Государь всея Руси

Иван выслушал это с таким мрачным, залавливающим спокойствием, что Висковатый содрогнулся.

   — Прости, государь, — повинил он голову.

   — За что? — каменно произнёс Иван.

   — За дерзость мою.

   — Дерзость твою я б николи же не простил, — сквозь судорожный стиск зубов процедил Иван. — Николи же! — попытался крикнуть он, но задохнулся на половине слова. — И ты знаешь сие... Знаешь, подлый! Ты не дерзок, ты... — Он запнулся, беззвучно, по-рыбьи, хватая воздух и невероятным усилием воли стараясь удержать себя от безумного срыва, который мог гибельно перечеркнуть судьбу дьяка. — Ты... — он передохнул от скаженной борьбы с самим собой. — Ты умён... И счастье твоё, что мне потребен твой ум. Потребен. Но... как приклад к моему уму, как продолжение его, как плеть при рукояти. Он же у тебя уподоблен луку, из коего ты всё время напрягаешь стрелу. Стрелок ты меткий, и оттого вдвойне, втройне невыносимый. Неужто же ты не разумеешь?.. Не можешь ве́ди не разуметь, что выбрал не ту цель? Скажешь, что стрелы твои — стрелы добра, а не зла. Знаю, понимаю... Будь в них хоть на острие зло, тебя бы уже не было. Но... добро-то твоё — твоё! Неужто же твоя колокольня годна и для меня?! И свет в твоей оконнице — токмо и свет?! Ты — дьяк, худый, ничтожный раб наш, а я — государь, скипетродержатель Российского царства! Неужто же твои понятия и твои рабские законы годны и для меня?

   — Есть, государь, законы, которые годны для всех.

   — Есть! Но разве «не убий» и «не покарай» — одно и то же?

   — Нет, «не убий» и «не покарай» — не одно и то же. Одно и то же — покарай, но не убий.

Иван потемнел, отвернулся, замер, сгорбив безжизненные плечи. Они почему-то враз стали вялыми, безжизненными, как будто он так же, как несколько минут назад невероятным усилием воли старался подавить душивший его гнев, теперь подавлял в себе жизнь.

   — Государь! — встревоженно подался к нему Висковатый. — Тебе, никак, худо?

   — Ох, какие же точные вопросы ты задаёшь, — выстонал Иван. — Ху-удо... Ох как худо мне! — распростёр он беспомощно-гневные руки, — Понеже знаю теперь... знаю!., знаю!., что и ты — враг. Враг! Враг! Я всегда говорил себе: прельстят тебя мои недруги, в самое сердце нож вонзишь!

   — Государь, да что ты, право? — не испугался, а поразился Висковатый. — Коли уж я враг, то кто же друг?!

   — До чего же, однако, искусны твои вопросы! Истинно, кто же — друг? Кто?! Не вем... Горе мне, окаянному, увы мне, грешному! Теперь не вем!

   — Друг тот, кто не таит от тебя души своей.

   — Да, ты не таишь от меня души... Не таишь, порицая меня, не таишь, осуждая мои поступки... Ты мыслишь противу мыслей моих, ты весь — несогласие, весь — протест, и ты — друг! Не смеху ли подобно сие? Ве́ди так поступают и мои враги... Токмо они — скровно, а ты — открыто. Так в чём же разнство между тобой и ими? В прямоте твоей души?

   — В чём разнство? Да нешто не ясно, государь? У нас разные цели.

   — Вон како?! У тебя, стало быть, також есть цель? Какова же она?

   — Проста и скромна, государь. Я хочу служить... Тебе и отечеству нашему. Служить верой и правдой, чтоб в меру сил своих уменьшить скверну мира сего. А прислуживать — я не гожусь... Никчёмен я как прислужник.

   — Нешто я принужаю тебя сапоги с себя сымать? Или в мыльне мыть? По моей мысли хочу чтоб ходил... Един во всём был со мной... Верил чтоб в путь стезей моих и шёл за мною неотступно, всякому делу чая свершенья... И всякое свершенье — с радостию принимал!

   — Преступая душу свою?

   — Преступая! — взбешённо крикнул Иван. — Как преступаю я, каждодневно прося у Бога прощения! Нет уж молитв, коих бы я не вознёс к нему! Длани мои, персты мои, чресла мои изнемогли от крещений и поклонов, язык мой изъязвился от бесчисленных слов покаянных! Сердце моё, разум мой — острупились! Что же ты, окаянный, возревновал перед нами о душе своей?! Жадишь послужить мне и отечеству, жадишь уменьшить скверну мира сего, но не измараться при том?! Нет таковой службы! Нет! Ступай в монастырь и там печись о душе своей!

   — Я уж и сам... давно уж... хотел проситься отпустить меня.

   — Вот и ступай! Я не держу тебя! Ступай!

Висковатый молча сурово осенил себя крестом, словно освятил что-то в себе. Мгновение помедлил, потом глухо, срывающимся голосом вымолвил:

   — Прощай, государь! Я буду молиться и о твоей душе.

   — Ступай! — резко вышептал Иван и отмахнулся от него рукой.

Висковатый повернулся, чтоб уйти, но вдруг сделал шаг к Ивану, припал на колено и поцеловал его руку. Поднявшись, решительно, твёрдо пошёл к двери.

   — Погоди! — уже на пороге остановил его Иван и, встав со скамьи, сам подошёл к нему. Невообразимое — сам! Подошёл, тихо, с волнением сказал: — Мы разом с тобой уйдём в монастырь... Разом! — Он положил руку к себе на грудь, туда, где висел массивный серебряный крест, — будто священно клялся в этом. — Но не сейчас... Не сейчас! — просяще, надрывно прошептал он и медленно, боязливо поднёс к самому лицу Висковатого крест. — Поклянись, что николи же не соединишься с моими врагами. Поклянись!

Висковатый глянул в его напряжённые, полные непонятного страха глаза и молча прикоснулся губами к распятию.

ОБ АВТОРЕ

ПОЛУЙКО ВАЛЕРИИ ВАСИЛЬЕВИЧ — русский писатель. Родился в 1938 г, в Курске, В 1968 г, заочно закончил Московский литературный институт им. Горького, Первая книга — сборник рассказов «Ночной звонок» — вышла в издательстве «Донбасс» в 1975 г. В этом же году В. В. Полуйко был принят в члены Союза писателей. В 1979 г. в издательстве «Молодая гвардия» вышел роман «Лета 7071», дважды переиздававшийся.

Роман «Государь всея Руси» публикуется впервые.