Гуляй Волга

На Строгановых – грозная царева грамота.

Купцы всполошились.

– Ты называл, ты и выкуривай, – сказал Семен Аникиевич своему племяннику.

Никита Григорьевич кинулся к Ярмаку.

– Беда, атаман!

– Опять ты с бедой? Выкладывай.

Никита пересказал грамоту:

– ...Послали-де вы из своих острожков казаков воевать вотяков, и вогулич, и татар, и пелымские и сибирские места, всяко их задирали да тем задором с сибирским салтаном ссорили нас. А волских атаманов к себе призвав, воров-де наняли в свои остроги без нашего указа. А не вышлете-де из своих острогов волских казаков, будет положена на вас опала великая, а атаманов и казаков, которые слушали вас и вам служили, а нашу землю выдали, велим перевешать...

Ярмак – к дружине. [94/95]

– Ватарба!

Гулебщики на дыбы.

– Не быть нам, казакам, под рукой воеводской!

– Не видать воеводам нашего покору, как ушей своих!

– Бежим, братцы!

– На Волгу, в отход!

– В Сибирь! В Сибирь!..

Ватага разверстана по сотням, полусотням и десяткам. Выбраны походные атаманы. Каждой сотне приданы знамена да иконы. Поддали Строгановы своих людей несколько, Мамыка был поставлен над ними атаманом.

Посылал Никита Григорьевич с казаками и своего старшего прикащика.

– Заведи, Петрой Петрович, книгу плавную. Дороги и битвы описывай. Руду и каменья, какие попадутся, – образцы прибирай. Зверя, птицу, рыбу и последнюю букашку описывай. Меха, кои казачишки добудут, скупай и ко мне присылай. За людями нашими присматривай.

– Слушаюсь, батюшка...

Сделали суда подо всю рать. Загрузили суда порохом, свинцом, мукой да крупами, сухарями да солью, копченым мясом да рыбой сушеной.

Отвальный пир

день и ночь утиху нет.

После всего перед церковью пили прощальный ковш вина и с песнями двинулись к стругам.

Старый солевар Макарка, провожая слезящимся взглядом подбритые казачьи затылки, с завистью сказал:

– Гулевой народ, пришли с песней и ушли с песней... Эх, кабы мне да годков поменьше!

Казаки, крестясь, отплыли.

Народ, чтоб погладить гулебщикам дорожку, доканчивал на площади недопитое винцо...

Вдали замирал многой песни гул...

24

Плыли.

25

Суров Урал в кряжах лесов.

С тяжким стоном и ревом метались речки, сдавленные горами. Водопад висел над кипящей пучиною. В горах паслись племена мирных озер, в камень закованных. По утрам на тихой воде озера солнце прядало будто саженное серебряное веретено на [95/96] синем блюде. До облак взлетала широкогрудая, обросшая мхом скала. С утесов шумные свергались потоки...

Тайга темна

берега пусты

места немы.

Чусовая металась в камнях, как щука в сетке. По реке рубцом вилась струя толщиною в руку. Клубилась и шумела мутная вода на каменных переборах.

Плыли, претерпевая многие трудности и боря их, – не в обычае было от затей своих отступаться.

Жили дружной артелью: не мимо говорит пословица – «Нужда и кошку с собакой дружит».

Без конца дивовались и смеялись над строгановскими людьми. Сядут лапотники сообща щи варить – хлёбово заодно, а свой кусок мяса каждый спускал в котел на своем лычке да, мало уварив, сам и съедал. Зипуны на них были столь толсты, что когда намокали от дождя, то под тяжестью их мужики не могли идти; портки и рубахи были столь крепкой дерюжины, что – повисни на сучке – и будешь висеть, пока высохнешь.

С Чусовой, по сказкам вожей, свернули в Серебрянку.