Русь залесская

Данилка молча притащил бревно, подпёр дверь в погребок, завалил вход землёй.

- Вот и все. А нам, касатик, и уйти не грех, село наше ныне пустошью стало…

- Бездомные мы, дедка. Пойдём бродить по миру, - поддакнул Данилка.

- По миру бродить, касатик, негоже русскому человеку, его к земле тянет. А пойдём мы на Москву. Там, глаголют, тишина стоит и ордыне воровских набегов не сотворяют…

Дед отошёл к старой, чудом уцелевшей от пожара клети, сунул руку под крышу, достал длинный нож. Потрогав острие, протянул Данилке:

- Держи-ка, касатик, от зверя и злого человека хороша защита.

Солнце вставало к полудню, когда они покинули деревню и вышли на дорогу. Короткие тени ложились на вытоптанную копытами землю. С далёкого холма оглянулись в последний раз на село. Вместо изб - груды обугленных обломков, над которыми курятся дымки да стоят закоптелые глиняные печи. За околицей, над укрытым от глаз высоким бурьяном погребком, темнеет высокий крест. Данилка поставил его из обгоревших брёвен.

- Большой, далеко видно, - удовлетворённо сказал он.

- Им, касатик, такой в самый раз. Со шляху всяк прохожий узрит его и на ордынца ещё пуще зло поимеет. - Положив дряблые руки на суковатую палку, старик потупился, помолчал.

Потом подошёл к лежащему на обочине валуну, присел.

- Давай, касатик, перемотаем лапти, путь нам предстоит немалый…

Много вёрст от окраин рязанской земли до Москвы, и не одно село, и не одну слободу минует Данилка, пока дойдёт до неё.

Дорога тянулась сначала берегом реки Цны, потом мимо векового леса.

Шли они с дедом неторопко, больше молчком, кой-когда перебросятся словом и опять замолчат, Безлюдные сожжённые сёла обходили стороной. От них далеко тянуло гарью, выли, нагоняя тоску, собаки, да кружились над пепелищами стаи воронья. В один набег сожгли ордынцы не только Данилкино село и не одну полонян ку, привязанную тугим арканом к седлу, угнали в далёкую Орду.

В первую же ночь Данилка с дедом ночевали в лесу. Остановились на отдых засветло. Дед натаскал сучьей, высек стальным кресалом искру и, став на колени, раздул сухую бересту.

Пламя весело затрещало, запрыгало по веткам. Данилка тем временем отправился искать родник и увидел его за кустами боярышника. Прозрачная вода с журчанием растекалась по облизанным камням, терялась в буйной траве. Из кустов выпорхнула птичка, где- то долбил дерево неугомонный дятел, временами вскрикивая: чок-чок! С сосны на сосну, распушив хвост, прыгнула шустрая белка и затаилась, только уши торчат. Данилка припал к роднику, долго пил, плескаясь, умылся. Ледяная вода освежила, согнала усталость.

На обратном пути, пробираясь через ельник, он наткнулся на грибы. Крепкие шляпки вылезли из перегноя, рассыпались по ельнику. Поставив на землю плошку с водой, Данилка стал снимать рубашку. Из-под рубашки вывалился узелок. Только теперь он вспомнил о лепёшках, которые сунула ему мать… К горлу, сдавливая дыхание, подступил тёплый комок.

- Данилка! - позвал дед.

- Иду! Грибы отыскались!

Поужинали пропахшими дымком печёными грибами и лепёшками. Данилка, положив руки под голову, улёгся на смолистые еловые ветки. Где-то высоко чуть заметно покачиваются верхушки стройных сосен, а над ними раскинуло звёздный полог небо. Вековой дремучий лес затих, и только иногда нет-нет да и прокричит зловеще пучеглазый филин.

- А ведь вот тебе ордынцы - табунщики, а поди ж ты, сильнее, верно, не сыщешь, - промолвил Данилка.

- Напраслину плетёшь, касатик, - оборвал дед. - Бивала ордынцев Русь… Поведаю я тебе, касатик, о воине Евпатии Коловрате, из нашей рязанской земли, муже достойном и храбром.

В ту ненастную для Руси пору, когда пришёл зловредный царь Батыга в землю рязанскую, Евпатий Коловрат был в Чернигове у князя Ингваря Ингваревича. Прослышав, что обложили ордыне Рязань, поспешил он с малой дружиной на помощь русским людям. Гнал скоро, денно и нощно, но когда прибыл к Рязани, увидел её опустевшую, разорённую, церкви пожжены, а люд побитый да посеченный. И распалилось сердце Евпатия, и вскричал он в горести: «Отомстим же, братия, за землю нашу поруганную!»

Как сокол быстрый, полетел Евпатий за тем нечестивым царём Батыгой, напал на стан его и начаша сечи без милости. Перепуганные ордыне закричали: «Это мёртвые воссташа!» - и падали под мечами без счета, поднимали их мужики-удальцы на рогатины, колотили кистенями и шестопёрами.

Завопил царь Батыга, послал на малую дружину Евпатия все свои полки. Навалились они силой несметной, и приняли храбрые воины русские смерть в бою, не сдались в полон. А дольше всех бился Евпатий Коловрат. Мёртвым и захватили его ордыне.

Посмотрели ханы на русского богатыря и сказали: «На многих бранях мы были, во многих землях и многих царей бивали, а таких удальцов не видели!» А царь Батыга с коня сошёл и перед мёртвым Евпатием на колени стал, промолвил: «Многих ты богатырей побил, многие полки мои малой своей дружиной посёк, а был бы ты живой, держал бы я тя у сердца своего. Видно, крепко же ты любил родину свою».

Старик умолк, а перед взором Данилки ещё долго стоял образ храброго Евпатия Коловрата…

Нарушив тишину, затрещали ветки. Данилка приподнялся, испуганно подумал: «Уж не ордынец ли?»

- Лежи, касатик, это сохатый гуляет, - успокоил дед.

Лось вышел к костру, остановился. Огонь выхватил из тьмы его широкую грудь, откинутые на спину ветвистые рога. С минуту постоял, разглядывая людей, и, гордо вскинув голову, зашагал в чащу.

Беда свалилась на Данилку нежданно-негаданно. За Рязанью занемог дед, да и харчи кончились, что в пути добрые люди подавали. Данилка был в отчаянии, а дед успокаивал:

- Я, касатик, живучий. Ты мне сока из берёзы дай, она в самом разе сочает.

Перед вечером Данилка надрезал кору на берёзе, подставил плошку: «За ночь набежит», - а сам лёг спать. Пробудился рано, чуть свет. Глянул, дед ещё спит.

Подумал: «Сбегаю за соком, поди, полна плошка». Снял развешанные у костра онучи и лапти, обулся.

В лесу прохладно и сыро. Мокрая трава, тяжёлая от росы, пластается под ногами. Защебетали птицы, перекликнулись иволги.

Вот и берёза. Но где же плошка? Данилка остановился, недоумённо огляделся и от неожиданности вздрогнул. Отощавший за зимнюю спячку бурый медведище, качая головой, стоял совсем рядом. Заметив человека, свирепо заревел, вздыбился и, растопырив лапы, вперевалку двинулся на него.

«Бежать!» - подумал Данилка, но тут же вспомнил рассказы бывалых охотников, что от голодного медведя убежать нельзя. А медведь всё ближе и ближе. Маленькие глазки его смотрят на человека, пасть оскалена. Бурая шерсть сбилась в комки, висит клочьями.

Данилка выхватил нож, изловчился и, когда зверь приблизился, с силой ударил его под левую лопатку. Медведь неистово заревел и, обдавая горячим дыханием, облапил парня. Ломая ветви, они покатились по земле. Грудь у Данилки сдавило, от боли потемнело в глазах. Ухватив морду медведя, он повернул её и в то же время грудью нажал на ручку ножа. Тёплая липкая кровь текла по рукам, просочилась через рубашку на грудь. Данилка чуял, что медведь слабеет. Дышать стало легче. Зверь захрипел, судорожно дёрнулся и обмяк, лапы разжались. Данилка столкнул с себя тушу, устало закрыл глаза. Лежал долго. Из забытья его вывел голос:

- Жив, человече?

Данилка приоткрыл веки. Над ним склонился бородатый мужик.

- Жив, значит, коли глядишь. - Он помог Данилке подняться. И, кивнув на медведя, сказал восхищённо: - Здоров ты, парень, коли такого хозяина осилил! Откуда попал в наши края?

Данилка рассказал, кто они и куда идут.

- Вот оно что, значит. А меня Гаврилой кличут, деревня наша тут недалече… Веди к деду, до дороги надобно его вынести.

Через короткое время Гаврила вернулся с подводой и другим мужиком, уложили деда на телегу, освежевали медведя.

- Ай да парень, гляди, какого свалил, - не переставал восхищаться Гаврила. - Поди, когда увидел, от боязни сердце зашлось.