Ревизия командора Беринга

   — Точно! — засмеялся и Харитон. — Надул немец. Ой, как надул меня со своей фрау.

Как бы со стороны, смотрел Чириков на смеющихся товарищей. Они стояли рядом, но были уже далеко от него, словно уже пролегли между ними бесконечные версты Сибири.

Задумавшись, Чириков сначала даже не понял, отчего это вдруг, как по команде, прервался смех и, сразу построжев, подобрались, подтянулись офицеры... Оглянулся назад — из остановившихся саней вылезал генерал-майор Скорняков-Писарев... И сам Чириков, ещё не успев удивиться неожиданному гостю, тоже сразу построжел, подтянулся...

Для молодых офицеров Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев был не просто начальником Морской академии, которую они недавно закончили. По учебнику, составленному Скорняковым, постигали они азы науки ещё в Навигационной школе в Москве. С именем Скорнякова были связаны события Петровской истории — Нарва, Полтава, строительство Ладожского канала, суд над царевичем Алексеем... Великим человеком начальник Морской академии был, и при этом поражал и пугал своих воспитанников какой-то очень немецкой педантичностью и чрезвычайным вниманием к малейшим формальностям...

Пока шёл Чириков к Скорнякову-Писареву, странное чувство владело им. С одной стороны, по-ученически страшновато было, что заметит Григорий Григорьевич какой-нибудь недосмотр, а с другой — радостно, что не забыл генерал, приехал проститься. Видно, и он считает предстоящий поход важным делом, коли нашёл время приехать.

Едва уехал Скорняков-Писарев, как появился генерал-адмирал Апраксин с плетущимся следом Берингом.

Генерал-адмирал Апраксин хотел что-то сказать напутственное, но как раз в это мгновение чуть качнулся ветер и из-за Невской першпективы полоснуло отчётливо различимым воем. Повешенный матрос под порывом ветра повернулся в петле навстречу крику, словно прислушиваясь. Его лицо, удивлённо склонённое набок, было незряче залеплено снегом.

Нахмурился генерал-адмирал Апраксии.

   — С Богом! — сказал он и махнул рукой.

   — С Богом! — перекрестившись, крикнул Чириков. — Пошёл!

Заскрипели полозья саней. Двадцать пять доверху гружёных подвод двинулось из ворот Адмиралтейства.

Усевшись в сани, Чириков смотрел на проплывающие мимо дворцы и лачуги. Мела позёмка. Не удержал тяжёлого вздоха лейтенант. Когда ещё увидит снова он этот город, когда снова суждено — и суждено ли? — обнять товарищей. Бог ведает...

Сухощавый двадцатидвухлетний лейтенант Чириков был ровесником Петербурга. Как и этот город, вся его жизнь строилась но воле и разумению Петра. Тринадцатилетним мальчишкой вместе с другими учениками Московской навигационной школы — Дмитрием и Харитоном Лаптевыми, Степаном Малыгиным, Семёном Челюскиным, Василием Прончищевым — привезли его в Петербург, чтобы укомплектовать Морскую академию.

Они не знали, что именами их назовут моря и проливы, острова и бухты... Они и не думали об этом. С семи часов утра будущие капитаны и лейтенанты под грохот барабанов маршировали на плацу, отрабатывая приёмы с мушкетами и фузеями, а после развода шли в классы, где в проходах, с хлыстами в руках, стояли отставные солдаты. Лично императором было приказано, что «буде кто станет бесчинствовать, оных бить, не смотря, какой б он фамилии не был». Часовой во дворе отбивал склянки. Скрипели перья. Свистели хлысты. Постигалась мореходная наука.

Прямо под окнами Морской академии строились на невском берегу корабли, и в торжественные дни будущие капитаны выстраивались в шеренги у верфи. В голубом кафтане с серебряным шитьём приходил сам император. Гремели пушки. Новый корабль медленно сползал со стапелей в невскую воду.

Четыре года назад состоялся первый выпуск. Лучшего ученика, Алексея Чирикова, произвели сразу в унтер-лейтенанты и оставили в Академии. Уже преподавателем. А теперь — новый чин, новое назначение.

В обычае петровского времени срывать людей с одного дела, чтобы начать другое... Плохо это или хорошо — лейтенант не задумывался. Иначе и не делалось. Нужных людей не хватало и так поступали со всеми...

В прикрытых рогожами возах, тащившихся к Вологде, невозможно было угадать задуманного императором корабля, но били склянки, отмеряя дорожное время, и, едва отъехали от Петербурга, Чириков приказал гардемарину Чаплину вести журнал.

   — Вроде как моря-то не видать ещё, Алексей Ильич... — сказал Чаплин. — Сколько ещё времени пройдёт, покуда плавание начнётся...

   — Для нас уже началось! — прерывая его возражения, сказал Чириков.

   — Коли так, то чего же? — ответил Чаплин. — В ближайшем «порту» и начну журнал. Как деревня-то, где мы остановиться думаем, называется?

   — Опёнкино, кажись, — ответил правивший лошадьми денщик Чирикова Фёдор.

Чириков ничего не сказал. Закрыв глаза, он полулежал в санях, и ему казалось, что это не сани покачиваются на зимней дороге, а палуба корабля, идущего но безбрежному морю... Скрипели полозья. Плыли над занесёнными снегом нолями.

Уже близка была Вологда, когда послышался позади заливающийся колокольчик.

   — Что в Петербурге слышно? — обратился Чириков к офицеру, нетерпеливо поджидающему, пока потеснятся неповоротливые возы, чтобы пропустить тройку.

   — Государь император преставился... — простуженным голосом отвечал офицер. — Везу манифест о восшествии на престол государыни императрицы Екатерины.

Чириков побледнел.

   — Трогай! — хрипловато крикнул офицер.

Кучер чуть приподнялся и вытянул кнутом застоявшихся лошадей. Снежная ископыть полетела в обожжённые морозом лица матросов.

Когда, подавленные и притихшие, въехали в занесённую снегом Вологду, в окнах уже мерцали огоньки. Низенькие дома тонули в сугробах, на крышах лежали тяжёлые снеговые шапки.

В воеводской канцелярии так и не удалось добиться толку. Генерал-лейтенант Чикин куда-то исчез, канцелярские чиновники испуганно шарахались от Чирикова... Весть, доставленная курьером, уже расползлась но городу.

   — Бедные-то каки, бедные... — причитала на Соборной площади старуха, разглядывая замерзших красноногих матросов. — Ужо и помер, а и с того света гоняет вас...

Слёзы текли из её потухших глаз, и Чириков не выдержал.

   — Пошла вон, карга! — закричал он и махнул рукой. — Ломай ворота, ребяты!

На свой страх и риск приказал занять пустующие в Гостином дворе амбары. Закатили на катках тяжёлые подводы, поставили караул. Всё. Корабль благополучно достиг указанной капитаном Берингом гавани, теперь можно было и команду расквартировать.

Беринг приказал ждать его в Вологде. Целую неделю ждал Чириков капитана.

Смутно, тревожно было... Матросы рассказывали, что забрали в приказную избу калечного солдата, хваставшего, будто он лично знает императрицу.

   — В роте у нас жила, когда Мариенбург взяли! — кричал он. — Потом Шереметев-фельдмаршал её выкупил... Коли теперь императрица она, может, и я — амператор!

Кусал губы, слушая эту брехню, Чириков. Непостижимо было, в сколь дикий край заплыл снаряженный покойным государем корабль.

4

Было уже темно, когда император очнулся от беспамятства. В зальце с низким потолком, где лежал он, горели свечи. Какие-то люди толпились у дверей. Боль стихла, но по всему телу расползалась невесомая, предсмертная пустота... Вглядываясь в лица приближённых, Пётр нахмурился. Тут тёрся и светлейший Алексашка, которому запрещено было являться ко двору... Но не оставалось уже времени для гнева. С трудом разжав ссохшиеся губы, потребовал перо и бумагу.

«Отдайте всё...» — начертал на листе. И всё... Кончилось время. Перо выпало из мёртвых пальцев, да фиолетовые чернила пятнами смерти расползлись по белой рубахе.

Меншиков перекрестился и, расправив плечи, вышел. Скорбела душа о херц каптейне, но гулко и нетерпеливо билось в груди сердце. Снова, как в прежние времена, отгоняя скорби, торопили дела, не оставляли времени для печалей. Всё решали сейчас мгновения.