Ревизия командора Беринга

   — Всё, что могу, — дам... — взглянув на вошедшего Чирикова, тускло проговорил Полуэктов. — А чего не дам — не взыщите. Якуцк — сами изволили видеть — невелик город. Триста дворов всего. Ясак собирать некому. А деревни и так уже вами исщипаны...

Мог воевода и впрямь немного. В бесконечных перепалках тянулись уныло-жаркие дни. По вечерам гардемарин Чаплин, живший вместе с Чириковым в пустой — хозяева укочевали на летний алас — якутской избе, записывал в журнале унылую летопись...

«Июль. Пятница 1-го. Куплено в морской провиант 9 быков. Прислано от канцелярии служивых 11 человек. Послано за реку 12 быков. Рубили железо в мелкие штуки для прибавки в сумы, в которые не вмещается по 2 с половиной пуда. Просил словесно воеводу о служивых: 1) чтоб изволил прислать немедленно; 2) ежели завтра к вечеру нас не отправит, то все материалы привезём в город или пришлём письмо, которое вам не угодно будет. Ответствовал словесно на 1) служивых сколько сберём, тех и пришлём; 2) как изволит господин капитан, понеже людей мало».

Поскрипывало перо, кончался пятисотый день экспедиции.

Воевода Полуэктов тоже упражнялся в сочинительстве. По вечерам составлял длинные жалобы на Беринга, прикладывал печать с орлом, вонзившим в соболя когти... Отправлял воевода жалобы в Тобольск и Петербург, но здесь, в Якутске, перечить боялся — всё бы отдал, лишь бы поскорее избавиться от непрошеных гостей...

Скоро Беринг понял, что если ждать, пока соберут весь необходимый провиант, потеряется ещё один год.

   — Не будем мешкать, — объявил он лейтенантам. — Мартын Шпанберг на судах, при Ускуте построенных, поплывёт вниз по Лене. Потом Алданом вверх, Маею и Юдомью... В том надеяние, что могут оныя суда дойтить до Юдомского креста... Сам я с другим отрядом переправляться до Охоцкого острога буду на лошадях. Класть придётся по пять пуд на лошадь, понеже телегами за великими грязями и горами ездить неможно... Ну а ты, Алексей Ильич, покамест в Якуцке останешься. Когда привезут хлеб, получишь его и тоже верхами на лошадях по моему пути ступай...

У Шпанберга дела пошли быстрее. За зиму, проведённую в Усть-Куте, он выучил все необходимые слова и теперь, ещё сильнее выпучивая глаза, орал в воеводской канцелярии:

   — Ты есть вор! Кнута захотел?! Клещи давай, пёс!!! Ноздря рвать буду!

Спрятаться хотелось подьячим от страшного лейтенанта, недобрая слава о котором ещё зимою добежала до Якутска.

Весь город облегчённо вздохнул, когда тринадцать нагруженных корабельным снаряжением дощаников, с двухстами человеками команды, возглавляемой Шпанбергом, двинулось в путь.

Чириков тоже почувствовал облегчение. После того как Беринг назначил Шпанберга старшим помощником, Мартын стал требовать беспрекословного подчинения... Оно бы и не страшно, подчиняться Чириков привык, воинскую дисциплину вгоняли в него с восьми лет, и дисциплинированность стала как бы частью самого лейтенанта, без неё он и не мыслил своей жизни, но подчиняться Шпанбергу и исполнять свои прямые обязанности было просто невозможно. Шпанберг вначале требовал, а потом уже думал, что получится от осуществления отданного им приказа.

И всё же Чириков терпел и глупость, и самодурство старшего помощника. Терпение его лопнуло уже здесь, в Якутске.

В тот день денщик Фёдор начал уговаривать Чирикова купить побольше муки и переправить в Охотск.

   — Ещё чего... — ответил на этот совет Чириков. — Хватит и того довольствия, которое от казны положено.

   — Хватит-то, может, и хватит, — сказал Фёдор. — А только, если лишняя мука будет, её ведь и продать можно. В Охоцке втрое дороже она...

   — Хватит тебе глупости говорить! — оборвал его Чириков. — Нешто я торговать стану?

   — Может, и глупости... — пробурчал денщик. — Только господин Шпанберг, к примеру, инако думает. Триста пудов своих в дощаники загрузил...

   — Ты что языком мелешь? — рассердился Чириков. — Думаешь, что говоришь? Откуда тебе такое глупство на ум взошло?!

   — Как это откуль? — безбоязненно отвесил Фёдор. — Сам и помогал денщику их благородия грузить...

Шпанберг не стал запираться.

   — Этто есть моя мука! — сказал он и, заметив изумление Чирикова, снисходительно пояснил, что он будет делать в Охоцке коммерцию.

Больше всего удручило Чирикова, что Шпанберг не считает нужным скрывать своё воровство и превращает тем самым его, Чирикова, в сообщника.

Кипя возмущением, Чириков доложил Берингу, что Мартын Шпанберг под видом казённого груза отправляет в Охотск свой хлеб, предназначенный для спекуляции. Возмущение Чирикова было тем сильнее, что вспомнились ему собственные деревеньки, которыми он так и не успел толком распорядиться, отправляясь в экспедицию.

Однако Беринг довольно спокойно выслушал его сообщение.

   — Лейтенант Шпанберг много сделал для экспедиции! — сказал он. — Его надобно поощрять.

   — Вы знали об этом, господин капитан? — напрямик спросил Чириков.

   — Зналь... — ответил Беринг и, желая успокоить ошарашенного Чирикова, добавил: — Я думаль, Алексей Ильич, если вы будете справляться с порученным делом, предлагать вам разрешение приобретать сто пудов хлеба, чтобы тоже иметь коммерцию в Охоцке...

Кажется, Беринг так и не понял, что именно возмутило Чирикова.

Гневом обожгло лицо лейтенанта. Сам не помнил, как ушёл от Беринга, только у себя в избе и опомнился.

На гардемарина Чаплина, однако, рассказ Чирикова никакого впечатления не произвёл.

   — Что ж тут такого? — равнодушно сказал он. — Беринг и сам на дощаниках со Шпанбергом пятьсот пудов хлеба отправляет. И с собой повезёт. Он тридцать пять лошадей для своей поклажи затребовал... Обидно, конечно, что тебе капитан только сто пудов разрешил взять. У тебя же не ниже Шпанберга звание...

И снова обожгло лицо Чирикова. Теперь уже не гневом — стыдом. Уже давно раздражала его медлительность командира. Шутка ли сказать — полтора года в пути, а ещё целая тысяча вёрст отделяет их от моря. Медлительность можно было объяснить осторожностью Беринга. А воровство чем объяснишь?

Долго в тот вечер, обхватив голову руками, сидел у стола Чириков. Всё пережил за этот день двадцатипятилетний лейтенант. Гнев, нестерпимый стыд... А сейчас навалилась тяжёлая, безысходная тоска. Волею Петра Великого отправилась в плавание по сибирским просторам морская экспедиция, и вот здесь, в Якутске, начали тонуть ещё не построенные корабли. Щемило сердце Чирикова, когда по приказу Шпанберга начали рубить на куски с такими трудностями привезённые из Петербурга якоря, рвать паруса, чтобы погрузить их на лошадей. А Беринг, словно и не замечая крушения, скупал у казаков меха, думая лишь о коммерции... Сумеют ли они под предводительством такого командира исполнить волю покойного императора?

   — Почему государь Пётр Великий назначил нам командиром Беринга? — задумавшись, проговорил вслух Чириков.

   — Кто это узнает теперь... — закрывая журнал, ответил уже давно позабывший о муке Чаплин. — Видать, Алексей Ильич, чего-то узрел государь в нём, чего мы не видим...

8

В августе, тремя партиями на 663 лошадях, ушёл в Охотск отряд Беринга. Чириков остался в Якутске с семью матросами. Ждал поступления недостающих полутора тысяч пудов хлеба.

Ну и слава Богу, что ушли все... Было время поразмыслить теперь...

Короткая, отгорела осень. Стихли ветра. Прозрачным, без единого облачка, сделалось вымерзшее небо.

Ещё до холодов вернулись с летнего аласа хозяева избы, где поселился Чириков, — якуты Егорша и Кенчу. Зимник сразу наполнился чужой, непривычной жизнью. Впрочем, теснота не смущала лейтенанта. Хотя и звал к себе казачий голова Афанасий Шестаков, Чириков остался жить у Егорши.

Чириков уже привык к малоподвижному лицу хозяина, к его неспешным разговорам, к наивным историям, которыми усердно потчевал Егорша денщика Фёдора. Сегодня Егорша втолковывал Фёдору, что оголодавшие волки грызут луну, и потому она и убывает.