Государь всея Руси

   — Слыхивали мы то кликанье, да не про нас оно, — буркнул досадливо один из попов.

   — Да пошто не про вас? — удивился наивно тот. — Аль Господь вам рук не дал для трудов праведных? Аль хребта не утвердил для земной ноши?

   — А пото! — почуяв не наивную заумность в вопросах мужика, грубо ответили ему. — Всякой избе своя кровля. Ишь, взбрело тебе — попу хлеб пахать! А мужику, стало быть, священнодействовать?

   — Мужику також хлеб пахать, — лукаво клонил куда-то мужик.

   — А кому же священнодействовать? — изумился убогий попик.

   — А пошто священнодействовать? — изумился вместе с ним и мужик и вдруг оставил лукавство: — У пророка Исайи написано: «Не носите больше даров тщетных: курение отвратительно для меня... — говорит Господь. — Новомесячия ваши и праздники ненавидит душа моя: они бремя для меня».

   — Написано, да не в твоё измышление, — резко, с надменностью и превосходством сказал другой поп. Он был явно воинственней своего приятеля. — И ничтоже в том написанном ты не выразумел, бо, очи в книгу погружая, разум свой во хлеву оставил.

   — Там и разуметь-то нечего, — сказал спокойно мужик. — Господь сам всё изъяснил. «Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей моих, — говорит Он. — Перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетённого, защищайте сироту...» Вот что надобно делать, — усмехнулся кривовато мужик. — А всё прочее — то от лукавого, святые отцы.

   — Наумие твоё — сё истинно от лукавого, — восстали на мужика теперь уже оба попа, а третий, убогонький, счёл за лучшее не вмешиваться в этот окаянный спор и потихоньку отошёл в сторону.

Мужик был доволен, что задел попов за живое. Глядя, как они ерепенятся перед ним, снисходительно посмеивался, молчал, слушал, видно было, выжидал, выискивая в поповских словах что-нибудь такое, что можно было бы обратить против них же самих. Но попы оказались тоже дошлыми и не без царя в голове. Особенно второй, который поначалу молчал. Теперь он яро выговаривал мужику:

   — Не мни, бедник, что истину носишь в себе и пречистый свет откровения, сошедший на тя от Превышнего! Не истина то и не свет, а ересь, и пагуба, и тлен душевный. Были уж, ведаем их, что метили книги святые, яко костари [12] метят кости, дабы вынуть обманом счастливый жеребий. Так костари обманывают иных, те же обманывали самих себя, ибо мнили, презренные, что, предоставив дождю омывать своё тело, повсегда будут чистыми и без мыльни. И тако убо вознеслись, тако убо возгордились в прокажённом своём наумии, что учали отвергати не токмо Святую соборную и апостольскую Церковь, святые книги и образа, но и на самого Христа, Спасителя нашего, воздвиглись в своём развратном поползновении! Не признавали Его равным Богу Отцу, тело и кровь Его нарекали простым хлебом и вином.

Мужик — по лицу было видно, по его ушедшей глубоко в глаза смешливости — держался своего, но помалкивал: попы попались уж больно зубастые, убеждённые и спор повели так коварно, что ухо нужно было держать остро, тем более что к ним уже начали прислушиваться и другие, стали обступать их, а среди этих других могли оказаться не только праздные слушатели.

   — Вот и ты, от ветра главы своей, поползнулся в тот разврат и слагаешь словесы неприязненны... Ишь, рожу свою охмыляешь! Священнодействовать тебе почто?! И причащение Святых Таин — почто?! И покаяние?!

   — Покаяние — по грехам, — спокойно, с давнишней продуманностью сказал мужик. — А на безгрешье пошто покаяние? Нешто Господу любезней зло с покаянием, неже добро без покаяния? Перестаньте творить зло, везде говорит Господь, омойтесь, очиститесь, но нигде: творите, но кайтесь! Написано: «И изыдут творившие добро в воскресение жизни, а творившие зло — в воскресение осуждения!»

   — Написано: «И како человеку быти правым пред Богом, и како быти чистым рождённому женщиной?» — ни на пядь не отступали попы.

   — Добро и есть очищение, — стоял на своём мужик, — и спасение, и покаяние.

   — Мняшеся творящим добро, како убо можешь веровати, что истинно творишь добро, не ведая, что есть истинное добро и каково его существо и каково происхожденье? Написано: «Всякое деяние доброе, и всякий дар совершенный нисходит свыше!»

Мужик не отвечал, молчал с тем особым достоинством, в котором угадывалось твёрдое сознание своей правоты, которую он не осмеливался или ещё не умел доказывать. А попы не унимались, чуя, что одолевают его:

   — Если же чаешь дерзновенно утвердити себя мудростию и посягаешь постичи непостижимое, то убо и тем творишь грех, занеже писано: мудрость мира сего есть безумие пред Богом и Он уловляет мудрых в лукавстве их.

   — Отверзи ся от греховного своего наумия и не преставай помнити, что Церковь Святая и ея служители пекутся о душе твоей и своя души полагают за тя, а в Судный день, более чем ты сам, должны держати ответ за тя.

...Поодаль от этих спорщиков, шагах в пяти-шести, — другая кучка людей. Тут разговор мирный, спокойный. Старый монах, похожий на ветхозаветного иерусалимского жреца, длиннобородый, сивый, с мудрым, суровопроницательным взглядом, терпеливо, просто, доходчиво и в то же время очень искусно приводит окружившим его мужикам доказательство таинству Святой Троицы:

   — Когда восхоте Бог сотворити Адама, рече: сотворим человека по образу нашему и подобию. Почто рече: сотворим, но не сотворю? — Взгляд его выбирает одного из мужиков, терпеливо, благожелательно замирает на нём. Мужик долго и добросовестно думает, корча лицо от мучительной тягости мыслей, наконец сдаётся, рот его начинает расплываться в виноватой, беспомощной улыбке. — Того ради рече, — продолжает монах, как бы приходя мужику на помощь, — что не едино лицо божества есть, но трисоставно. А что по образу, а не по образам, — значит, едино существо являет Святая Троица.

Неклепистый мужик, да и все остальные, окружившие монаха, лишь поражённо плямкнули губами.

   — Сотворим, рече, человека... Кому глаголет? — Монах на мгновение задумался, словно и сам не знал ответа. — Не явственно ли есть, что ко единородному сыну и слову своему рече, и Святому Духу. Еретицы же отвещают: несть, сам собе Бог рек, бо никого же иного тогда не было. Но разве не глупы их словеса? Кый убо зодчий, или древодел, или усмарь [13] над сосудом или над коим зданием, седя един, без помощников, глаголет сам к себе: сотворим сосуд, или сотворим орало, или утвердим усмы, а не молча ли своё дело соделает? И паки бесстыдствует еретик и рече, что ко ангелам глаголет Бог.

Монах спокойно оглядел своих слушателей, спокойно, совсем без назидательности сказал:

   — Аще бы глаголал ко ангелам, то не было бы писано, что Бог сотворил человека по образу и подобию Божию, но не по подобию и по образу ангельскому.

   — Гораздо ты всё изъяснил, святой отец, — после долгого раздумчиво-почтительного молчания сказал один из слушавших. — Внятно и бесхитростно... Так бы и учили и пользовали нас повсегда — простым, скромным словом, без любомудрствия. Так нет же, всё более по-книжному учите, изощрённо, невразумительно... Отсюда и ересь, и шатание в людях.

   — Також и закону Божьему наставляете — будто носом, как щенят, в проказу тычете: не убий, не укради, лжи послух не буди! — сказал другой. — А человек — не щенок... Ты ему доведи, растолкуй, в душу ему вложи, в разум его косный, пошто же Господь так нарицал: не убий, не укради?!

   — Ежели тебе потребно сие доводить, так паче камень тебе на выю да в воду тя, — сказал сурово монах.

   — Э нет, святой отец, то ты по-земному, по-людски толкуешь Божий закон. Так и я могу: для того ни сан, ни книги святые не потребны. Дьяк по судебнику ещё шибче растолкует! А ты мне доведи иначе, так, как тот закон разумел сам Господь. Ты — служитель, ты стоишь посреди человека и Господа, на тебя нисходит Его благодать и святое Его откровение, — вот и доведи! Пошто Господь говорит: не убий, не укради? Пото ли, что пристав меня в тюрьму вкинет, иль пото, что в Судный день мне будет уготована страшная кара? А буде, и не пото вовсе? Ежели я не боюсь ни тюрьмы, ни Страшного Суда? Стало быть, тогда и закон мне не писан?! Я могу и убить и украсть?!