Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

Княгиня Ульяна третий день мучилась над вышивкой, но ей никак не удавался левый глаз облика чудотворца Никиты Переславского на покрове, который вышивала, подобно царице Анастасии. Жёны двух братьев — Ивана и Юрия — подружились, стали меж собой сёстрами и всё время чувствовали поддержку друг дружки. Анастасия вышивала гораздо лучше своей новой родственницы, потому многому научила Ульяну. Вот и теперь подошла сзади, чуть постояла и посоветовала:

   — Ты лучше верёвочкой сделай, легче обвести будет.

Ульяна обернулась, радостно кивнула:

   — Сама о том думала. А ты скоро закончишь покров для Троицы?

   — Скоро... — довольно улыбнулась Анастасия.

   — Покажешь?

   — Да, пойдём.

Ульяна знала, что царь очень любил вот такое занятие своей дорогой жёнушки. Нравилась вышивка и его брату Юрию, хотя и не слишком был разумен царевич. Работа же Анастасии не просто хороша, каждая её вышивка принимается монастырями и храмами как дорогой подарок. И не льстят священники, когда ахают от красоты неописуемой, искусная рукодельница царица Анастасия! Ульяне очень хотелось научиться вышивать так же, потому внимательно наблюдала за движениями ловких царских рук, слушала её объяснения, запоминала.

В горнице у Анастасии, прикрытая полотном, стоит рама с натянутой на неё тканью, царица вышивает покров для Троице-Сергиева монастыря «Голгофа». Старается, чтобы немногие видели работу, пока не закончена. Но любимую жену царского брата Юрия всегда готова приветить. Подошла вперевалочку, откинула белое полотно. Ульяна ахнула: на багровом атласе высился крест, камни в его основании точно настоящие, переливаются, блестят на солнце. Рука сама потянулась потрогать, убедиться, что не накиданы они прямо на ткань. Анастасия улыбнулась, ей нравилась Ульяна, нравилось её желание научиться и себе рукодельничать с толком.

Царица принялась нахваливать работу тётки царя княгини Ефросиньи Старицкой, та уж очень многое в рукоделии придумала сама, да и в лицевом шитье вышивала без чужого рисунка, по своему наитию. Вот как суметь бы!

Долго ещё сидели перед вышивкой царица и княгиня, болтали, смеялись. Постепенно разговор перешёл на царского наставника благовещенского попа Сильвестра. При одном упоминании его лицо Анастасии омрачилось. Ульяна замахала руками:

   — Господь с ним! Не хочешь, не говори!

Но у царицы, видно, накипело, вперившись невидящим взглядом в багровую ткань, вдруг заговорила почти злым голосом, какого Ульяна за ней не знала:

   — Устала я от него! Не пойму, как Иван терпит? Всё поучает, поучает! За всем следи т, во всём препоны ставит. Уже и ко мне Иван стал ходить лишь с его позволения!

Княгиня ахнула:

   — Да неужто?!

   — Совсем царя под себя взяли с Адашевым! Один правит за него, другой меж нами, кажется, и по ночам стоит. — Голос Анастасии стал совсем тихим, всё же выговаривала тайное, но, видно, так накипело, что рада высказать.

Ульяна знала, что священник без конца стращает царскую чету всякими ужасами, требуя подчинения. За неповиновение грозит Божьей карой.

   — А если не слушать его? — Глаза подруги смотрели на царицу почти с мольбой. Она видела, что весёлая, живая девушка постепенно превращается в задерганную, замученную женщину. Анастасия старела на глазах. Царь любит свою жену без памяти, но во всём подчиняется этому противному попу. Ульяна тоже не любила Сильвестра, как и сама царица.

   — Как? Стоит ему предречь что, оно и сбывается! — В голосе Анастасии уже звучало отчаянье. — Требовал, чтоб на богомолье не ездили, мы не послушали, погиб Дмитрий. Я недужу то и дело, дочери ни одна не выжила. Станешь тут слушать...

   — Неужто царь не может прогнать этого попа?

Анастасия замахала руками:

   — Что ты, что ты! И в мыслях не держит! А ну как вовсе проклянёт?

   — Тяжело тебе? — Глаза подруги участливо смотрели на такую красивую и умную царицу.

Анастасия только кивнула, сдерживая слёзы.

   — Ты не тужи, всё образуется с Божьей помощью. — Прохладная рука Ульяны легла на руку царицы. Та снова кивнула, шмыгнув носом.

Образовалось, но не скоро, царица до этого не дожила.

А тогда Сильвестр своей ненужной строгостью не раз портил праздники царскому семейству. Уже когда родились и подросли сыновья Иван и Фёдор, царь то и дело подвергался осуждению фарисея Сильвестра за то, что резвился с детьми. По мнению попа, муж в семье должен быть только строгим судьёй и хозяином, а уж любовь к жене и даже детям — это глупость. Анастасию за глаза называл блудницей за то, что любила скоморошьи представления. Поп винил царицу в том, что сам Иван иногда надевал маску и пускался в пляс, чтобы посмешить сыновей.

Отношения между Анастасией и Сильвестром накалялись. Они уже открыто ненавидели друг дружку, но до времени благовещенскому попу удавалось вместе с Адашевым держать Ивана в руках. Как ни скрипела зубами царица, видя безволие своего умного, сильного мужа, как ни старались ненавистники оболгать царицу любым путём, никому не удавалось одержать верх. Иван очень любил жену и не верил никаким наговорам, но и прогнать советчиков тоже не торопился. Почему? Боялся за благополучие своих близких, твёрдо веря, что любое его непослушание приведёт к болезням или даже смерти дорогих людей!

Царица не стала рассказывать о своём недавнем споре с мужем. Она спросила Ивана, почему тот во всём слушает советчиков. Тот удивился:

   — Да ведь они мне Богом посланы в трудную минуту!

   — Фарисеи они!

   — Да нет же! Алексей вон и посты держит, и одной просвирой в день питается, и на коленях по полдня стоит! А ещё у него в доме прокажённые пригреты, сам им помогает, не боясь заразиться.

Анастасию передёрнуло: а ну как страшная зараза не минет её семью из-за этого благодетеля?!

   — Ваня, пусть он к детям не подходит...

   — Испугалась? А вот Адашев не боится! А ты говоришь, что не божий человек...

   — Божий, божий, — поспешно согласилась царица, раздумывая над тем, как уберечь от встречи с ним маленького Ивана и кроху Евдокию.

Царь, точно не заметив боязни жены, поинтересовался:

   — Так чем тебе не нравятся мои божьи люди?

   — Лгут они, Ваня, — неожиданно для себя вдруг произнесла Анастасия. И не собиралась этого говорить, а вот вырвалось то, что давно думала. — На словах и в делах одно, а в глазах другое. Не ведаю что, но другое. Точно напоказ свою святость выставляют, чтобы все видели!

Царице было уж всё равно, что ответит муж Устала видеть, как умного, сильного Ивана взяли под себя эти двое, во всём им подчиняется, что в делах, что в мыслях. А тот вдруг согласился:

   — А ведь ты права! Лгут они, во всём лгут! Господь им судья, только устал я от них...

В глазах и голосе Анастасии тут же мелькнула надежда:

   — Так гони от себя!

   — Пока не могу. Заменить некем.

   — Да ты ведь сам силён и умён, сейчас не то что десять лет назад, когда молодым был и опыта не имел. Гони, Ваня...

Царь вздохнул, не отвечая, кивнул, но делать ничего пока не стал. Чего ждал, непонятно...

Анастасия в тяжести, к ней ходить нельзя, а у Ивана по весне кровь играет... Но прошли те времена, когда бушующая кровь приводила Ивана к девкам. Ему было совсем неважно, кто такова, лишь бы была крепка телом и горяча в ласках. Чаще ему и ласки не требовалось, удовлетворил себя, и ладно. Но Сильвестру про такое говорить не хотелось, ведь тот в «Домострое» вон как свою верность супруге, единожды обретённой, расписывал! Где уж ему понять телесное томление царя. У Ивана всё больше портилось настроение: ну почему он должен блюсти монашеское послушание в отношении к женскому телу? Было бы можно к жене, так никто другой не нужен, а так что делать?

Царь лежал, закинув руки за голову, и с тоской размышлял над тем, как тяжела праведная жизнь. Родилась даже мысль о том, стоит ли праведность таких мучений? Вздохнув, царь принялся вспоминать давешнее развесёлое бытие. Меж делом вспомнились и укоры, сделанные священникам на Стоглавом Соборе в том, что они держат в кельях голоусых отроков, с которыми живут в отсутствие женщин. Почему-то подумалось, что это выход. Взять себе на время тяжести жены простую девку казалось греховным, а вот отрока... К его вящему изумлению, осуждения от Сильвестра он не встретил и быстро пристрастился к такому удовлетворению своих потребностей. При всём том Иван очень боялся, чтобы слухи об этой греховной страсти не дошли до ушей Анастасии, она не поймёт. Но постепенно и об этом думать перестал, куда же царица денется? Обидится? Ну и пусть...