Георгий Седов

Когда на рейде у Кривой Косы появился большой корабль, Егорушка решил разглядеть его как следует.

Это был океанский парусник, его привел от Таганрога буксирный пароходик. Егорушка подплыл в отцовской лодке к гиганту и, медленно гребя, стал огибать его корму. Три высокие мачты, укрепленные вантами и штагами, доставали, казалось, до самого неба. Множество снастей, талей, фалов и гафелей превращало небо между мачтами в запутанную сеть. Из трубы на полуюте вилась тонкая струйка дыма. Что-то домашнее было в этой сизой полоске, стлавшейся по палубе.

Огромный корпус, составленный из множества бревен, досок и планок, сбитых, скрепленных, связанных и проконопаченных, залитых смолой, отливавшей морскою синью, кончался спереди наклонной мачтой. А под ней, словно голубь в полете, вытянулся какой-то истукан с девичьим лицом, с прижатыми крыльями.

Вот это корабль! Небось, на таком корабле волна не зальет! Можно доплыть свободно до самой Африки и даже до пахучих далеких островов, про которые рассказывал матрос.

А вот, должно быть, и сам капитан.

На высоких шканцах, облокотившись на поручни, стоял очень чисто одетый, темнолицый, черноволосый человек с золотыми обручами на рукавах и в золотой же с белым верхом фуражке.

Он скучающе разглядывал однообразные низкие берега, прорезанные глубокими балками. В руках он держал что-то зеленое, похожее на крупный боб с задранной кожурой, и лениво откусывал кусочки.

Услышав всплеск воды, человек обернулся, выпрямился, показал ряд больших белых зубов и что-то крикнул Егорушке. Весла в Егорушкиных руках остановились сами. Мальчик замер. Ничего не поняв, он сидел неподвижно. Человек в золотых обручах повторил свое восклицание. Егорушка слышал ясно каждый звук, но опять ничего не понял. Тогда капитан засмеялся, швырнул в воду зеленую кожуру, пошарил в кармане и бросил Егорушке в лодку какую-то денежку. Ударившись о банку, она легла у самых ног, но Егор не поднял ее, заторопился грести и отъехал от корабля. Капитан еще что-то крикнул вслед, но, наверное, он говорил по-африкански. — Егорушка и в этот раз не понял ни слова.

Причалив к берегу, мальчик поднял монетку, которая темнела в лодке под водой, скопившейся на дне. Это была маленькая денежка с головой человека в венке, с непонятными знаками. Что-то обидное показалось Егорушке в этой монетке. Широко размахнувшись, он далеко забросил ее в море.

Еще после рассказов матроса Егорушка решил опять проситься у отца в школу и не отставать, пока не добьется согласия. Отец в последний раз сказал, что грамота рыбака не прокормит, а от дела отучит. «Посмотри-ка, есть ли хоть один грамотный среди рыбаков? Ни одного. А какие рыбаки! Ватажные атаманы, по всему морю известные! Они в почете и славе».

Все это Егорушка слыхал и раньше. Но слышал он от отца и от прочих рыбаков также и иное. Все рыбаки стали жаловаться на плохую жизнь. Как будто все по-прежнему: и рыбы идет не меньше, и рыбаки те же, а жить тяжелей с каждым годом. Сказывали, что цена на рыбу в Москве поднялась, что лучшая в России азовская красная рыба и икра пошли на скорых поездах в чужие страны, а здесь на месте рыбаки получали все меньше и меньше.

Толковали между собой старые ватaжники: как же это так получается? Но понять не могли. Должно быть, купцы сговорились. В самом деле, рыбопромышленники с каждым годом сбавляли цену. Рассчитываться стали не деньгами, а товаром с лотков; платили поштучно, как раньше, но цена не прежняя. И завелась еще новая мода: стали подряжать артель за жалованье на всем готовом. Сколько ни поймаешь — получай свои целковые и иди на все четыре стороны. На такую работу шла всякая голытьба, совсем сбивая цену, а настоящие рыбаки сидели без дела.

Да и отец жаловался — не прокормить семью одним рыбачьим делом, как раньше. Семья стала большая. Кроме старших — Михаила, Дуни, Кати и Егорушки, бегали в хате еще двое маленьких— Маруся и Вася, а в зыбке качалась самая младшая — Анюта. Быстро съедали все, что отец ни заработает. А мать разрывалась на части: и с семьей, и с коровой, и на поденщину — стирать белье купцу Козлову, и больных лечила простыми средствами. Платили ей за это натурой — яйцами, сметаной, мукой. Отец все чаще уходил из дому работать пильщиком в Ростов или в Керчь.

Теперь Егорушка хотел сказать отцу, что он, если выучится в школе, поступит на работу, где жалованье деньгами платят, и станет помогать кормить мать и сестренок, — тогда не нужно будет ездить в Керчь, будут деньги купить новый парус и сети.

Как-то осенью отец вернулся пешком, оборванный и грязный. Наталья даже в избу его не пустила, а сразу затопила баню, заставила мыться и собрала отдельно белье.

— Где ты валяешься? Грязь какая — рубаха сама поползет, — ворчала она.

Яков, чистый и подобревший, ужинал, когда Егорушка твердо сказал:

— Батя, что хочешь делай со мной, только отдай в школу. Хочу учиться. Из моих ребят половина уже школу кончают, а я не знаю грамоты. Отдай в школу, я вырасту, тебе буду помогать, на пароход поступлю. Дяденька матрос говорил, что теперь за ученого сто неучей дают.

Яков нахмурился, стукнул сына деревянной ложкой по лбу и коротко отрезал:

— Хлебай-ка щи, не трепли языком за едой. Ишь, ученый нашелся!

После ужина, помолившись на икону и поклонившись отцу и матери поясным поклоном, Егорушка стал опять просить:

— Батя, отдай меня в школу! Выучусь, буду тебе и маме помогать.

— Знаем мы этих помощников! Научится — уйдет из дома, и поминай, как звали. Или, как Кирюшка Липатьев, обкрадет хозяина и убежит босячить в Нахичевань. Школа — одно баловство. Господа от нечего делать читают книжки да газеты, а рыбаку грамота ни к чему. Отцы и деды грамоты не знали, а сыты бывали. Я тоже без грамоты справляюсь, кормлю семь ртов. Учись-ка лучше топор да рубанок в руках держать, они вернее прокормят. Ты что это стал надоедать? Избаловался без меня! Твое это дело, Наталья! Почему Мишка не просился в школу ни разу?

Егорушка заплакал.

— Не пустишь?

— Не пущу. Это деньги еще платить за тебя? Вот годика два-три подождем — возьму с собой на зимний промысел. Там веселее, чем в школе!

Сколько раз ни начинал Егорушка разговоры о школе, Яков стоял на своем. И как-то пригрозил:

— Поговори еще! Отдам в мальчишки к помещику. Там тебя научат.

После этой угрозы Егорушка не стал больше просить. Решил: буду учиться сам. Некоторые буквы он уже знал, умел атаманские приказы подписывать по-настоящему — научил приятель Миша Ханьдуков. У него же он выпросил старый букварь и стал тихонько от отца складывать слоги в слова.

Помогали немного ребята. После решительного отцовского отказа Егорушка перестал стыдиться своей неграмотности, а ребята с охотой учили своего атамана, у которого оказался такой несговорчивый и упрямый отец. Читать Егорушка научился легко, писать было труднее: не было бумаги. Ребята и тут выручали, давали иногда листочки. Эти листочки прятал от отца, но матери не стеснялся. Наталья сыну не мешала.

Однажды Егорушка в праздничный день сидел с ребятами на крылечке у школы. Ребята все вместе поправляли его писания. Поднялся спор: ошибка или нет в слове «лодка» буква «т»? Дверь школы раскрылась, и вышла учительница Антонина Михайловна. Ребята спросили у нее, как правильно пишется слово «лодка»… Учительница объяснила; потом, увидев чужого мальчика, спросила, что ему нужно. Егорушка застыдился, не знал, что сказать, а ребята стали наперебой рассказывать, что Егорушка их атаман, хочет научиться писать и читать, а батька в школу не пускает, а он и без школы учится потихоньку от батьки.

Учительница внимательно посмотрела на мальчика. Егорушке недавно исполнилось двенадцать лет. Он был рослым белокурым крепышом с ясными и умными глазами.

— Ты чей, мальчик?

— Седовский. Здешний, с Кривой Косы, из хутора.

— Почему ты не пришел ко мне, не сказал, что отец не пускает тебя учиться?

Егорушка не знал, что ответить.

— Ты очень хочешь учиться?