила с тобой к нему?

—

Да. Ей удалось узнать, что Марка хотят схватить.

—

Ну?

—

Ну, и мы поехали предупредить его и дать ему возможность скрыться заблаговременно.

—

Фу, чего же ты меня напрасно испугал! — облегченно вздохнув, сказал Беппо. — Значит, его не забирали, а он про- сто-напросто сам скрылся?

Джованни отрицательно покачал, головой.